Валерий Залотуха - Свечка. Том 2
Представив себе его однажды – общего бога общей камеры, ты рассмеялся.
Но – били, били и разбили…
Своими твердокаменными божками, словно медными пестиками в одной общей ступке, сокамерники расколотили твою логическую цепь на четыре отдельных звена, после чего оставалось превратить их в бессмысленный прах, что и было исполнено. Последний, убийственный для твоего маленького нерешительного остаточного бога, удар был нанесен однажды, когда, изнывая от безделья, сокамерники затеяли глупую игру «в войну» и, вытащив из трусов резинки, скрученными из бумаги до проволочной твердости пульками стреляли друг в дружку, пока один большой белотелый парень по прозвищу Рыхлый не заплакал от боли.
Его, как могли, успокоили, а ночью изнасиловали.
Об этом кошмарном происшествии ты узнал утром, когда проснулся и увидел его, выглядывающего, как собака из будки, из-под шконки у параши, плачущего, слюнявого, жалкого.
В тот же день его забрали, и больше он в вашу камеру не возвращался.
Придя в себя, ты всматривался в лица сокамерников, на груди которых болтались кресты, которые часто крестились и то и дело поминали бога, понимая, что каждый из них мог той ночью во всем этом участвовать.
Понимая, что без ведома смотрящего подобное не могло произойти, возмущенный, ты кинулся к Петровичу, но тот взглянул на тебя тем своим страшным, холодящим душу взглядом и спросил, указывая на освободившееся место у параши:
– А хочешь, ты завтра там окажешься?
И ведь оказался.
Хотя и не завтра.
Но мы сейчас не об этом, а о другом, гораздо более важном…
Тогда ты понял, что бога нет.
Просто нет, и всё.
II. В общей. Случай с проповедником
В самом деле, то был не более чем случай: короткая встреча двух незнакомых людей, родившихся и живущих аж на разных полушариях нашей планеты, их странный разговор (тем более странный, что говорили они не о чем-нибудь, а о России и не о ком-нибудь, а о Боге) с нелепым неприятным финалом – переломом лучевых костей твоих обеих рук, – о нем можно было не рассказывать, ограничившись сообщениями в прессе и официальными документами, но, как водится, пресса все переврала (без злого, впрочем, умысла), а из официальных документов вообще невозможно что-либо понять, они у нас не пишутся, а составляются (официальные документы не пишутся ведь, а составляются – из омертвелых слов и несуществующих речевых оборотов) – на языке, исключающем даже малейший намек на живую жизнь, представляя из себя что-то вроде отчета патологоанатома, предназначенного опять же не для живых людей, а для мертвяков – нет-нет, обо всем этом я не стал бы здесь рассказывать, если бы не одна деталь – ты встретил того, кого никогда не предполагал встретить, а именно – своего двойника.
Но прежде чем начать рассказывать о том необыкновенном знакомстве, защитим от возможных обвинений в предвзятости и некомпетентности уважаемого всеми Юрия Юльевича Кульмана, который в своей небольшой, но, как всегда, яркой публикации в «ДН» невольно исказил картину произошедшего в общей камере Бутырской тюрьмы.
Историю эту он услышал от хорошо нам знакомого Михаила Михайловича Мешанкина, являвшегося, что называется, своим человеком во всех периодических изданиях демократического толка, в том числе и в «Демократическом наблюдателе». Как шубу с царского плеча, известный адвокат подарил эксклюзивную информацию известному журналисту, хотя сам ее купил за деньги, впрочем небольшие, у также нам известного, но по причине своей безликости и безвестности совершенно неинтересного лейтенанта Рядовкина, который взболтал и подогрел «сообщение» в целях предпродажной подготовки, наврав с три короба, то есть искажение информации началось до того, как Юлий Кульман сел за свой знаменитый старенький «ундервуд».
Но драка в тюрьме, о которой Рядовкин наврал, Мешанкин рассказал, а Кульман написал и которой на самом деле не было, интересовала Юлия Юрьевича меньше всего.
Его интересовало другое.
В своей коротенькой заметке, обозначенной как «реплика», известный публицист впервые высказался вслух о том, о чем многие задумывались, но молчали: не слишком ли много в нашей современной общественной жизни так называемой духовности и чем ее переизбыток может грозить молодой российской демократии?
Причем автор имел в виду не так даже русскую православную церковь в лице Московского патриархата (МП РПЦ), чьим прямым и честным оппонентом являлся еще со времен перестройки, но в первую очередь – толпы разного рода проповедников, заполнивших тогда нашу страну и проповедовавших на каждом перекрестке, как было сказано в заметке, «что попало и кому не лень».
Только зацепившись за эти последние слова, мы вправе упрекнуть уважаемого журналиста в неточности: на каждом перекрестке проповедовали не что попало, а бога, как кто его себе представлял, иногда даже в качестве собственной персоны, как, например, отбывающая или, кажется, уже отбывшая судебный срок Мария Викторовна Цвигун, в девичестве Мамонова, более известная как Мария Дэви Христос, и вовсе не все кому не лень, а фигуры исключительно деятельные, как иногда говорят, с шилом в заднице, хотя тут одного шила мало, нужны еще и денежки, причем большие.
Вот и Аум Синрикё, остроумно названный кем-то Наумом (камушек в огород известного олигарха), распевал по «Маяку» на весь бывший Советский Союз свои незамысловатые куплеты не потому, что его голос, напоминавший дребезжание стальной пластины в детской шарманке, кому-то нравился, а потому, разумеется, что злонамеренный японец платил кому надо сколько просили.
Проповедники всех мастей спускались в метро и шахты, шли в школы и вузы, перли на заводы и фабрики, но больше всего стремились попасть в заведения забытой богом пенитенциарной системы, во все те бесчисленные ИУ, ИТУ, ИЗ и ИК, из которых, как ветхое лоскутное одеяло, складывался новый русский ГУЛАГ.
Но почему именно туда?
Да именно потому, что забыта богом, а так как свято место пусто не бывает, адепты самых разных религий и конфессий ринулись в зону, чтобы оттяпать для себя кусочек мятущейся в неволе и неверии таинственной русской души…
Но вернемся с небес на землю, объяснив происходившее в те годы на языке, понятном каждому, кто сдавал в вузе хотя бы одну из дисциплин советской научной триады – диамат, истмат и научный атеизм: причиной духовно-нравственного падения нашей пенитенциарной системы стало ее крайне бедственное материально-техническое состояние.
Не знаю, как богом, а властью она была точно забыта.
Очнувшись от семидесятилетней комы, новая российская элита забилась в либеральных припадках, разрываясь между постулатами «всё можно» и «можно всё».
