Джим Додж - Трикстер, Гермес, Джокер
— Сто четырнадцатый наверняка рядом с тропинкой. Думаю, мне лучше выйти в десять. У тебя есть лишний фонарик?
— Я с тобой прогуляюсь. Мы часто туда ходим — за рыбой и морскими ушками.
Долли посмотрела на Дэниела.
— Я понесу его, — сказала Эннели. — В специальной детской переноске, вроде рюкзачка.
— Так здорово! — сказал мальчик.
— Нет, в самом деле, не стоит. Если кого-то поймают со мной в последнюю минуту…
— Я ничего не расскажу! — с жаром убеждал ее Дэниел. — Никогда, никогда!
Рассмеявшись, Долли взъерошила ему волосы.
— В этом я не сомневалась. У тебя такое лицо, парень, что ты никогда не сможешь его уронить. Но я не хочу, чтобы вас взяли в заложники.
— Что значит «в заложники»?
— Полиция схватит, чтобы обменять вас на меня.
— Я не буду меняться, — решительно сказал Дэниел.
— А я буду. Поэтому вы с мамой остаетесь здесь.
Долли ушла без пяти десять. Эннели с Дэниелом проводили ее до конца сада, где начиналась тропинка. Она взяла с собой старую сумку, где лежали сэндвич, остаток марлевых повязок, запасные батарейки и лампочка для фонарика. У последних деревьев Долли подняла Дэниела на руки, покружила, словно вальсируя. Быстро обнялась с Эннели.
— Спасибо за помощь, за теплый прием. Вы классные, вы оба настоящие люди, — Долли глубоко вдохнула ночной октябрьский воздух. — Черт, — вздохнула она, — как же это здорово — быть свободной!
— Так держать. Продолжай в том же духе! — сказала Эннели.
Взявшись за руки, они с Дэниелом смотрели, как Долли, слегка прихрамывая, спускается по тропинке к пляжу.
Вскоре после пятого дня рождения Дэниела Эннели посадила его рядом и рассказала о школе, стараясь как можно лучше объяснить ее преимущества и недостатки. Выбор она предоставила сыну. Он думал всего секунду.
— Не, — сказал Дэниел, — фигня эта школа.
Однако, оставшись без общего образования, он рос вовсе не похожим на неуча. Эннели, которая сама была прекрасной ученицей, пока не потеряла родителей, к пяти годам уже научила его читать. Приезжая в город за покупками, они много времени проводили в библиотеке, где Дэниел выбирал книги для чтения — и всегда хотел точно знать, когда они приедут за следующей порцией. Читал он много, но бессистемно, устойчивый интерес сохранялся только к животным и звездам. В девять лет Дэниел попросил большой цветной плакат с туманностью Конская Голова. Под этим плакатом он проводил иногда целые дни, читая Эннели лекции о природе и загадках газо-пылевых образований. Она еще ни разу не видела его таким увлеченным.
— Спорим, я знаю, почему тебе так нравится Конская Голова? — спросила она.
— На что спорим?
Эннели заключала пари, только желая понять, о чем думает сын. Дэниелу нравились игровые ситуации.
— Кто проиграет, моет вечером посуду.
— Идет. Почему она мне так нравится?
— Потому что она очень красивая.
— Не-а.
— Тогда почему?
— Мне нравится Конская Голова, — сказал он, — потому что она такая огромная, что больше нее я уже ничего не могу себе представить.
— Именно это я имела в виду, когда сказала «очень красивая», — слукавила Эннели.
— Неправда, — заявил мальчик, — раз так, тебе мыть тарелки еще и после завтрака — за то, что хотела сжульничать.
Как большинство учителей, Эннели училась вместе со своим подопечным. Каждый Новый год они выбирали какой-нибудь предмет, который будут изучать. В один год горы и камни, в другой — хищные птицы. Год, посвященный метеорологии, был самым интересным. Каждый вечер они клали в кувшин запечатанные бумажки с прогнозами на завтра, а на следующий день после обеда доставали их и читали, будто предсказания в печеньях. Сравнительная точность прогнозов и метеорологические данные за день отмечались в специальной таблице, которая к зимнему солнцестоянию занимала целую стену. На следующий Новый год, за несколько минут до полуночи, они торжественно сняли ее, скатали в рулон, перевязали голубой ленточкой и положили на хранение в футляр для удочек — как ценный свиток.
Самым сложным для обоих был растительный мир. Дэниел с Эннели старались как могли, но предмет оказался слишком обширным. Стол в большой комнате был завален образцами растений и потрепанными справочниками. Освоить полевые цветы и деревья оказалось довольно просто, гораздо труднее было с грибками, а с травами просто завал.
Как ни странно, отсутствие школьных занятий дало Дэниелу возможность учиться у самых разных учителей. Не все гости «надежного дома» хотели внести свой вклад в образование мальчика, но почти никто не мог устоять перед его любопытством и сообразительностью.
С Энни Крэшоу, известной специалисткой по подделке документов, он изучал каллиграфию. Сандра XY, богиня революций, учила его тонкому искусству смуты и устройства переворотов, всегда подчеркивая важность анализа системы в целом, поиска уязвимых мест, понимания взаимосвязей между элементами. Тонкость ее искусства была следствием приверженности к ненасильственным методам. Дэниел не вполне разделял это убеждение. Насилие он видел только в природе, и оно не вызывало у него ни восторга, ни отторжения. Насилие — просто часть жизни. «Правильно, — сказала Сандра, когда он стал настаивать на этом, — но до тех пор, пока ты питаешься теми, кого убиваешь».
У Бобби Фантмана, или Бум-Бума, Дэниел брал уроки механики и инженерного проектирования. Сам Бум-Бум освоил эту науку как необходимое приложение к взрывотехнике, ради точности и эффективности. Он знал, что говорил — одним брикетом динамита Бум-Бум мог причинить больший урон, чем целая эскадрилья бомбардировщиков В-52. «Дело не в мощности заряда, — без конца повторял он Дэниелу, — дело в том, куда ты его подложишь!»
Уроки Бум-Бума продолжил юный поэт Энди Хоукинз, бежавший от призыва в армию. Он познакомил Дэниела с японской поэзией, с мимолетной плотностью хайку. Частенько занятия срывались из-за отсутствия учителя, который был в постели с матерью ученика. Эннели соблазнила юного Энди уже через три минуты после того, как он ступил на порог. Раньше она ни с кем из гостей не спала. Впервые услышав от мамы: «Спокойной ночи, мой сладкий, я буду спать с Энди в гостевом доме», Дэниел был поражен, испуган, обижен, охвачен ревностью, совершенно сбит с толку и все-таки восхищен счастьем в глазах матери.
Любимым учителем Дэниела из всех гостей «надежного дома» — а их было около сорока — стал Джонни Семь Лун. Он был ближе всех к роли отца. И единственный из гостей, кто приезжал потом просто так. Более отчаянные сорвиголовы тоже возвращались, но по делу, время от времени выскакивая из кипятка опасности в прохладу сонного провинциального уюта — вечная смена температур.
Семь Лун был старый помоанский индеец, истово веривший, что взрывать плотины — одно из высших духовных удовольствий, доступных человеку. В начале марта, перед седьмым своим днем рождения, Дэниел вышел утром покормить кур и обнаружил Джонни Семь Лун — тот сидел на крыльце с таким умиротворенным и самодостаточным видом, словно материализовался из рассветных лучей. Для обоих это была любовь с первого взгляда.
Говорят, у великих учителей не бывает отдельного предмета, — и это целиком и полностью относилось к Джонни Семь Лун. Как и другой педагогический принцип — «великие учителя никого не учат». Семь Лун просто делал что-нибудь вместе с Дэниелом. Мастерил лук и стрелы, ставил верши на рыбу, красил гостевой дом, собирал грибы, готовил и убирал, занимался тем, чего требовали ежедневные нужды или ненасытное мальчишеское любопытство. Как и для Эннели, Дэниел был для него скорее товарищем, чем подопечным. Сначала мальчик был разочарован тем, что Семь Лун не учит его разным индейским штучкам. «Я и сам не слишком много знаю, — объяснил Семь Лун, — потому что ходил в обычные миссионерские школы». Служба в армии научила его разрушать и уничтожать, после демобилизации он применял свои армейские навыки к искусственным водным преградам вроде плотин, дамб, оросительных каналов и акведуков, за что отсидел в тюрьме. «Но ты не волнуйся, — сказал он Дэниелу, — об индейцах я кое-что знаю. У меня индейский склад ума, не хватает только кое-каких деталей».
Если было солнечно, Дэниел и Семь Лун чем-нибудь занимались на воздухе. Дождливые дни посвящались марафонским шахматным турнирам. Фигурки Семь Лун вырезал из лосиного рога, белые были сделаны в виде ковбоев, а красно-коричневые — индейцев. Семь Лун заявил, что в индейских шахматах темные фигурки всегда ходят первыми и ими могут играть только настоящие индейцы, хотя для Дэниела было сделано великодушное исключение. Семь Лун играл искусно, никогда не поддаваясь. Он использовал каждую ошибку противника и каждый раз, когда Дэниел промахивался, издавал радостный клич.
