Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Да, с этим пропойцей!
— Он не пропойца. Он редактор газеты и депутат Моссовета.
— Это не мешает ему быть пьяницей.
— Прекрасно, не буду с ним говорить.
— Надо искать какое-то разумное решение.
— Нужно разумнее тратить деньги.
— Нет, вы подумайте! Опять двадцать пять! — От возмущения мама становится вся красная. — На что же я трачу?
— Тебе лучше знать.
— Что значит — тебе лучше знать! Если ты выдвигаешь такие обвинения, так объяснись! Приведи обоснования! Нельзя обвинять человека голословно!
— Нинусенька, я ни в чем тебя не обвиняю. Ты сама затеяла этот разговор.
— Как же я могу не затевать, когда в доме шаром покати! Хлеба не на что купить!
— Не надо вручать все деньги теще.
— Какой теще? Она моя мать!
— Твоя мать, мой милый Кисик, является моей тещей.
— Да, я вижу — ты нарочно дразнишь меня. Я только не понимаю, чего ты этим добиваешься.
— Я не дразню тебя, Нинусенька. Я разговариваю с тобой абсолютно спокойно и вежливо.
— При чем тут вежливость! Можно подумать, что мы на светском приеме. Павел, неужели ты не замечаешь? Ты неузнаваемо изменился. Ты стал совершенно другим человеком! Какая-то непостижимая метаморфоза… Холодность, равнодушие!
— Что ж тут странного, если за четыре года человек несколько изменился? — Папа смотрит в окно и глубоко затягивается папиросным дымом.
— Ледяной издевательский тон! Вечная неприязнь, раздражительность…
— Никакой неприязни и никакой раздражительности.
— Нет, ну что же? Если я стала тебе неинтересна и безразлична, то так и скажи.
— Не понимаю, Нинусенька, — он снова затягивается и пускает колечки дыма к потолку, — зачем всякий разговор обязательно сводить к мелочным обидам?
— Я тоже не понимаю. — Голос у мамы дрожит. — По-моему, ты просто хочешь от меня отделаться.
— Ты знаешь, мой милый Кисик, что я не собирался и не собираюсь от тебя отделываться. Единственно, о чем я прошу, это чтобы ты прекратила отдавать деньги теще.
— Какие деньги?! При чем тут деньги! Никто ей не дает никаких денег!
— Вот и прекрасно.
— Да, прекрасно! — говорит мама. — Лучше некуда!
Мы едем к Соломону. Соломон — папин фронтовой друг, он работает в издательстве «Дер Эмес». Дома у Соломона есть толстая жена и две дочери — Фира и Роза. Фира уже совсем взрослая, а Роза еще не такая взрослая, она иногда играет со мной, когда мы приходим, и читает мне книжки: «Жил старик со своею старухой у самого синего моря». На синем море нарисована огромная синяя волна. «Раз закинул он в море невод…»
Сейчас мы с папой едем к Соломону в издательство. Папа делает какую-то работу для «Дер Эмеса».
— Хочешь посмотреть, как складывают страницу? — спрашивает меня старик наборщик. — Видишь тут букву? — Он показывает мне кусочек железа, на железе непонятный значок. — Во-первых, дитя, это не железо, а свинец, — объясняет наборщик. — А во-вторых, это не те буквы, что вы учите в школе, это еврейские буквы. И здесь они в зеркальной отображении.
— Матвей! — говорит Соломон. — «Отображение» — оно, а не она. Я уже тебе говорил: мнение, отображение и странное явление. Вообще, не дури ребенку голову.
— Если мы берем букву и еще букву… — продолжает старик, не обращая внимания на Соломона, и быстро-быстро забрасывает несколько свинцовых букв в строчку, — то получаем слово. И нужно еще вставить пробел. Знаешь, что такое «пробел»? Это между одним словом и следующим. Есть такая древняя книга, Библия называется, так там, между прочим, еще не знали делать пробел…
— Мотя, не забивай ребенку голову шелухой! — кричит от своего стола Соломон.
— Там они себе в древности писали слово за другим без пробела, — рассказывает наборщик и закидывает свинцовые буковки в новую строчку. — Это получалась экономия материала. — Он подымает кверху толстый черный палец. — Они в древности еще не знали бумаги и писали себе на коже. А кожа — вещь, скажем, не дешевая. Но это создает огромные неудобства, когда пишут без пробела. Какой тебе сказать пример? Допустим, мы набираем: коза к дому. Пришла коза к дому. Если набрать ее без пробела, можем читать: козак — дому. Козак! Тарас Бульба. Гоголь написал его, этого бандита. Ты еще будешь учить в школе. Дикий человек, хотя, конечно, отчаянный.
— Мотя, вернись к работе! — кричит Соломон. — Думай теперь не про коза, а про газета. Про козу! Оставь эту дурацкую козу!
— Между прочим, работа со свинцом вредная, — вздыхает наборщик. — И я с ним уже более чем сорок лет. За сорок лет евреи пришли в Страну обетованную. Пускай мне скажут, куда я пришел за сорок лет.
— Мотя, ты у меня пойдешь на пенсию, — сердится Соломон и добавляет что-то непонятное по-еврейски.
Папа смеется.
— Если хотите знать, он бы у меня давно пошел на пенсию, если бы я имел, кого поставить на его место, — объясняет Соломон.
— Это правда. Молодые сегодня сюда не рвутся, и я против них ничего не говорю, — объясняет наборщик. — Если бы у меня был сын, я бы ему сам сказал не рваться сюда. Вы знаете почему.
Соломон отвечает ему по-еврейски, папа смеется.
— К счастью, у меня нет сына, у меня есть три дочери, — вздыхает наборщик. — Как в сказке, три девицы под окном. Три дочери и ни одного зятя. Можете себе представить. Раньше если у еврея были дочери, так он думал, где взять приданое. А теперь он думает, где взять зятя. Что я могу сказать? Наши парни уже не рвутся жениться на наших девушках. Я ничего не имею против русских невест, но мне, знаете, тоже интересно в конце концов увидеть внуков.
— Матвей, ты слишком много говоришь, — замечает Соломон.
— Это все, что отцу остается, — соглашается наборщик и снова прибавляет что-то по-еврейски.
Папа смеется.
— Ты разве понимаешь, — спрашиваю я, когда мы выходим из издательства, — что они говорят по-своему?
— Нет, маленький, почти ничего.
— Зачем же ты тогда смеялся?
— Ну… — Он вытягивает губы. — Так, из вежливости. В идише много слов, похожих на немецкие. А твой старый мудрый отец как-никак прожил два года в Германии. И когда-то очень-очень давно он учился в немецкой гимназии.
Мы идем встречать Новый год к Эмилии Станиславовне — той тете, у которой много кошек.
Бабушка достала у Елисеевского гуся. Папа заворачивает этого гуся — огромного и жирного — в газету и запихивает в кошелку. Потом он ставит туда же бутылку водки и бутылку вина.
— Ах, надо же было яблок на рынке взять! — вспоминает мама. — И ведь думала об этом… Что за несчастье! Самое важное почему-то всегда вылетает из головы. Какой же гусь без яблок!
