Джим Додж - Трикстер, Гермес, Джокер
— А может, лучше было бы видеть эти шрамы, чем представлять, как они могут выглядеть?
— Может быть. Но я с этим не согласен, и я сделал свой выбор.
— Что ж, так тому и быть, — кивнул Дэниел.
В тот первый вечер они засиделись, слушая рассказ Шеймуса о благородных металлах — как и где они добываются, как обрабатываются, какие у них цвета, структура, свойства, ковкость и температура плавления, какую важную роль они играют в развитии человеческого разума, — и об их необыкновенной, неотъемлемой чистоте, буквально первозданной. И Дэниела, и Эннели увлекли его яркие красноречивые описания, хотя вместе с восхищением азарт Шеймуса вызывал у них и смутную тревогу — перед ними было нечто среднее между благоговением и одержимостью.
Когда Шеймус ушел ночевать в гостевой домик, Эннели принялась чистить зубы, а Дэниел спросил:
— Он тебе понравился, да?
Она прополоскала рот.
— Да. Невероятно притягательный мужчина.
— Я так и думал.
— Почему тебе так показалось?
— Из-за черной перчатки.
Эннели рассмеялась.
— Скорее из-за синих глаз.
— Да, но и из-за перчатки тоже.
— Красивый, чуткий, образованный, яркая личность, от которой веет таинственностью и опасностью — да, он меня зацепил.
Минуту Дэниел думал.
— Тогда не надо так странно себя вести, а то ты ему разонравишься.
— Видно со стороны, да?
— Мне видно. Я же знаю, какая ты на самом деле.
Эннели вдруг посерьезнела.
— Хотела бы я знать, какая я на самом деле. Вот что мне действительно нужно знать, вот чего мне так не хватало весь последний год. Мне нужна какая-то тайна, опасная тайна, красивые незнакомцы с темным прошлым. Я так сумбурно говорю, не знаю, понимаешь ли ты.
— Не совсем. Но неважно. Это твой выбор.
Эннели обняла его.
— Дэниел, — торжественно провозгласила она, — ты моя радость!
На следующий день, сказав сыну, что Шеймус пригласил ее в гостевой домик побеседовать об алхимических свойствах металлов и что вернется она, наверное, поздно, Эннели танцующим шагом выскользнула за дверь. Утром, когда она вплыла обратно, Дэниел варил овсянку.
— О нет! — схватилась за голову Эннели. — Не мать, а ехидна — ребенок голодает, а она где-то резвится всю ночь.
— Ого, — сказал Дэниел, — ты прямо сияешь. Видно, вы и правда хорошо порезвились.
— Ага. Мы построили замок, а потом сожгли.
— И вы занимались любовью?
— Еще как. Дико и нежно, жгуче и ласково. В один порыв, в одно дыхание.
Дэниел кивнул, не очень понимая мать, но видя, что она счастлива. Как только Эннели умолкла, он быстро вставил:
— Можно тебя кое о чем спросить?
— Конечно, — но кивок был несколько нервным.
— Он снял перчатку?
— Нет.
— Странно, — задумчиво протянул мальчик. — Можно еще вопрос, может быть, грубый?
— Валяй, — теперь она почти сдалась и уже не нервничала.
— А ты не просила ее снять?
— Нет.
— Он тебе очень нравится, да, мам?
— С каждым днем все больше и больше, — улыбнулась она.
И с каждой ночью тоже. Как только была вымыта посуда после ужина, Эннели с Шеймусом исчезали, а возвращались почти в полдень. Дэниел не жаловался на недостаток внимания, он был рад счастью матери. Правда, ему до сих пор было не по себе из-за черной перчатки, и порой он не понимал, отчего больше уважает гостя — от восхищения или смутного страха. Но Шеймус действительно ему нравился. И стал нравиться еще больше, когда в Эннели появилась задорная игривость, о которой Дэниел даже не подозревал. Эннели, наоборот, беспокоилась, что сын чувствует себя брошенным, и после пятой ночи страстного неистовства предложила Шеймусу провести вечер с Дэниелом.
— Да, так будет лучше, — ответил Шеймус, уткнувшись носом ей в плечо. — А то я не переживу этот отпуск, который собирался посвятить созерцательному безделью.
На следующий день после ужина Шеймус присоединился к занятиям по временно заброшенному предмету, который Эннели с Дэниелом выбрали в этом году. Предмет был весьма обширный — «Американская история и культура», или, как выражался Дэниел, «Жизнь в стародавние времена». Книга для чтения, «Приключения Гекльберри Финна», была только начата. Все по очереди читали вслух, после каждой сцены останавливались, задавали вопросы и обсуждали прочитанное. Шеймус даже что-то записывал в красный блокнот, лежавший у него в портфеле. Портфель, как и перчатка, был всегда при нем.
Прочитав очередную свою порцию, Шеймус поинтересовался, предусмотрен ли в этой школе перерыв, чтобы он мог просмотреть свои записи.
— Хорошая мысль, — сказала Эннели, — уже есть хочется. Ребят, хотите поп-корна?
— Мне две порции, — сказал Дэниел. — Я сам растоплю масло.
— Давай, — Эннели встала, опершись о колено Шеймуса.
— Только мне сначала надо в туалет.
— Иди. Никогда не сопротивляйся зову природы, это перегружает органы.
— Твоя мать мудрая женщина, — сказал мальчику Шеймус, глядя на Эннели.
Дэниел вышел и почти сразу же вернулся.
— Эй, там вертолет!
— Черт! — прошипел Шеймус, засовывая блокнот в портфель и, как по волшебству, доставая оттуда кольт. — Уходим, — спокойно сказал он. — Прямо сейчас, или нам конец.
Дэниел сорвал с вешалки куртку. Путаясь в рукавах, он смахнул со стола керосиновую лампу. Стекло разлетелось, вспыхнуло пламя.
— Пошли! — скомандовал Шеймус, толкая его к двери. Эннели схватила его за руку, когда она понеслись по тропинке вниз, к лугу. Вертолет стрекотал все громче, миновав гребень холмов. Перебежав луг, они нырнули вниз и пошли по оврагу с ручьем на дне, мелким, но холодным до онемения. Вертолет теперь шумел совсем близко, пульсирующие механические толчки были похожи на сердцебиение гигантской обезумевшей саранчи. Беглецы направились вниз, к Саут-Форк, прокладывая себе дорогу в зарослях крыжовника, папоротника и красного дерева — впереди Эннели, в арьергарде Шеймус, между ними Дэниел.
В устье ручья они на минуту остановились передохнуть.
— На берег? — выдохнул Шеймус, Эннели кивнула, оба схватили Дэниела за руки и прямо по скользким камням перешли устье мелкого, холодного и быстрого ручья. Через несколько секунд они уже карабкались по крутому восточному склону Сивью-Ридж. Дэниелу казалось, что кожа и горит и леденеет одновременно. Не в силах ни думать, ни дышать, падая и снова поднимаясь, он забрался наверх.
На гребне Сивью-Ридж они прижались к стволу старого изогнутого лавра, хватая ртом воздух. Через овраг было видно, как горит их дом, затмевая свет звезд. Вокруг пожара мигали красными огоньками шесть или семь полицейских машин. Эннели всхлипнула, все еще задыхаясь от быстрого бега, и заплакала. Шеймус прижал ее к себе.
— Все к лучшему. Пусть им достанется только пепел. Вам уже все равно не вернуться туда.
Она хотела ударить его, собрав весь страх, гнев и горе. Но Шеймус почувствовал, что она замахивается, и подставил руку. Секунду он сжимал ее кулак в ладони, потом прижал к груди, разворачивая Эннели лицом к себе.
— Прости. Я обидел тебя, хоть и сказал правду. Сказал, не подумав. Я забыл, что это ваш дом, ваша жизнь. Я сделаю все, чтобы такое никогда не повторилось. Твоя жизнь — и Дэниела тоже — очень много для меня значит.
Эннели измученно вздохнула и вытерла слезы.
— У нас есть время плакать?
— По законам выживания — нет, по законам любви — целая вечность.
— Мам, — спросил Дэниел, — как ты думаешь, а когда человек умрет, он по-прежнему может любить?
Просто невинный вопрос или нет?
— Не знаю, — сказала она.
— Надо добраться до ближайшего кафе, бара или мотеля, — сказал Шеймус. — Так, чтобы нас не видели.
— Три мили к югу, — кивнула Эннели, — и довольно трудоемких.
— Хватит тебя еще на три мили? — спросил Дэниела Шеймус.
— Вроде да.
— Тогда исчезаем.
Почти милю они шли по вершине холма, потом спустились наискосок, пока не стали видны огни редких машин на шоссе. Еще полмили шли параллельно дороге, прячась за деревьями. Потом резко спустились на автостоянку у гостиницы, Шеймус замкнул провода у чьей-то «импалы», чтобы завести ее без ключа, и они поехали к Сан-Франциско, на полную мощность включив обогреватель.
Шеймус остановился у заправочной станции в Санта-Роза, куда-то позвонил из автомата, потом повернул на юг и привез их в ремонтную мастерскую на окраине Сан-Рафаэль. Там он представил их Хосе и Марии Консепсьон. Хосе отогнал «импалу» к ремонтной яме для срочного демонтажа, а Мария посадила их в старый фургон «шевроле» и мигом примчала через мост «Золотые ворота» в район Мишн, в свою уютную квартирку. Там взамен грязной промокшей одежды они получили роскошные махровые халаты из отеля, где Мария служила горничной, и густой острый суп менудо на ужин.
