Маурин Ли - На краю Принцесс-парка
Оливия содрогнулась.
– А теперь расскажи мне, что будет, если я решу иначе, – попросила она.
– Тогда ты сможешь работать медсестрой, получишь диплом, может быть, даже будешь повышена в должности, – продолжала Мадж. – У тебя будут друзья, деньги, ты никогда не будешь голодать. Ты станешь уважаемым членом общества, возможно, выйдешь замуж и у тебя появятся другие дети, которых ты сможешь, не стыдясь, назвать своими.
– Да, этот вариант кажется более привлекательным, – заметила Оливия.
– Дорогуша, я еще не закончила. У тебя в жизни будет много хорошего, но ты никогда не сможешь забыть о своей дочери. Каждый раз, увидев девочку одного с Руби возраста, ты будешь задумываться, где она сейчас, какая она в свои пять, десять или двадцать лет. Тебя постоянно будут посещать мысли о том, что с ней, как у нее обстоят дела, кто ее воспитывает, довольна ли она своей жизнью, грустит ли… Думает ли она когда-нибудь о своей матери, своей настоящей матери. Возможно, тебе захочется отыскать ее – хотя бы для того, чтобы один раз взглянуть на нее и успокоить свою измученную душу.
– Ах, Мадж! Откуда ты все это знаешь?
– Дорогуша, я произносила эти слова уже раз десять, вот откуда. В конце мая ко мне переедет очередная девушка, и, вероятно, мне придется произносить их вновь.
– А ты как считаешь, как мне следует поступить?
Мысль о том, что можно стать свободной и делать что угодно, освободившись от бремени в виде собственного ребенка, была весьма соблазнительной. Однако другая мысль – что для этого придется отказаться от Руби – была нестерпимой.
– Лучше не спрашивай, Оливия. Я даже не знаю, как поступила бы сама, оказавшись в таком положении. Этот выбор должна сделать ты и только ты.
Рано утром Руби, чью люльку поставили рядом с материнской кроватью, проснулась и заплакала. Она продолжала плакать и после того, как ее покормили и сменили пеленки. Когда на пороге комнаты появилась Мадж в ночной рубашке изумрудного цвета, Оливия растирала дочери спинку.
– Если бы ты жила в меблированных комнатах, сейчас соседи стучали бы во все стены и кричали: «Утихомирьте ребенка!»
– А что с ней такое? – раздраженно бросила Оливия.
– Ничего. Она ведет себя как абсолютно нормальный ребенок.
– Мадж, ну почему тогда она плачет?
– Может, ее пучит.
– Она уже два раза отрыгнула.
– Часто дети отрыгивают три раза.
Затем Руби заснула и вновь проснулась в шесть часов. Оливия снова покормила ее. В звуке, который издавал ребенок, сосущий материнскую грудь, было что-то очень чувственное. По телу Оливии не раз пробегал эмоциональный разряд, почти такой же сильный, как те, что вызывали у нее ласки Тома.
– Скоро у нас с тобой начнется большое приключение, – прошептала Оливия.
Оливия решила, что попытается устроиться домработницей, а представляться будет как вдова солдата.
Спустя несколько часов вновь появилась Мадж. На этот раз на ней были шляпа и пальто.
– Дорогуша, я выйду кое-куда, но скоро вернусь, – сказала она.
Оливия задремала, держа девочку на руках. Вернувшись, Мадж принесла чашку чая. Девушка надеялась, что хозяйка предложит присмотреть за Руби, дав ей возможность выспаться, но Мадж ничего такого не сказала. Возможно, она делала это намеренно – хотела показать, какой будет их с Руби жизнь, если они решат не расставаться.
Наступил полдень. Оливия искупала дочь, в очередной раз восхитившись ее совершенством и красотой. Во время купания Руби издавала какое-то воркование и водила руками. Мать вытерла ее, одела в новые белые ползунки и распашонку, которые принесла Мадж, и обняла.
– Доченька, я так тебя люблю! – произнесла она.
Во входную дверь постучали, затем в прихожей послышались шаги Мадж и какой-то шепот. Шепот продолжался довольно долго. Затем по лестнице стал кто-то подниматься, и это была не Мадж, а намного более тяжелый человек. Когда в комнату вошел отец Оливии, ее сердце ухнуло куда-то вниз. Видимо, Мадж все же отослала обещанную телеграмму.
Оливии показалось, что, когда отец увидел ее, держащую крошечного черноволосого младенца, на долю секунды в его ледяных глазах промелькнуло что-то похожее на нежность.
Некоторое время отец с дочерью молча смотрели друг на друга из разных концов комнаты. Оливия все ждала, что нежность во взгляде мистера Джонса вернется. Если бы удалось вызвать отца на разговор, он мог бы предложить им материальную поддержку, даже, возможно, захотел бы иногда приезжать сам и привозить мать.
Но отец с обычным невозмутимым выражением лица подошел к Оливии и вырвал ребенка из ее рук. Руби захныкала, затем Оливия услышала чей-то высокий, пронзительный крик, который все продолжался и продолжался – как будто на скрипке тянули одну и ту же ноту.
Потом Мадж схватила ее за плечи и встряхнула, и визг прекратился.
– Руби! – крикнула Оливия вслед отцу, который с девочкой на руках уже выходил из комнаты.
– Тсс, дорогуша. Это к лучшему. Ты же сама меня об этом просила, помнишь?
Но это было раньше, теперь же все изменилось: Оливия любила Руби всем сердцем и больше всего на свете хотела оставить ее. Однако она так и не сделала попытки встать и вернуть дочь. Позже, в мрачные, темные недели, которые последовали за родами, Оливия неоднократно задавалась вопросом, не прячется ли где-то внутри нее темная, эгоистичная половина, которая лишь обрадовалась такому разрешению проблемы.
Но как бы там ни было, Оливия чувствовала лишь отчаяние и безысходность.
Маленький «Форд-8» во второй раз совершал долгую поездку с юга на север Уэльса. На этот раз на заднем сиденье стояла корзина с младенцем, который большую часть пути не издавал ни звука. Дэффид Джонс уже почти достиг цели своего путешествия, когда девочка начала плакать. Вместо того чтобы остановиться и дать ей бутылочку, которую приготовила миссис Куксон, Дэффид Джонс еще сильнее надавил ногой на педаль газа. Оставалось совсем немного.
Он сразу узнал белое здание монастыря, угнездившееся на вершине холма в трех милях от Абергеля. Мистеру Джонсу уже доводилось бывать здесь. Настоятельница монастыря знала его – хотя ей было неизвестно его имя. Дэффид Джонс не был католиком, мало того, отрицательно относился к этому направлению в христианстве, но монастырь также был сиротским приютом, и настоятельница согласилась принять внебрачного ребенка, в случае если это будет девочка. Если бы у дочери Дэффида Джонса родился мальчик, он отвез бы внука в другое место.
Маленький автомобиль с трудом поднялся по крутому склону и издал нечто вроде вздоха облегчения, остановившись у толстых дубовых ворот монастыря. Дэффид вышел, потянул за шнурок звонка и вернулся, чтобы взять свою крошечную пассажирку, плач которой перешел в яростный крик.
У ворот мистера Джонса уже ждала старая монахиня, сгорбленная, как знак вопроса. Когда Дэффид передал ей корзину, она механически, словно марионетка, закивала.
На предложение войти Дэффид Джонс ответил отказом, лишь протянул какую-то записку и сказал:
– Меня просили передать вам вот это.
Записка была написана миссис Куксон – именно она предложила отдать Руби монахиням.
Дэффид Джонс дотронулся до полы своей шляпы и повернулся к машине. Монахиня еще раз кивнула и закрыла ворота.
Затем она всмотрелась в лист бумаги подслеповатыми старушечьими глазами. Почерк был четким, так что она смогла без труда разобрать текст записки. Там было написано: «Руби О'Хэган».
И хотя у бедной малютки не было ничего другого, у нее по крайней мере было имя.
ЭМИЛИ
Глава 2
1933-1935
Женский монастырь Святого Распятия под Абергелем славился своими воспитанницами-сиротами, уже к четырнадцати годам полностью пригодными для работы служанками. Они умели аккуратно зашить самую сложную прореху, превосходно готовить, убирать, стирать, даже ухаживать за садом. Девочки были вежливыми, здоровыми, благочестивыми, очень религиозными и идеально воспитанными.
Из них получались замечательные домработницы, сиделки, кухарки, швеи. Воспитывали их в атмосфере если не любви, то доброты (физические наказания в монастыре были строго-настрого запрещены), и было похоже, что они вполне довольны своей судьбой и не ждут от жизни ничего другого.
Их образование ограничивалось предметами, которые могли пригодиться девушке, общественная роль которой заключалась в служении другим, – до того как она выйдет замуж за человека одного с ней класса, как правило кого-нибудь из слуг. Помимо навыков, необходимых для работы по дому, девочек обучали чтению и письму, а также основам арифметики и кое-чему из истории и географии. Считалось, что преподавать им естественные науки, литературу, искусство и обществоведение было бы напрасной тратой усилий: маловероятно, что кого-то могло заинтересовать мнение служанки о политической ситуации в России или о пьесах Шекспира. Однако при этом девочки учили наизусть катехизис, знали имена десяти последних Пап Римских и несколько церковных гимнов на латыни и могли в точности описать двенадцать кальварий [1] – последнее вбивалось им в головы особенно тщательно.
