Джоди Пиколт - Одинокий волк
Я вбегаю внутрь и сажусь на большой стол, подтянув колени к груди.
Хуже всего то, что все сказанное Джо — правда. Если бы не я, отец не лежал бы сейчас на больничной койке. Он бы никогда не оказался той ночью на шоссе. Если бы все было по-другому, он продолжал бы заботиться о волках, живущих в неволе, а рядом с ним была бы неунывающая послушная дочь.
Ручка двери поворачивается, и неожиданно передо мной появляется Эдвард.
Если хочешь спрятаться, — говорит он, — запирай дверь. Учись у меня.
Тебя мне меньше всего хотелось бы сейчас видеть.
Знаешь, тебя все ищут. Мама думает, что ты вышла из себя и опять сбежала. Джо чувствует себя последним дерьмом, но он просто выполнял свою работу. А твоя адвокат... Боже мой, не знаю! Наверное, уехала делать овечий сыр или что-то подобное.
Помимо воли в горле у меня бурлит смешинка — словно пузырек газа.
Не нужно, — прошу я.
Чего не нужно?
Мне проще, когда я могу тебя ненавидеть, — признаюсь я.
Все не так, Кара, — возражает Эдвард. — Мы с тобой по одну сторону баррикад. Мы оба хотим дать папе то, что он хочет. Только у нас разное представление о его желаниях.
Почему нельзя просто подождать пару месяцев? И тогда, если улучшение не наступит, ты сможешь поступить так, как хочешь. По-другому нельзя. Если отключить его от аппарата, мы никогда не узнаем, мог ли он поправиться.
Он садится на стол рядом со мной.
За месяц ничего не изменится.
По-моему, измениться может многое. Во-первых, с меня снимут гипс. Я снова пойду в школу. И, возможно, даже привыкну к тому, что Эдвард вернулся в Бересфорд.
Я понимаю, что мы ведем разговор, которого так и не случилось до того, как Эдвард выдернул штепсель из розетки. Вот и первое изменение.
Я смотрю на брата.
Я сожалею, что из-за меня тебя арестовали и посадили в тюрьму.
Он усмехается.
Врешь ведь!
Я толкаю его ногу своей ногой.
Ну... возможно, немного преувеличиваю.
Когда я была маленькая, через город проезжала сельская ярмарка. Родители повели нас туда и купили билеты на аттракционы, хотя я до смерти их боялась. Именно Эдвард уговорил меня прокатиться на карусели. Он усадил меня на одну из деревянных лошадок и сказал, что она волшебная и может превратиться в настоящую, только если я не буду смотреть вниз. Я и не смотрела. Смотрела на колышущуюся перед глазами толпу, пытаясь отыскать брата. Даже когда у меня начинала кружиться голова или казалось, что меня вот-вот вырвет, я находила Эдварда. Спустя какое-то время я перестала думать о том, что эта лошадь волшебная, и даже — несмотря на страх, а может быть из-за него — придумала себе игру «Найди брата».
Наверное, это и есть семья. Карусель, которая снова и снова возвращает тебя в одно и то же место.
Эдвард, — спрашиваю я, — ты не мог бы меня отсюда увезти?
Если даже мама и Джо удивлены, услышав, что Эдвард везет меня к отцу в больницу, то виду не подают. Ехать до больницы всего километров двадцать пять, а кажется, что намного дальше. Хотя безликая арендованная машина совсем не похожа на старенький автомобиль Эдварда, а я не тащу на спине школьный рюкзак, мы не сговариваясь занимаем те же места, на которых сидели, когда Эдвард в детстве отвозил меня в школу. Я кручу настройки радио и наконец нахожу одну из франкоговорящих канадских радиостанций. Эдвард шесть лет изучал французский в школе и раньше дурачился, переводя мне услышанное по радио, выдумывая скандальные новости о том, что в общественном фонтане была обнаружена золотая рыбка, а домашний ослик по кличке Ле-Фу[18] был случайно избран в городской совет. Я жду, что он, как в детстве, начнет переводить, но брат хмурится и включает классический рок.
Мы подъезжаем к больнице. Эдвард останавливает машину у входа.
Ты не пойдешь? — удивляюсь я.
Он качает головой:
Позже зайду.
Смешно. За все эти годы, пока Эдварда не было, я никогда не чувствовала, что одна. Но сейчас, когда он вернулся, я вижу, как он уезжает, и чувствую, насколько я одинока.
Медсестры в реанимации здороваются со мной, спрашивают, как мое плечо. Говорят, что мой отец — образцовый больной, и я сомневаюсь: а может, это шутка? Поэтому притворно улыбаюсь, прежде чем зайти к нему в палату.
Он лежит все так же неподвижно, как и в последний мой приход. Руки поверх тонкого одеяла. Голова на подушке чуть повернута.
Знаю по собственному опыту, что подушки здесь отвратительные. Слишком толстые и обернуты полиэтиленом, поэтому голова потеет.
Я подхожу к папе и осторожно перекладываю подушку, чтобы голова не лежала под таким странным углом.
Теперь лучше, да? — говорю я и сажусь в ногах кровати.
У изголовья кровати масса причудливых аппаратов, мониторы компьютеров, как будто он звезда в научно-фантастическом фильме. Было бы клево, если бы он мог общаться посредством тонких зеленых линий на экране. Мог заставить их подпрыгивать и изгибаться, выводя мое имя.
Мгновение я вглядываюсь в экран — на всякий случай.
В палату входит медсестра. Ее зовут Рита. У нее есть канарейка по кличке Джастин Бибер, и она прикрепила фото своей канарейки на бейдж.
Кара, — приветствует она, — как себя сегодня чувствуешь? — Потом похлопывает по плечу отца. — А как тут мой личный Фабио?
Она зовет его так из-за волос — по крайней мере, тех, что не состригли. Я догадываюсь, что настоящий Фабио — герой-любовник с обложки дамских романов, хотя я никогда подобных не читала. Я знаю его по рекламе «Поверить не могу! Это не масло!». Именно ему влетела в лицо птичка, когда он катался на карусели в Диснейленде.
Пока Рита ставит новую капельницу, я смотрю на папину руку на одеяле, пытаясь представить, как она касается женщины, которую я даже вспомнить не могу. Представляю, как он отвозит ее в клинику на аборт. Она, должно быть, сидела на моем месте.
Я подаюсь вперед, как будто собираюсь поцеловать его в щеку, но на самом деле не хочу, чтобы меня услышала Рита.
Папа, — шепчу я, — ты простишь меня, если я прощу тебя? Что скажешь?
И тут он открывает глаза.
Боже мой! — вскрикиваю я.
Испуганная Рита бросается к нам. Тянется к кнопке вызова за кроватью.
Пришлите в палату нейрохирурга, — просит она.
Папочка! — Я вскакиваю и обхожу кровать с другой стороны, чтобы сесть поближе. Он следит за мной глазами. — Вы видели, видели? — обращаюсь я к Рите. — Как он может следить за мной взглядом? — Я обхватываю ладонями его лицо. — Ты слышишь меня?
Он не отводит от меня глаз. Я уже и забыла, какие они голубые, какие лучистые и чистые, — даже больно смотреть, как на утреннее небо после снегопада.
Я буду за тебя бороться! — обещаю я ему. — Я не сдамся, если ты не сдашься!
Голова отца скатывается набок, глаза закрываются.
Папа! — кричу я. — Папочка!
Я кричу, трясу его — ничего. Даже когда входит доктор Сент-Клер и пытается заставить его отреагировать, проведя дополнительные тесты, мой отец не отвечает.
Но целых пятнадцать секунд — целых пятнадцать восхитительных секунд! — он мне отвечал.
Мама меряет шагами больничный вестибюль, когда я подбегаю к ней на десять минут позже, чем мы договорились встретиться, чтобы она отвезла меня обратно.
Ты опоздаешь в суд, — пеняет она, но я бросаюсь в ее объятия.
Он очнулся! — кричу я. — Очнулся и смотрел на меня!
Мама не сразу осознает значение моих слов.
Что? Только что?
Она хватает меня за руку и бежит к лифту.
Я останавливаю ее.
Всего лишь на несколько секунд. В палате находилась медсестра, она тоже это видела. Он смотрел прямо на меня и следил за мной взглядом, когда я обходила кровать. Я видела, он хочет мне что-то сказать... — Я умолкаю и крепко обнимаю ее за шею. — Я же тебе говорила!
Мама достает из кармана мобильный, набирает номер.
Расскажи Цирконии.
Когда через двадцать минут я вбегаю в зал суда, судья Лапьер как раз говорит:
Мисс Нотч, как я понимаю, вы хотите что-то сказать?
Да, ваша честь. Мне необходимо повторно допросить свою клиентку и вызвать еще одного свидетеля. Открылись новые обстоятельства, о которых, я думаю, необходимо услышать суду.
Встает Джо.
Вы закончили допрос, — возражает он.
Ваша честь, речь идет о жизни и смерти человека. Обстоятельства открылись несколько минут назад, в противном случае я сообщила бы о них ранее.
Суд разрешает.
Я в очередной раз поднимаюсь за небольшую деревянную кафедру для свидетелей.
Кара, — спрашивает Циркония, — куда ты ездила во время перерыва?
В больницу, навестить отца.
Что произошло, когда ты находилась в палате?
Я смотрю Эдварду в глаза, словно только ему рассказываю об этом, а не суду.
Папа, как обычно, лежал на кровати, как будто спал. Глаза закрыты, он не шевелился. Но когда я с ним заговорила, он открыл глаза.
