Икар из Пичугино тож - Хилимов Юрий Викторович
— Ключи давай, — повторил свой приказ сипатый, но теперь как будто иронично, словно играя со своей жертвой.
Митя молчал. Он решил, что больше ни слова не скажет, что бы ни происходило. Прилетела еще одна пощечина, а затем вторая и третья. Митя отшатнулся, он непременно бы упал, если бы не дверь за его спиной.
— Глухой, ты его одними пощечинами замочишь сейчас, — бросил сипатому коротышка.
— Неплохой аттракцион, как там — парижская карусель… — ответил тот. — Присоединяйтесь.
Митя больше боялся пощечин верзилы, хотя больнее оказались от коротышки. Маленький коренастый урод так его ударил, что брызнули слезы. Затем добавил дынеголовый, снова сипатый, опять коротышка, верзила. Пощечины ходили по кругу. Все тотчас закружилось и завертелось. В Митиной голове пронеслись вопросы школьников на одной из творческих встреч: «Что делают актеры, чтобы заплакать, когда нужно для роли? Они целуются по-настоящему или только делают вид? А как поступают с пощечинами? Ведь больно, наверное?» Митя отвечал, что актеры — это очень терпеливый народ, несмотря на то что в театре представлена лишь условная жизнь. Хотя случается так, что на сцене актеры умирают вполне по-настоящему.
«А как поступают с пощечинами?» — снова и снова раздавался в ушах звонкий детский голос в такт хлестким ударам. «Ведь больно, наверное?» И всякий раз кровь снова приливала к лицу, или, точнее, она не успевала отступать от него. Митя почему-то думал, что его лицо должно сейчас напоминать половинку арбуза — такой же розовый и рыхлый мякиш. Но только во рту он начинал ощущать не сладкий вкус крюшона, а соленый кровяной. «А как поступают с…?», «Ведь больно?», «Ведь больно?», «А как больно?» Вопрос уже слипся в одно неразличимое, а потом… Потом Митя услышал нечеловеческий рев, совершенно животный, отчаянный, способный вызвать самый настоящий ужас. Лишь спустя несколько секунд он понял, что этот рев исходит из его нутра. Он видел, что своим рыком привел в замешательство всю четверку, в их глазах мелькнул если не страх, то заметное волнение. Это придало Мите сил, чтобы толкнуть в грудь сипатого, так, что тот упал, а коротышке отвесить смачный хук и заставить его схватиться за ухо. Воспользовавшись сумятицей, Митя рванул вперед, сделал несколько шагов, прыгнул со сцены и побежал через амфитеатр прочь из Летнего театра.
Он не оборачивался, но знал, что за ним бегут, слышал их прямо у себя за спиной. По парковым дорожкам было приятно пробежаться иной раз, а сейчас ноги вдруг вспомнили это чувство и потому понесли с удвоенной скоростью. Митя начинал отрываться, он уже поверил, что у него все получится, и бетонка была близка, а там уже люди и финишная прямая. Но на самом выходе на бетонную дорогу, на проклятом повороте его левая нога споткнулась о камень, и Митя Воротынский упал во второй раз за этот день и зажмурил глаза. Вот теперь настигшие его преследователи и правда прошлись ногами по его телу.
Митя как будто оказался под водой: все звуки доносились откуда-то сверху, над ее толщей. Они были далекими, гулкими, едва различимыми и разложимыми на отдельные слова. Удары были тоже глухими, как если бы сталкивались с каким-то мягким сопротивлением, которое топило их в себе. Поэтому Мите не было больно, можно даже сказать, что он почти ничего не чувствовал, лишь горело лицо. Но что это? Вдруг к прежним голосам прибавились другие, а затем все стихло, Митю будто вытащили из воды. Открылись глаза, вернулись звуки. Он увидел Евгения, Яна и Вадима, которые сцепились с дикой четверкой.
Евгений дрался лучше всех. Собственно, только он один из всей Шестнадцатой улицы и умел драться, сразу вырубив дынеголового и коротышку. Мужчина любил иногда таким образом размяться, а тепличные условия спортзала никогда полностью не удовлетворяли его потребностей. Он был очень хорош в ситуациях, требующих быстрого принятия решений, легко отзывался на такого рода авантюры, но, справедливости ради, никогда сам не провоцировал драку. После того как он сошелся с Жанной, ни в чем похожем не участвовал, потому что та была категорически против насилия. Она терпеливо учила его, как переводить эту энергию в другое русло, например в секс или в динамическую медитацию. Однако если с первым у Евгения все было хорошо, то со вторым приходилось тяжеловато.
Ян взял на себя сипатого, а Вадиму выпал верзила. Здесь ни у кого не было перевеса, досталось всем, хотя все же Вадиму от верзилы, наверное, больше. Мужчины дрались молча, словно боялись разбудить детей в соседней комнате или как если бы делали самую привычную рутинную работу.
Вадим не умел драться совсем. Однако в отличие от Мити, жизнь по-серьезному его испытывала крайне мало — очевидно, он был ее любимчиком в этом смысле. Еще в юности достойно проявил себя в паре случаев, и этого оказалось достаточно, чтобы убедить богов отстать от него с такими глупостями. Ему удавалось вовремя справиться со страхом, поэтому он не притягивал к себе плохих парней. А еще всех подкупало его обаяние, природа которого всем представлялась связанной с заграничными корнями. Бывает так, что красивый человек вызывает у окружающих вполне понятные зависть и раздражение. Тогда великим наслаждением станет всякое его унижение, пусть даже и малое. История человечества богата такими расправами внутри мужского и женского племени. Ничего не поделать — конкуренция за супротивный пол. Однако Вадиму необыкновенным образом удавалось избегать такой участи. Что-то было в нем сродни ален-делоновскому, какой-то иностранный шарм, что привлекало внимание и вызывало уважение даже у тех, кто изначально не имел добрых намерений. Это, собственно, и составляло главный борцовский прием Вадима. Перед ним немного робели, заискивали, хотели дружить. Если же дело действительно доходило до чего-то опасного, что было крайне редко, Вадим забывал про свое неумение драться и, совершенно не думая о последствиях, становился преградой, с абсолютной готовностью нацеленной принять удар на себя, чтобы отвести его от своих близких. Инстинкт защитника брал верх над инстинктом самосохранения.
Что касается Яна, то, будучи немного увальнем от природы, он не был быстрым, зато его ширококостная рука была тяжелой и безжалостной. Если уж она на кого опускалась, то этот человек еще долго ощущал на себе ее удар. Ян тоже не умел драться, просто если с размаху он бросал кулак на человека — это вызывало нестерпимую боль, больше ему уже ничего делать было не нужно. Его ахиллесовой пятой была малая маневренность, но козырем — ясное понимание этой своей слабости. Поэтому Ян всегда старался нанести удар первым.
Как это часто бывает в жизни, развязка наступила внезапно. Подоспевшая женская эскадрилья, состоящая из Сони, Марины и Ларисы, была способна и не на такое.
— Что вы делаете! — кричала Соня, но ее тут же перекрыл мощный голос хозяйки «Трех медведей».
— Пошли вон! — орала Лариса. — Убирайтесь отсюда!
Она принялась колошматить сипатого по спине ладонью. Тот развернулся, и на него посыпались удары по рукам, шее и груди, он начал отступать назад, не решаясь ударить Логинову. В это же время Марина принялась оттаскивать своего мужа и Евгения от верзилы, испугавшись, что для бугая это может закончиться совсем плохо.
— Убирайтесь, пока здесь не собрался весь поселок и не линчевал вас! — проорала Логинова.
Отморозки убрались восвояси. Шестнадцатая улица победила!
Этот майский праздник прошел без костюмов и бутафории — от них решили отказаться, выбрав естественность. Вышло очень символично, ведь пощечины и драка не были фарсом. Как ни странно, но пикник выдался очень смешным. Митя словно ошалел после всего этого — так ему хотелось веселья и смеха. И сам он, весь красный от пощечин, напоминал какого-нибудь клоуна, и потому очень к месту пришелся клоунский нос, который он тут же себе нацепил. Нос и щеки оказались созданы друг для друга. И придумать образ удачней для него в тот день было невозможно.
Глава 42
ПРИВЫЧКИ И ПРИСТРАСТИЯ ЖИТЕЛЕЙ ШЕСТНАДЦАТОЙ УЛИЦЫ
Как известно, каждый человек состоит из привычек и пристрастий. Он обрастает ими с самого рождения и до своего последнего часа, с их помощью как якорями цепляется за эту жизнь. Убери их — и что останется от него? Ровным счетом ничего, пустая болванка. Можно сказать, что привычки и пристрастия есть суть самого человеческого, его мера и главный признак. Взять хотя бы очень рационального человека вроде Канта — и тот соткан из пристрастий, которые будут еще более устойчивыми, чем у человека эмоционального.
