Антон Соловьев - Lubvi.NET
— Нет, я просто жил там долгое время.
— Очень интересно. А вы сейчас никуда не торопитесь?
— Да в общем-то нет, — пожал плечами Марио. — Собственно, мой рабочий день уже закончен.
— Я хоть в этом городе и второй раз, но абсолютно его не знаю. Может быть, вы покажете мне неплохое заведение, где можно перекусить?
— Неплохое? Да тут в общем-то все неплохие. Только ужасно дорогие.
— Это точно, — согласился я. — Может, вы позволите мне вас угостить?
— Почему бы и нет? — пожал плечами Марио, и снова его улыбка полоснула словно кинжал.
Мы шли кривыми венецианскими улочками. Натолкнулись на шумную толпу французских подростков, которые во все горло орали марсельезу. Но Венеция принимала эти крики со смиренным спокойствием. Видимо ей и не такое приходилось слышать.
По дороге нам попадались сплошь магазины, торгующие сувенирами, и рестораны. Я то и дело предлагал Марио зайти в какое-нибудь заведение, но он отрицательно мотал головой, и мы шли дальше. Наконец мы ушли совсем далеко от центра города.
— Здесь, — сказал Марио, показывая на вывеску. — Это заведение мне по вкусу, и потом, кухня проверена на моем желудке.
О том, что в Венеции запросто можно было отравиться, причем не в самом плохом заведении, мне доводилось слышать неоднократно. Хотя жертв отравления я лично не встречал ни разу.
Мы вошли внутрь. Заведение оказалось совсем маленьким. Даже не ресторан, а кафе. Оформлено оно, правда, было со вкусом. В дизайне преобладала тема эпохи Возрождения. Повсюду висели карнавальные маски и пейзажи, выполненные под старину. Заведение пустовало. Мы облюбовали столик у окна. Симпатичная официантка принесла меню. Я нехотя пролистал его и, убедившись, что цены не совсем фантастические, предложил сделать выбор Марио. Экскурсовод лишь спросил меня, как я отношусь к морской кухне, и, получив утвердительный ответ, не глядя в меню, сделал заказ.
В ожидании заказанных блюд мы пили вино и оживленно болтали. Вино было превосходным. Но, убейте, я сейчас не помню его марку. Говорили в основном об истории и о некоторых личностях, теперь уже ставших легендами. В основном я спрашивал, Марио отвечал. Я слушал как завороженный и лишь изредка, когда итальянец делал паузу, задавал уточняющие вопросы.
Мы уже выпили на двоих полбутылки и несмотря на то, что пили мы очень медленно, нам пока ничего не принесли, даже салатов. Я спросил Марио, в чем дело. Он лишь посоветовал мне наслаждаться жизнью. Я слушал Марио и диву давался, неужели можно так сильно любить свою профессию, чтобы говорить о культуре и истории даже за столом.
— Марио, а ведь тяжело вот так каждый день одно и то же рассказывать?
— Да нет, — пожал плечами итальянец. — Каждый раз все по-разному. Ни один день не похож на другой. — Он говорил это улыбаясь, но в его взгляде я прочитал такую беспробудную тоску и усталость, что мне даже стало не по себе.
Наконец принесли закуски, и мы на время прервали разговор, приступив к трапезе. Ел итальянец очень медленно и аккуратно. И я, дабы не ударить лицом в грязь, старался тоже есть чинно и медленно, несмотря на то, что был ужасно голоден. Покончив с закусками, мы в ожидании горячего продолжили разговор.
— Так вы утверждаете, что жизнь разнообразна и каждый день не похож на другой?
— Все зависит от восприятия. Только от него одного. Если бы я все время думал, что все уныло и однообразно, то удавился бы, потому как по вашим меркам попробовал в жизни все и мне все приелось.
— Вы говорите будто старик. Сколько же вам лет?
Марио улыбнулся и промолчал.
— Ну, больше тридцати я бы вам не дал, — констатировал я.
Вообще-то я понимал, что лезть в личную жизнь незнакомого человека — это как-то неправильно. Но меня разобрал жуткий интерес. Что ж такого могло случиться с человеком, чтобы ему не очень хотелось дальше жить. Жить, рассуждая о том, что каждый день прекрасен и удивителен.
— Восприятие. Миром правят стереотипы. Если бы у меня была длинная седая борода, то вам легче было бы поверить в то, что мне, скажем, больше тридцати.
— Так вам больше?
— Больше. — Марио недовольно поморщился, всем своим видом показывая, что тема возраста ему крайне неприятна.
— Ладно. Так что там с пресыщенностью жизнью? Говорите, пробовали все?
— Ну, все, не все. Но многое. Я побывал в тридцати странах, знаю восемь языков. Я пробовал самые невероятные развлечения, даже легкими наркотиками одно время баловался. Ерунда это все. Единственное, от чего можно получать удовольствие, так это просто от жизни. От самого процесса. Вы меня понимаете?
— Понимаю. А женщины? — не сдавался я. — Что с женщинами?
— А что женщины? — пожал он плечами. — Женщины хороши как некий абсолют, как недостижимая мечта. Иногда бывает немного досадно, когда очередная женщина уходит от тебя утром. Ты ожидал большего, в мечтах это было ярче. А она уходит, и даже запах ее духов на подушке не будоражит сознание. Ты встаешь и идешь в душ, чтобы смыть последние остатки ее запаха с тела и волос. Грустно. Но с другой женщиной ты начинаешь все заново в надежде, что все будет по-другому. Замкнутый круг, и из него не вырвешься. Никак.
— Вы говорите так, будто вы круче самого Джакопо Казановы, — решил пошутить я.
— А я и есть Джакопо Казанова, — совершенно серьезно сказал Марио.
— А я Наполеон! — рассмеялся я.
— Зря смеетесь, — обиженно проворчал Марио. — Я же говорю, все зависит от восприятия. Джакопо Казанова — это всего лишь псевдоним. Или, если хотите, ритуальный титул.
— И кто же его носил? Великий любовник? Тогда кто и как определяет, насколько велик человек в делах любви?
— Это все очень субъективно. И опять же: вы вязнете в стереотипах. Казанова был известен как великий любовник, но кто знает, почему ему так легко удавалось находить общий язык с женщинами.
— Возможно, он был хорошим психологом, у него был богатый жизненный опыт и еще что-нибудь.
— Вот это «что-нибудь» и имело решающее значение. Каждая женщина уникальна. К ней очень не просто найти подход. А Джакопо за считанные мгновения мог овладеть разумом любой женщины.
— Мне кажется — вы преувеличиваете.
— Ничуть.
— Но а если опять вернуться к вашей же теории о стереотипах и в ее ключе переосмыслить фигуру Казановы? Мы получим миф, классический миф. Все мужчины когда-нибудь мечтали стать великими любовниками, вот и родилась легенда о таком человеке.
— Но легенды, как правило, появляются на основе реальных событий.
— Может, и так. Но все равно я не верю, что Казанова был великим любовником, который мог покорить сердце любой женщины.
— Да, человеку это не под силу. Но под силу Слову.
— Какому слову? Вы говорите загадками, и у меня складывается впечатление, что вы либо пытаетесь меня разыграть, либо знаете гораздо больше, чем говорите.
— Хотите историю?
— Что за история?
— О Джакопо Казанове.
— С удовольствием! — сказал я, и Марио начал рассказ.
Темнота. Темнота и сырость. Больше я ничего не ощущал. Ни времени, ни пространства. Мне казалось, что я подвешен где-то в безвременье и вишу там уже долгие века. Безвременье прерывалось лишь одним повторяющимся моментом — кормежкой. Но понять: день это или ночь, — было все равно невозможно. Но больше всего меня угнетало одиночество. Чем я провинился? Я же не государственный преступник и не еретик. Я всего лишь будучи во хмелю пырнул кинжалом сынка сеньора Алонсо. Во-первых, он первый ко мне полез, а во-вторых… Что во-вторых? Во-вторых, я не хотел его убивать. А теперь лучшие годы моей жизни мне предстоит провести в тюрьме дожа. На кой черт я в этот день пошел к Пьетро пропустить стаканчик? Нет, это, видно, судьба — помереть от скуки в этом узилище.
Лязгнула дверь, послышался звон ключей, переругивание стражи. Шаги стали приближаться. Здесь, в кромешной темноте, у меня обострился слух. Отодвигают засов моей камеры. Странно. Еду всегда подают через окошко. Может, все-таки надумали повесить? Ну что ж, это по крайней мере лучше, чем заживо сгнить в этой сырости.
— Проходи, — раздался грубый окрик стражника.
В тусклом свете, проникающем из коридора, вырисовалась фигура. Человек сделал несколько нерешительных шагов и замер. Послышался грохот закрывающейся двери.
— Ну, хоть кого-то Господь послал.
— Не Господь, — усмехнулся незнакомец. — Просто у меня много покровителей, и я удостоен чести не сидеть в одиночке.
— Если уж у тебя, как ты говоришь, есть покровители, — усмехнулся я в ответ, — то что ты вообще здесь делаешь?
— У каждого человека есть порог, который ему не стоит преступать. Я преступил этот порог. И вот я здесь.
— Слушай, мне кажется, я уже слышал этот голос. Как твое имя?
— Джакопо.
