Джон О'Хара - Жажда жить
— Это будет только справедливо. — Сидни на половине прервал возню с галстуком.
— Справедливо что?
— То, что она займет своих детей до Дня труда.
— Почему?
— Ну, ведь они занимали ее до ее личного Дня труда, то есть я хочу сказать, что она немало потрудилась, вынашивая их.
— Ладно, долго ты еще там?
— Все, готово, как я тебе? — Сидни вышел из гардеробной.
— Похож на Дж. П. Моргана на борту собственной яхты, — улыбнулась Грейс.
Он почесал нос.
— Прошу прощения, но ты никогда не видела мистера Моргана, иначе бы не сказала такого.
— Я хочу сказать, шик и блеск, первый класс, просто нет слов. Голубой пиджак, белые брюки. Нет, честно, отлично выглядишь, Сидни.
— Спасибо, ты тоже. В сестринской форме есть что-то очень соблазнительное. В сестринской и в монашеской. Я рассказывал тебе про одно место в Париже, где девушки одеваются как монашенки?
— Ну да, ну да, эти платья до пят.
— Все, что угодно, но в этом месте только не платья до пят. Доктор О’Брайан ни за что бы…
— Ты сегодня в хорошем настроении, — не дала договорить ему Грейс. Они двинулись вниз по лестнице, ведущей в холл.
— А что, это такая редкость? Впрочем, да, в последнее время да.
— Я так рада, что у тебя все получилось, Сидни.
— А где мальчики?
— Я дала каждому по два доллара и сказала, чтоб поужинали в какой-нибудь палатке, но дома были не позже девяти.
— Два доллара — большие деньги… а, ладно.
— Ты что, Сидни?
— Не пройдет и нескольких недель — стучу по дереву, — как мне будет всего этого не хватать. Фермы, воспитания детей. А вы будете скучать по мне?
— Ну разумеется, — сказала Грейс. — О чем ты говоришь? Конечно, мы будем скучать. — Она на секунду замолчала и приостановилась. — Даже представить себе не могу, что тебя здесь не будет.
— Что я и хотел услышать, — проговорил Сидни. Положим, услышать он хотел не совсем это, но это все, на что можно было рассчитывать, и даже больше того, чем он надеялся.
Они прошли в берлогу, он предложил ей коктейль, смешал себе и, скрестив ноги и достав сигарету, присел на край стола.
— Не знаю почему, но мне не нравится Майлз Бринкерхофф, — проговорил Сидни. — Майлз из тех людей… я не сразу понял, что я о нем думаю, но когда понял, выяснилось, что он мне не нравится. Иные не нравятся с первого взгляда и продолжают не нравиться до конца. Другие сначала не нравятся, но потом вдруг начинаешь относиться к ним по-другому. Скажем, Хэм Шофшталь, он мне нравится, хотя и с оговорками. Сначала он показался всего лишь довольно приятным на вид, но чопорным малым, который не сделает и шага за границу Форт-Пенна из страха, что никто не поймет, кто он на самом деле, — и это действительно так! Здесь он Шофшталь… Фред Бауэр — холодный, неприветливый человек, который боится обнаружить свою внутреннюю мягкость. Мне он с самого начала понравился. Кто еще? Бухвальтер. Надутый индюк с кучей денег. Работает как вол, и от Хэма я слышал — ну, ты знаешь, как немцы любят обсуждать друг друга, — что он может и смошенничать. По крайней мере так утверждает Хэм. Ты что-нибудь знаешь об этом?
— Пожалуй, нет, — откликнулась Грейс. — Не знаю, но отец любил повторять, что, когда имеешь дело с Бухвальтерами, надо быть начеку.
— Будь я мошенником, у меня никогда не хватило бы наглости лезть вперед произносить речи по всякому поводу. Наверное, лучше бы держаться в тени. Но у него, видно, нахальства хватает. Как, впрочем, у всякого мошенника. Скорее всего рассудил, что, если играть роль вожака, который печется об интересах общества, никто не заподозрит его ни в чем дурном. Дома, которые он строит, не стоят и года — разваливаются. Он должен вызывать подозрения. С другой стороны, эти бедняги вряд ли связывают его имя со строительной компанией «Ист шор».
— Тебе нравится доктор О’Брайан.
— Я тоже не сразу решил, как я к нему отношусь, но потом он мне понравился. Знаешь, Грейс, хороших хирургов не так-то просто полюбить. Восхищаться ими — другое дело. Они вроде как медики в каком-нибудь индейском племени. Они знают что-то такое, чего все мы, остальные, не знаем, и если не выказывать им уважение, они не изгонят дьявола из наших душ и не избавят от боли в животе. Мы боимся их. Чтобы полюбить О’Брайана, мне надо было сначала увидеть его усталым. А еще больше он мне понравился, когда сам попросил у меня совета. Тогда мне стало ясно, что за пределами своей специальности, своей профессии он такой же, как все остальные. Никаких сверхъестественных тайн у него нет.
— И что же это за совет?
— Разве я не говорил тебе? Это дело касалось денег. Он спросил, известно ли мне что-нибудь об акциях некоей компании. Ну, я сказал, что у меня есть немного этих акций и что я и для тебя их покупаю. Все обернулось наилучшим образом, по-моему, он решил, что это у меня есть какие-то сверхъестественные тайны. Обычно по таким вопросам он советуется с Фредом Бауэром, но Фред, по его словам, слишком консервативен, и он захотел узнать мое мнение, мне кажется, подсознательно, решив, что я не столь консервативен в отношении твоих денег или моих собственных. Потом он еще интересовался у меня другими вещами, например, не собираюсь ли я отправить мальчиков в Лоренсвилл или не третируют ли в Саусхэмптоне ирландцев-католиков. И еще. Может, ты обратила внимание, что в последние четыре-пять лет доктор О’Брайан стал лучше одеваться? Так вот, это я намекнул ему насчет стоячих воротников, которые он так любил.
Когда детей не было дома, Сидни любил перед ужином пространно и довольно остроумно порассуждать о друзьях и знакомых, имея в качестве аудитории одну лишь собственную жену. Так бывало в самом начале их совместной жизни, когда Сидни был совсем новым человеком в Форт-Пенне и у них еще не было детей; затем, когда появились дети и их надо было рано укладывать спать, разговоры перед ужином сделались короче, но по прошествии времени все вернулось на круги своя, а в последний год аудитория на одного человека расширилась за счет их сына Альфреда, который обычно ужинал с родителями, а перед тем тихо заходил в берлогу и, не прерывая монолога Сидни, усаживался где-нибудь в углу. Мальчик (теперь ему было тринадцать лет) с интересом наблюдал за реакцией матери, смеялся, когда она смеялась, а на следующий день или через неделю или гораздо позднее повторял сказанное отцом.
Раздался стук в дверь, и в холле послышались чьи-то быстрые шаги.
— Альфредо или первые гости? — спросил Сидни.
— По-моему, ни то ни другое, — возразила Грейс.
— Миссис Тейт? — послышался женский голос. — Миссис Тейт?
Грейс встала и вышла в холл.
— А, это ты, Мэри, привет. Это Мэри Паккард, — обернулась она к мужу. — Что случилось?
Девушка лет восемнадцати, одетая в такую же медицинскую форму, как и Грейс, кивнула Сидни.
— Мистер Тейт, миссис Тейт, Кэтти Гренвилл стало дурно, и мы хотели спросить, нельзя ли привести ее сюда, к вам.
— Ну разумеется. А где она?
— В медпункте. Она может ходить. Сама дошла до палатки. Но миссис Тейлор велела спросить вас, нельзя ли Кэтти немного полежать. Наверное, перегрелась на солнце или что-нибудь съела.
— Веди ее сюда. С минуты на минуту будет доктор О’Брайан, он ее осмотрит, — сказала Грейс.
Мэри вышла, Грейс позвала горничную Луизу, и они пошли наверх приготовить помещение для заболевшей девушки.
Поддерживаемая с обеих сторон Мэри и миссис Тейлор, она появилась у дверей, в которые упиралась подъездная дорожка, в тот самый момент, когда на крыльцо поднялись Шофштали и английский офицер Смоллетт.
— У нас тут жертва, — пояснил Сидни. — Первая, что удивительно; я думал, по такой жаре будет больше. Хэм, Юдит, вы ведь знаете Кэтти Гренвилл? Похоже, она только что отрубилась, и Грейс укладывает ее в постель наверху. Насколько я понимаю, капитан Смоллетт, у вас нет большого опыта обращения с обморочными девицами? Заходите, прошу вас.
— Совсем напротив, мистер Тейт, — возразил Смоллетт. — Стоит любой девице увидеть мундир британского офицера, как тут же ноги подгибаются. Ха-ха-ха. Здорово было бы, коли действительно так. Но к сожалению, обморок случается далеко не всегда.
— Да бросьте вы, капитан, — вмешалась Юдит Шофшталь, — они глазами вас едят, я не видела, что ли?
— Увы, моя дорогая, боюсь, это ваш муж, полковник, притягивает девичьи взгляды.
— Нет, нет, не знаю уж почему, но ваши портупеи и ваши мундиры выглядят лучше наших, — сказал Хэм Шофшталь. — Мы получим такие портупеи только в Европе. Генералу Першингу они нравятся, а генералу Маршу нет.
— Что пить будете? — прервал их Сидни. — Юдит, у нас тут мартини водится, вы как?
— Не знаю, право, а Грейс пьет?
— Да.
