Маурин Ли - На краю Принцесс-парка
Желающих взять воспитанниц монастыря в услужение всегда было достаточно, они приезжали даже из Лондона – хотя в основном девочек отправляли в зажиточные католические семьи на границе Англии и Уэльса, в графства Чешир, Шропшир, Ланкашир… Иногда девочки оставались в монастыре и становились послушницами.
До отъезда из монастыря воспитанницы проводили почти все время в его стенах. Здесь проходило их обучение, а на мессу они ходили в маленькую часовенку. Службу проводил священник из семинарии, расположенной милях в двадцати от монастыря. Если кто-то из девочек заболевал, лечили их обычно сами монахини – за исключением случаев, когда требовалась изоляция или хирургическая операция.
В воскресенье после полудня девочек водили на прогулку по тихим пустынным полям. Они неизменно шли строем, разбившись по парам. Лишь изредка по пути им встречались случайные автомобили или велосипеды.
Два раза в год, в погожий весенний или осенний день, когда курортников было мало, старших девочек водили на берег моря в Абергель. Если это был первый выход в городок, девочки с изумлением разглядывали магазины и с опаской – выпускающие густой черный дым большие автобусы. Скопления людей вызывали у них смущение, особенно девочки старались не смотреть на женщин с непокрытыми головами, голыми ногами и почему-то раскрашенными красной краской губами. Мужчины в жизни воспитанниц практически не появлялись – священники, проводившие мессу, как правило, были уже стариками, – и долгое время девочки считали, что мир состоит почти исключительно из женщин. Однако в Абергеле они видели молодых мужчин – странных созданий с низкими звучными голосами. У некоторых даже росли волосы на лице, что девочки считали каким-то недугом. Когда же на пути процессии встречались подростки в шортах и с ободранными коленками, скалившие зубы и выкрикивавшие девочкам ужасные вещи, это становилось для них настоящим испытанием. Монахини требовали, чтобы в таких случаях воспитанницы в старомодных коричневых платьях и длинных белых передниках степенно шли дальше, крепко держась за руки и глядя только на спину идущей впереди девочки.
Монастырь с его каменными стенами и полами, высокими потолками и напоминающими пещеры комнатами был довольно мрачным местом. Летом здесь было прохладно, зимой – попросту холодно, а обстановка, как и пища, была весьма скудной. Помимо икон, статуй и многочисленных распятий, висящих на беленых стенах, в монастыре не было никаких украшений. В тех помещениях, которые посещали воспитанницы, также не было никаких часов. Тем не менее каким-то образом за временем в монастыре следили, ведь сигнал о начале занятий, приеме пищи или молитве подавался с помощью колокола.
Однако присутствие такого большого количества детей, явно довольных своим существованием вопреки трагическим обстоятельствам в их жизни, развеивало то мрачное впечатление, которое мог произвести монастырь на посетителя, оказавшегося по другую сторону крепких дубовых ворот.
– Пушечное мясо. Ты производишь пушечное мясо, – как-то в ветреный мартовский день сказала Эмили Дангерфилд своей сестре Сесилии, настоятельнице монастыря. Из высоких окон всегда прохладной кельи настоятельницы – которую скорее следовало назвать кабинетом – можно было увидеть деревья, ветви которых мерно раскачивались на фоне ярко-голубого неба.
– Ты хочешь сказать, что когда-нибудь моих девочек расстреляют из пушек? – с улыбкой спросила мать настоятельница, сидевшая за своим полированным столом. Она уже не в первый раз слышала от Эмили эти слова.
– Ты знаешь, что я хочу сказать, – слегка раздраженно ответила та. – Девочек воспитывают с одной-единственной целью: прислуживать другим, обстирывать их, готовить, убирать – словом, выполнять черную работу. Этот монастырь похож на завод, только его продукция наделена человеческой душой.
Настоятельница редко выходила из себя, но замечание сестры задело ее. В конце концов, что ее сестре было известно об управлении сиротским приютом?
– А что ты предлагаешь с ними делать? – вновь улыбнулась она. – Ты хочешь, чтобы мы поощряли их становиться актрисами, врачами, писательницами, политиками? Как ты думаешь, многие ли из них преуспеют, если их без малейшей поддержки выбросить в большой мир? У наших девочек нет родных, а мы даем им возможность найти надежное пристанище в чужой семье, откуда их хотя бы не будут гнать и где они смогут стать полезными другим людям.
– Полезными! – хмыкнула Эмили. – Ты говоришь о них так, словно это какие-нибудь стулья. Несколько лет назад я видела картину под названием «Метрополис», там было изображено механизированное общество. Так вот, ваш монастырь напомнил мне о ней.
– Эмили, ты говоришь ерунду, – возразила мать Сесилия, из последних сил стараясь говорить спокойно. – Я вижу, прожитые годы так и не научили тебя уважать чувства других людей.
– И не научат.
Эмили встала и начала расхаживать по комнате. Это была высокая женщина пятидесяти семи лет, во внешности которой были заметны остатки былой красоты. На ней был костюм в мелкую клетку и шляпка с вуалью. На спинке стула, с которого она встала, висело небрежно брошенное лисье боа. Эмили гордилась своей все еще стройной, гибкой фигурой. Ее сестра была на два года старше ее, и у нее также было стройное телосложение, хотя разглядеть очертания ее тела под многослойной тканью черного монашеского одеяния было сложно. На лице Сесилии, в отличие от лица Эмили, не было ни одной морщинки.
– Сестра, из чистого интереса – зачем ты сюда приехала? – спросила настоятельница. – Неужели твоя машина преодолела путь от Ливерпуля лишь для того, чтобы ты могла прочесть мне мораль? Нам, монашкам, разрешено только одно посещение в год, и то о нем следует предупреждать заранее. Я не могла отказать тебе во встрече, но ты вынудила меня нарушить мною же установленное правило.
– У меня была на то причина, сестренка. Я приехала, потому что мне нужна девочка.
– Что-что?
– Мне нужна одна из твоих девочек.
– Гм… Скажи, а твоя позиция не кажется тебе самой чуточку лицемерной?
– Нет. Ядам ей образование, обучу всему тому, чему вы здесь не хотите учить своих воспитанниц, постараюсь расширить ее кругозор…
– Эмили, если ты задумала провести опыт, советую тебе лучше приобрести горелку фирмы «Бансен».
Эмили села на стул и достала из сумочки серебряный портсигар и зажигалку, но, увидев, как нахмурилась ее сестра, вернула все на место:
– Извини, я забыла, что ты не одобряешь курения. Позволь тебе напомнить, что в молодости ты дымила как паровоз.
– Существует немало вещей, которые я делала в молодости, но от которых отказалась еще много лет назад.
– Причем курение – одна из наиболее безобидных, – подмигнула Эмили.
Но мать настоятельница не поддалась на провокацию.
– Все это давно в прошлом, – сказала она, однако решила ничего не говорить о кающемся грешнике. Это лишь вызвало бы новые насмешки Эмили.
– Ладно, давай серьезно, – сказала Эмили. – Насчет девочки. После того как Эдвин умер, а наши дети разъехались, мне стало очень одиноко в Брэмблиз. Дом такой большой и стоит так далеко от соседей… После того как я овдовела, мои так называемые подруги совсем меня бросили. Меня не приглашают в гости вот уже несколько лет.
– А почему бы тебе не продать Брэмблиз и не переехать куда-нибудь?
– Не могу, – поморщилась Эмили. – Дом не принадлежит мне, поэтому продать его я не имею права. Эдвин оставил Брэмблиз мальчикам, но он перейдет в их распоряжение только в том случае, если я уеду – или умру. Наверное, моему мужу привиделось, что я вышла замуж за какого-нибудь молодого проходимца и завещала дом ему, лишив сыновей наследства.
– Я всегда считала Эдвина мудрым человеком.
Эмили сделала вид, что не услышала этих слов:
– Я сильно нервничаю, когда остаюсь одна. Естественно, у меня есть слуги, но они не живут в доме. По ночам мне чудится какой-то шум, и я не могу заснуть.
Настоятельница сардонически приподняла бровь:
– И ты надеешься, что четырнадцатилетняя девочка защитит тебя?
– Она все время будет рядом, под одной крышей со мной, и мои нервы успокоятся.
– Эмили, даже не знаю, могу ли я доверить тебе одну из наших девочек. Ты испортишь ее. Уже через неделю она начнет курить и пить.
– Сесилия, как, однако же, плохо они усваивают принципы, которые вы им вбиваете в головы, если их так просто сбить с пути истинного!
Сестры рассмеялись.
– А почему ты не хочешь взять наемную компаньонку? – спросила настоятельница.
– О нет! – содрогнулась Эмили. – Какая-нибудь бедная, жалкая девушка без собственного жилья? Она будет соглашаться с каждым моим словом из страха, что я ее уволю.
– А ты надеешься, что моя девочка будет с тобой спорить? Разве это не противоречит теории пушечного мяса?
– Я научу ее не только курить и пить, но и перечить мне.
