Алексей Слаповский - Издранное, или Книга для тех, кто не любит читать
И в результате предложил Оксане выйти за него замуж.
Оксана выслушала все это, расчетливо глядя на Емельянова социально ориентированными глазами, и сказала, что замуж ей рано, а просто пожить с Емельяновым на определенной деловой основе она не прочь — мужчина он вежливый, без фокусов, ее устраивает.
И совсем снесло крышу у Емельянова. Вместо того, чтобы продолжить бизнес под руководством Пети Кантропа, а в свободное время бесхитростно тешиться красотой и молодостью Оксаны, он задумал образовать и воспитать ее. Водил в театры, показывал хорошее кино, читал вслух книги. Оксана была терпелива и послушна, высказывала удивительно верные мысли, что Емельянов принимал за умственный прогресс, а на самом деле было умением любой современной девушки идеально подстроиться под партнера (рассказывали про барышню с неполным средним образованием, которая за два месяца освоила основы квантовой механики — так нравился ей приютивший ее ученый и изобретатель, не бедный, конечно).
Однажды, с неохотой поехав-таки по очередному заданию Кантропа, Емельянов преждевременно вернулся и обнаружил в квартире пожилого человека, отвратительно голого. У того немедленно начался сердечный приступ, пришлось вызывать «скорую». Пока ждали ее, Емельянов на кухне (чтобы не тревожить больного) начал выяснять отношения с Оксаной.
Она не чувствовала себя виноватой:
— Почему мне не подработать, пока тебя нет? Тебе же лучше — не буду из тебя деньги тянуть, если свои имею!
Но Емельянов не успокоился, страдал, роптал, обвинял Оксану и т. п.
Ей это надоело, она сказала:
— Да ну тебя, дурак!
И ушла.
Ушел и Емельянов — в запой.
Это случалось с ним редко, раз в три-четыре года, но уж если случалось, то тяжело, громоздко, масштабно.
Выйдя из запоя, Емельянов обнаружил, что серебристую свою машину продал, а деньги продул легкой рукой, забредя случайно в казино, что здоровье придется теперь поправлять не меньше года, и без зарядки не обойтись, что Петя Кантроп не желает с ним больше иметь никакого дела.
И он — догадайтесь, что сделал?
Правильно, вздохнул с облегчением.
Мораль, с одной стороны, очевидна и давно выведена: «Не в свои сани не садись». Но особенность нашего времени именно в том, что многие люди свои родные сани считают не своими, ошибочными, не хотят смириться с их кармической безысходностью, а вот чужие сани как раз кажутся своими, по ошибке доставшимися другим людям. Вот мы и прыгаем из розвальней в кареты и наоборот, вот и становятся философы товароведами, а товароведы философами.
Но знаете, что я вам скажу?
Вы удивитесь, но я скажу: мне это, в общем-то нравится, хотя в этом нет ничего хорошего.
Мне не нравится только социальная ориентированность. Я ее просто ненавижу. Хотя и сознаю, что это остатки псевдоинтеллигентности. Каждому по вкусам его, вот какой мыслью надо успокоиться. Не судить, не рядить и не пытаться. Человек естественный, Homo naturalis, вот образец нашей эпохи. Хочется кому-то писать умные слова в книге — пусть (все равно никто не читает). Хочется кому-то в телевизоре лапать девушкину грудь с ее одобрения — пусть. Это весело.
А Емельянов остается при своих, ему же хуже. Он вернулся к своему образу жизни и пытается написать книгу о своем хождении в социально ориентированное пространство, но у него ничего не получается, бесплодно висит над ненаписанным текстом эпиграф, который он у кого-то выкопал: «Быть неестественным — естественное состояние человека, стремящегося преодолеть свое естество, если он считает его противоестественным».
Книгу он так и не напишет.
А вот мысль о естественности неестественного приведет его к новым поворотам в жизни, о которых речь — впереди.
Как Емельянов День пограничника отметил
Иван Емельянович Емельянов, как и все потомственные интеллигенты советского образца, испытывал отвращение ко всему, что форма, строй или, напротив, толпа. Когда всех много и все вместе. В детстве он ненавидел стоять на утреннике в галстучке или с комсомольским значком, в единообразной одежке — черный низ, белый верх, и распевать бодрые песни безголосым голосом. В юности не любил демонстраций и субботников. В зрелости ни разу не ходил на футбольные или хоккейные матчи, не принимал участия в массовых акциях защиты или, напротив, протеста.
Он всегда был сам по себе, хоть и мысленно заодно с передовыми людьми своего времени.
Он даже, господа патриоты и генералы, не служил в армии. Впрочем, на законном основании: учился на военной кафедре и получил офицерское звание после сборов. Ни звание, ни офицерские знания ему ни разу в жизни не пригодились.
И вот однажды, а точнее, 28-го мая, он шел вечером по улице и заметил, что вокруг довольно много людей в одинаковых зеленых фуражках.
Пограничники, предположил Емельянов.
И был прав.
Но Емельянову, в отличие от вас, господа генералы и патриоты, мало просто быть правым, ему надо увиденное всесторонне осмыслить.
В частности: есть ведь еще День танкиста, День военно-морского флота, День военного строителя и даже, кажется, День моряка-подводника, в общем, по всем родам войск, но только пограничники и вэдэвэшники, то есть воздушные десантники, отмечают свои праздники с такой помпой, с таким накалом. Особенно десантники. Почему? Может, они рискуют жизнью больше других, а оттого и фронтовая дружба крепче — следовательно, и желание встретиться в мирной жизни? Но воины, к примеру, внутренних войск подвергаются опасности в не меньшей, а, возможно, большей степени, однако на улицы в свой день, 27-го марта (справился после Емельянов), не выходят. Почему? И стройбатовцы не выходят. И прочие.
И Емельянов сделал такой вывод: все дело в форме. Только у пограничников такие ярко-зеленые фуражки, только десантники ходят в таких беретах и таких безрукавных тельняшках (на плече при этом желательна татуировка).
Им легко отличить друг друга в любой толпе — и их все видят издалека. А надень пехотинец свою фуражечку общеармейского образца, ну и что? Да ничего. Никакого ощущения избранности. А без ощущения избранности, как известно, праздник невозможен.
Вот «погранцы» и ликовали. Отрадно было видеть, как они, встречаясь на улице или проезжая навстречу друг другу по эскалаторам метро, или входя-выходя в вагоны, приветствовали своих: махали руками и дружно кричали: «У-у-у-у-у!» Или: «О-о-о-о-о-о!» Или: «А-а-а-а-а-а!»
А если в близком контакте — обнимались, хлопали друг друга по плечам. Как можно крепче.
Отметил Емельянов также усиленные наряды милиции.
И перестал об этом думать, продолжая гулять.
А гулял он на Арбате, потому что, хоть и не любил толпы, но ему занятно было находиться в ней инкогнито — не смешиваясь.
Естественно, многочисленные арбатские ларьки в этот день бойко торговали военной атрибутикой, в первую очередь зелеными фуражками. Большинство пограничников были в своих головных уборах, но некоторым требовалось: у кого-то, например, в прошлом году выкинула раздосадованная жена, кто-то порвал околыш или сломал козырек, а кто-то и вовсе потерял в веселой драке с ментами или подвернувшимся под руку гражданским населением. При этом, конечно, посторонние не рисковали покупать и тем более надевать такие фуражки или панамы цвета хаки (для тех, кто служил в жарких пустынях южных границ, когда еще эти границы были). Упаси бог обнаружится, что ты не свой — снесут фуражку вместе с башкой: не смей, не тронь святого. Тут ведь, выражаясь по блатному, надо строго отвечать за базар, а базаром как раз фуражка и является.
Емельянов остановился лишь на минутку, посмотреть. Но расторопный торговец, ошибочно приняв интерес в глазах Емельянова за конкретный, одним движением нахлобучил ему на голову фуражку и подставил зеркало:
— Отлично сидит!
Емельянов хотел снять фуражку и уйти, но тут его ударили по плечу:
— Земеля!
Емельянов обернулся. Увидел мужчину своего возраста (преобладали вообще-то молодые, но встречались люди и совсем почтенных лет, хоть и весьма легкомысленного вида). Тот был красен и возбужден.
— Земеля! Где служил?
— Я? Я в Тоцке… — припомнил Емельянов баснословные тоцкие военные лагеря, надеясь, что мужчина сообразит: Оренбургские степи далеко от границ, каковыми они являлись во время их молодости. Но тот не сообразил. Мало ли Тоцков в бывшем СССР, да и в современной России, уж какой-нибудь из них да находится на границе!
— А я в Чаганлыке! — похвастался мужчина. — Чего один бродишь, пошли с нами!
— Платить кто будет? — обеспокоился продавец.
— Чего?! — презрительно уставил на него ветеран гневный взгляд.
— Я говорю: за фуражечку не заплатили.
Емельянов хотел вернуть фуражку и объяснить недоразумение, но не успел: мужчина выхватил купюру, щедро сунул продавцу:
