Эльмира Нетесова - Тонкий лед
В тот последний вечер жена призналась, что разлюбила Егора, что он очень изменился, перестал быть интересным, нежным, совсем забыл о ней как о женщине и живет так, словно кроме работы ничего не существует, Да, он все деньги приносит в семью, не оставляя себе заначников. Но не только его карманы остаются пустыми, в душе тоже ни теплинки, сплошной холод, одна зима. В семье даже от его голоса отвыкли. А ведь так не должно быть, и всякий в доме должен знать тепло и заботу, а не только он, взрослый человек, переставший быть мужчиной.
— Я не хочу обидеть или упрекнуть. Может, сама не достойна другого отношения к себе. Я не изменила тебе телом, но душою уже отошла и живу совсем другой жизнью. Не обессудь, но не смогу жить с тобой по- прежнему. Слишком долго ждала, когда меня увидишь и поймешь. Прошли годы, они навсегда потеряны для нас. Мы потеряли друг друга, проглядели, когда ушла любовь. Она уже никогда не вернется к нам. Не ругай и не кляни. Давай расстанемся по-человечески, ведь истерика и оскорбления ничего не исправят, лишь оставят неприятный осадок в памяти. Я этого не хочу. Мне есть за что уважать тебя. Давай расстанемся друзьями,— предложила Тамара спокойно.
— Я и не хочу скандалить. Любовь наручниками не удержать. Если ушла она, придется смириться. Но ты уверена, что сумеешь наладить судьбу с другим человеком и в случае неудачи не запросишься ко мне? — спросил Егор.
— Вот этого никогда не случится. Я предпочту одиночество. Все обдумано, и этот вариант тоже.
Когда дочь и теща отказались уйти от Егора, Тамара села на диван как оглушенная: такого поворота не ждала. Она молчала, смотрела в пустоту, потом выдохнула колючий комок, стала собираться. Егор спокойно помог ей, ни слова упрека не сказал. Он застегнул чемоданы, даже босоножки принес из прихожей. Достал из шифоньера в прихожей песцовую шапку жены, подал. Когда предложил деньги, Тамара покраснела:
— Егор! Ты, наверное, никогда не любил меня. Так спокойно провожаешь, будто уезжаю в командировку, на время, а ведь расстаемся навсегда и больше не увидимся...
— Что ж делать? На колени перед тобой встать? Смысла не вижу. Да, я люблю, но тебе потребовалась перемена или новизна... Это, знаешь, все равно, что человека все время кормить одними тортами. Вкусно, но со временем приходит пресыщение, и обязательно захочется черного хлеба. Я слишком жалел тебя и берег. Наверное, стоило быть погрубее и не дрожать над каждым твоим шагом, не верить тебе больше, чем самому себе. Ты не только наказала, но и проучила. Никому в жизни больше не поверю! Ты увозишь с собой и мою душу. Не только я, оба будем за это наказаны. Тебя замучают сравнения. Поверь, многие будут в мою пользу, и не раз пожалеешь о сегодняшнем дне. Может, не скоро такое случится, но не минет. Я через какое-то время тоже успокоюсь, забуду и не захочу твоего возвращения. Впрочем. К чему эти увещевания? Ты рядом, но уже далеко и совсем чужая...
Тамара взяла чемоданы. Внизу ее уже ожидало такси. Машина вскоре отъехала, а Егор все стоял у окна.
— Прости, сынок, что не сумела вырастить дочку. Заместо человека выходила сучку. Исковеркала она твою судьбу, на всех наплевала, не остановилась, не послушалась, Как жить теперь станем? Как в глаза тебе смотреть буду? Ума не приложу,— плакала Мария Тарасовна.
— А ничего, не пропадем, мать! Мы друг у друга имеемся! Это немало! — потрепал тещу по плечу и добавил,— мне не в чем упрекать Вас, Мы все слишком любили ее.
Егор бросился к двери, когда раздался звонок. На пороге стоял Соколов.
— Я к тебе на минуту по делу,— вошел человек торопливо и только теперь заметил растерянность хозяев,— наверное, спать легли, а тут я поднял,— сконфузился гость.
— Да при чем тут Вы! Тамара от нас ушла,— развел руками Егор.
— Как это ушла от вас?
— Насовсем бросила...
— Как сучка к другому хахалю сбегла! Срамотища единая! — выглянула из спальни Мария Тарасовна.
— Держись, Егор! Это еще не крушение! Баб на свете больше, чем грязи. Стоит с одной мартышкой расстаться, вторая макака на плечи повисла. Хочешь на время в женской зоне поработать? Ох, и отведешь душу! Там бабы на любой вкус и спрос. Кстати, неподалеку от Поронайска. Я туда по делам ездил. Только вошел в барак — бабье облепило. Сам знаешь, меня с моим пятьдесят шестым размером свора овчарок завалить не сможет, не одолеют. Тут же вякнуть не успел, как оказался на шконке и, главное, уже без штанов. На меня, еще на живого, куча баб навалилась. Щупают, тискают, гладят, целуют, и всякая к себе тянет поближе. Вместе с головой норовят проглотить. Руки, ноги держат намертво. Не то крикнуть, дышать нечем. Хочу встать, да куда там! Будто в плен к запорожцам попал. Ну, думаю, конец: растерзают в клочья. Хотел их раскидать, да где там! Бабы кучей одолели. А какая-то блажит: «Девки! Да у него точно как у мого Мишки! Этот бес с целым бараком шутя справится! Становись в очередь, оголтелые! А то валяем его дарма, нехай нас порадует». «Иди ты с очередью! Я первая! Вишь, он — в моих «граблях»! Никому не отдам!» — вопит вторая. Пытался им сказать, кто я есть. Слушать не захотели. Скопом лезут, внаглую. Целиком раздели, визжат, орут, друг дружку тянут от меня, чтоб самой залезть, и все уговаривают добром покориться, иначе, мол, замок на яйцы повесим и будем пользовать, пока живой. И приволокли амбарный. Я как увидел, понял, что бабы не шутят. Рванул так, что макаки во все стороны разлетелись. А тут и охрана двери вынесла, стала баб из брандспойта поливать. Мне тоже перепало да так, что до утра отогреться не мог. Но теперь в бабью зону без своей охраны ни ногой. До сих пор себя ощупываю, вправду ли целым вырвался, или нащипали из меня сотню «соколят»? Ох, и борзые! Таких на волю выпусти, они весь город, каждого мужика понасилуют. А я, выходит, вовремя к тебе! В женскую зону начальник спецотдела срочно требуется. Их на пенсию уходит.
— Доконали зэчки, укатали? — усмехнулся Платонов.
— Не-ет! Мужик там много лет отпахал, весь «положняк». Он в бараки не совался.
— Знал, что его там ждет...
— Ну, можешь на время пойти, пока постоянного найдут. Сам знаешь, начальником спецотдела не каждого поставят. Надо, чтоб он всем требованиям отвечал. Мало быть хорошим спецом, но и в соблазн не впасть, не пить.
— Александр Иваныч, с чего решили от меня отделаться? В чем я провинился? Или все еще считаете «котом в мешке»? — не выдержал Егор.
— Чудак ты! Там зарплата вдвое больше, чем у нас. А у тебя — сложности. Да и на целую Томкину зарплату доходы поубавились.
— На нее уходило куда больше, чем она получала. Материально нынче лучше будет.
— Вообще-то ты прав! Баба — первый разоритель. Редко какая из них бережлива! В основном, сластены и тряпочницы. Исключений нет! Разные у них только пороки,— вздохнул Соколов и спросил,— так я тебя уговорил?
— Нет. А почему именно меня посылаете?
— Посылают знаешь как? Ну, то-то. Тебя рекомендую! Других нет достойнее. Сам видел. У меня старики. Каждому до пенсии не больше трех лет. Куда им в бабью зону, если они со своими благоверными не справляются. С тобой все иначе. К тому ж я не темню: не захочешь там пахать, вернешься на свое место. С великой радостью примем. Ни для кого не секрет, что в нашу систему отбор людей особый. Соблазнов много, да и опасностей больше, чем блох у овчарки. Потому и не хотят к нам люди. Оклад мал — спрос большой. Слишком высокие требования — очень много запретов. Нет выходных и праздников. Вся наша жизнь как у зэков проходит в неволе. С малой разницей. Жизни мы не видим. Так или нет, Мария Тарасовна? — глянул на приоткрытую дверь туалета и громко захохотал.— Женщины в любом возрасте остаются самими собой, и любопытство присуще каждой! Да, еще вот знай: тебя в женскую зону областное начальство рекомендует. Я здесь ни при чем! Они так решили. Не отказывайся. Это начало карьеры. У нас эту должность пока дождешься, пора будет самому на пенсию уходить. Понял? Тут все готово!
— А кто там начальник зоны?
— Достойный человек! Я его давно знаю. Кремень, не мужик! Всегда держит свое слово и в пакостях не замечен. Подчиненные его уважают. Вот ты его увидишь, никогда не заметишь, что он — на протезах! С девятнадцати лет без ног. В войну на мине подорвался, в Афгане. А держится как на своих родных ногах и не ноет, не жалуется. Содержит семью: двоих своих детей и двух внуков. На всех его тепла хватает, никого не обижает и не забывает. И родни у него много, и друзей. Все уважают Федора Дмитриевича Касьянова. Зэчки с ним считаются, никогда не хамят.
