Алексей Колышевский - Откатчики. Роман о «крысах»
Доля Чернушина
Вот так, с помощью одного попавшего «в нерв» письма, Гера решил проблему «шлейфа», который неминуемо появляется в случае позорного изгнания откатчика с работы. В любой стране мира люди обожают считать чужие деньги. И нет в этом ничего, по крайней мере, зазорного. Так уж устроен человек. Но если эти счетоводы хоть и через скрежет зубов, но могут смириться с состоянием финансов известных людей, скажем, артистов театра «Ленком» или фермера Стерлигова, то с информацией, пусть и не проверенной, пусть никем не доказанной, о том, что кто-то что-то «тиснул» и ему за это ничего не было, такие люди буквально не могут жить. Они наживают себе страшные, неизлечимые болезни вроде желчно-каменной или банального геморроя и от этого еще больше ярятся, зачастую вымещая нерастраченные мегатонны злобы на своих близких: племянниках, консьержках и собаках. Герман весело думал об этом и о том, как ему удалось провернуть совершенно блестящую, на его взгляд, как он сам ее называл, «спецоперацию», после которой его имя осталось добрым и честным, а Чернушин попал в так называемый черный список.
«Черный список» – что это такое? Его ведет каждый матерый кадровик, каждый бывший член «лубянского братства», спрятавший погоны под серенький пиджачок начальника СБ. Состоят в этом списке те, кого по приказу акционеров предприятия полагается «замочить», «загнобить», «утопить», а в конечном счете просто уничтожить. Иными словами: лишить средств к существованию. Попавший в «черный список» не может устроиться на приличную работу, он становится «отверженным», ему никто никогда не протянет руку помощи, в особенности, если этот пария – бывший откатчик. Бывают, разумеется, различные чудеса, кои случаются по причине недосмотра при поступлении такого отщепенца на новую работу, но в последнее время это случается все реже и реже. Герман прежде знал одного такого «черного откатчика». Звали его Слон, по причине громадного роста, нескладной бабьей фигуры и громадных ушей, которыми Слон печально шевелил при тщетных попытках устроиться куда-нибудь после того, как его буквально вышибли из «Переростка», где тот заправлял группой алкогольных напитков. Слон с упорством, достойным барана, пытался вернуться на прежнее, пахнущее дорогим коньяком и только что отпечатанными дензнаками место в какой-нибудь сети, но доходил в лучшем случае до поста охраны при входе. Дальше его не пускали, так как резонно считали, что собственных откатчиков и так в избытке. Затем Слон стал обивать пороги своих прежних «спонсоров», и здесь он порой попадал даже в самые высокие кабинеты, но и в самых высоких кабинетах никто не хотел иметь с ним дела. Чем закончились похождения безработного Слона, никто не знает. Потому что они еще не закончились, а живет он тем, что потихоньку перерабатывает подкожный жир, которого много накопилось за время его фееричной деятельности в «Переростке», да кое-что ему подбрасывает его бывший заместитель. Его Слон постоянно шантажирует тем, что вот-вот расскажет всем, как они вместе лихо сражались на откатном фронте.
Чернушин еще не знал, что напротив его имени невидимая рука нарисовала маленькую виселицу с болтающимся в петле человечком. Он долго переживал случившееся и даже избил собственную жену, которая очень помогла плану устранения Геры и вдохновила Мишу на все описанные нами ранее гадкие делишки. Жена перенесла его побои со спартанской твердостью, а наутро покинула их съемную квартиру и уехала к маме в Воронеж, где та и нашла ей вскорости жениха, сына какого-то местного крупного чиновника. Сам же Чернушин запил. Он пил около недели и стал заговариваться с самим собой. Как-то ранним утром он, мучимый страшной похмельной жаждой, прошлепал в ванную, где напился из крана холодной невкусной воды, а затем увидел в зеркале вместо своего собственного одутловато-небритого лица нечто такое, от чего в его голове что-то звонко щелкнуло, словно переключили режим аттракциона «Центрифуга» в Парке Горького. Именно такая же центрифуга начала бешено вращаться в Мишиной голове. Он спокойно вышел из ванной, прошел на кухню, схватил кухонный нож и нацарапал на кухонной филенке «Я люблю долевое строительство». После этого влез на подоконник, открыл окно и наполовину высунулся из него. Посмотрел вниз. Увидел, что внизу стоит большой черный «Cadillac STS», на капоте которого неизвестный художник-аэрограф мастерски изобразил мужественного гангстера Клайда с автоматом Томпсона в руках и в шляпе. Из-за плеча Клайда дерзко выглядывала очаровательная Бонни. Чернушин широко расправил плечи, несколько раз глубоко вдохнул холодного утреннего воздуха, тихо сказал: «Ребята, возьмите меня к себе» – и прыгнул вниз головой. Он угодил прямо в круглый диск автомата Томпсона, а потрясенный владелец после замены капота не стал более рисовать на автомобиле ничего.
В офис «Нулевочки» Гера впервые попал ранним сентябрьским утром. Он прошел нехитрое собеседование у кадровика, и тот направил его на следующее собеседование в один из окраинных районов Москвы, где и базировалась вся эта мистическая сверху и с грязными полами внизу организация. В половине десятого утра он стоял перед офисом. Это было неприветливое многоэтажное серое здание, сложенное из бетонных блоков. Колорит места подчеркивало расположенное вблизи кладбище. Его видами любовался хозяин, палладист и некроман, во время своих нечастых наездов в офис. Если нормального человека при виде кладбища посещает желание поскорее отвернуться и покинуть место скорби и отчаяния, то главу секты чертопоклонников России этот унылый кладбищенский пейзаж заряжал своей тусклой холодной энергией, не усваиваемой простым смертным. Первое, что делал он, войдя в кабинет, – немедленно протягивал руки с поднятыми ладонями по направлению к этой земле мертвых и декламировал строфы сатанинской поэмы «Ариэль», вышедшей из-под пера основателя «ложи Палладиум» Альберта Пайка в первой четверти девятнадцатого века. В мгновения этой черной молитвы в радиусе нескольких километров происходили ужасные и непостижимые вещи: задыхались во сне грудные младенцы, автомобили на ближайшем шоссе теряли управление и сталкивались «лбами», электричество в близлежащих домах безо всякой причины отказывало, а птицы, залетевшие в проклятую зону, падали замертво. Всех без исключения окружающих людей охватывала необъяснимая тоска, и жизнь вокруг словно испуганно замирала.
Герман приехал как раз именно в такой момент, когда медитация хозяина была в самом разгаре. Его чертик, сидящий внутри, попал в родную для себя атмосферу, он почувствовал близость силы, создавшей его из грязи и темноты, и Герман ощутил прилив бодрости и спокойствия, истолкованный им как хороший знак.
