Эрих Кош - Избранное
Помощник директора — приятный и разумный человек. Делает свою карьеру, не упуская при этом из вида процветание и успех фирмы. Всегда отлично одет, надушен, выбрит, со всеми учтив и любезен и пользуется уважением коллектива. Любит пожить в свое удовольствие и другим желает того же; никому не завидует, никого не притесняет. Словом, что называется, настоящий джентльмен. Ко мне он явно расположен (по крайней мере мне так казалось); в чем-то мы были сродни друг другу. Когда я в то утро принес ему бумаги на подпись, он пригласил меня сесть, протянул сигареты, угостил кофе, и, пока я листал от нечего делать газеты, разбросанные по столу, он, откинувшись в кресле, изучал бумаги, одобрительно кивая головой. Свежевыбритый, волосы приглажены, светло-серый с иголочки костюм тщательно выутюжен, а из верхнего кармана торчит уголок белоснежного платка.
Он благоухал чистотой и свежестью. Кабинет его был со вкусом обставлен.
— Очень хорошо! Документ составлен прекрасно! — похвалил он меня, а ведь мог бы, как высокое начальство, обойтись и без этого.
— Спасибо, — сказал я. — Вы уже читали?
— Что именно?
— Да о ките. Вот это. — Я подал ему газету.
Шеф углубился в чтение, а я украдкой за ним наблюдал. Выражение его лица не менялось; очевидно, заметка на него не произвела ни малейшего впечатления. Покончив с ней, он наклонился ко мне, сцепил пальцы и приготовился к длинному разговору. Лицо его было серьезно.
— Послушайте, Деспич, и что вы прицепились к этому киту? Что он вам покоя не дает? Я вас ценю, очень вас ценю как работника. Вы умный, здравомыслящий, с нормальной личной жизнью человек. Находящийся в расцвете сил, обладающий превосходными профессиональными качествами и предпосылками для дальнейшего роста. Неженатый, что также является преимуществом. Однако с некоторых пор я постоянно слышу ваше имя в связи с китом. На вас жалуются. Говорят, вы настраиваете людей против кита, а сами его ни разу не видели. Постоянно конфликтуете, разводите интриги — даже перемещение в соседнюю комнату не помогло. Поверьте, я не обращаю внимания на кляузы, мелкую зависть и подсиживания. Для меня вы остаетесь одним из самых надежных и способных наших служащих, но именно поэтому я и не могу взять в толк, как может такой уравновешенный и рассудительный человек заниматься, простите, подобными глупостями. Другое дело — Цана. Она женщина одинокая, без личной жизни. Но вы? Не понимаю! Из-за какого-то кита!..
«Ну и ну, — думал я, — сейчас еще окажется, что я-то и есть самый отъявленный его энтузиаст». Будто не я первый объявил войну этому помешательству, которое охватило весь город, не пощадив самого помощника директора, человека трезвого и разумного. Иначе чем объяснить то ослепление, в котором шеф не может понять мою роль в отличие от остальных действительно загипнотизированных китом. Если это не так, почему же тогда последние слова (те, что касались кита) шеф произнес, понизив голос и осмотревшись — а вдруг мы не одни? Все это я подумал и мог бы, пожалуй, высказать ему, если бы явная несправедливость по отношению ко мне не вывела меня из равновесия, лишив возможности отвечать спокойным, ровным голосом. Обиднее всего было то, что этот незаслуженный упрек исходил именно от него, от человека, действительно уважаемого мной. Я заговорил сбивчиво, будто извиняясь.
— Мне тоже это неприятно, — сказал я. — Разбирать подобные склоки никому не доставляет удовольствия. Вся эта история, поверьте, стоила мне нервов, и теперь у меня такое чувство, будто я ввязался в уличную драку. Но я не могу превратиться в негодяя и молчать, когда вижу и понимаю то, что другие еще не видят и не понимают. Я не могу безучастно смотреть, как люди катятся в пропасть! И если те, в чьих силах сделать неизмеримо больше моего, боятся шевельнуть пальцем (тут я подразумевал его), разве имеют они право предъявлять мне претензии в том, что я не примирился? Что я поднялся на борьбу?
— Э, да вы еще и доктринер! — воскликнул он. — Из тех, кто в жизни держится твердых правил и считает своей задачей воспитывать и направлять на путь истинный других. Это уже лучше, но все же не слишком благодарное занятие. Люди не терпят возражений, еще меньше нравится им, когда их поучают, и совсем не выносят строгие окрики. Посмотрите, Цана укрепила свои позиции за это время, вы же, к сожалению, сдали. Когда пройдет вся эта кутерьма, у нее останутся ее завоевания, у вас — ваши шишки. Потому что, когда с китом будет покончено, от него сейчас же отрекутся, досадуя на каждое напоминание о нем и остро ненавидя тех, кто был против него, когда они еще были с ним. Понятна вам моя мысль?
Я очень хорошо его понял. Сердце мое сковал ледяной обруч, к лицу прилила кровь, и я сказал:
— Я вас отлично понял и знаю, что все будет именно так. Поэтому заранее ненавижу и презираю тех, кто развернет паруса по ветру и перестроится на ходу. И все-таки я не могу по-другому, я должен бороться!
В моем тоне звучала неуместная, ненужная твердость. Со стороны я казался, наверное, фанатиком с плотно сжатыми губами и каменным подбородком — жестким, решительным и непреклонным. Шефу не оставалось ничего другого, как пожать плечами.
— Воля ваша, смотрите, не пожалеть бы вам после. Ведь над вами смеяться будут, если вы вздумаете вспомнить когда-нибудь про вашу борьбу. «А кто виноват? — спросят вас. — Кто заставлял вас бороться? И вы могли присоединиться к нам или по крайней мере не мешать, а наблюдать со стороны». Впрочем, с какой стати я буду навязывать вам свои советы? Человек вы взрослый, достаточно разумный — поступайте как знаете.
Разговор надоел ему. Последние слова он проговорил с нескрываемой досадой и терпеливо собрал бумаги со стола. Я раскланялся и вышел, понимая всю нелепость своего поведения и все же гордо неся свое знамя героя, борца и мученика.
В ближайшее воскресенье в отделе «Для вас, любознательные» газеты опубликовали пространную статью одного профессора на тему: «Как сохранить кита?»
«С приходом тепла мы будем поставлены перед дилеммой — как сохранить кита» — такое вступление предпосылал профессор своему исследованию и далее утверждал, что, принимая во внимание толстую жировую прослойку, в данный момент он не усматривает непосредственной опасности для кита. Однако научный опыт и практика говорят о том, что в апреле месяце могут возникнуть нежелательные явления, если в свое время не будут приняты надлежащие меры. Для обеспечения нормальной работы выставки можно было бы прежде всего прибегнуть к общеизвестным и простейшим средствам, какими являются холодная вода, лед и соль, а уж потом забальзамировать кита или поместить его в ледник с иллюминаторами, через которые зрители будут осматривать экспонат. Это дало бы возможность сохранить кита на неограниченное время, ибо известно, что мамонты пролежали в сибирских льдах тысячелетия, и проч.
Статью приняли не слишком благосклонно. Цана злилась и называла статью профессорским свинством, а самого профессора — паникующим интеллигентом. Само собой разумеется, я прочел ее с особым вниманием. Но давать какие-либо оценки воздержался.
Погода, как нарочно, становилась все лучше. Конец марта был словно конец апреля. Появились мухи, на деревьях раньше срока лопались почки, выпуская цветы и листья. Я нарочно в числе первых снял пальто и вызывающе прогуливался по городу в костюме, а в газетах печаталась фотография, на которой пожарные поливали из шланга черную громаду — кита. Распространился слух, что ночью на Ташмайдан свозят целые горы соли (продукт дефицитный) и десятки машин льда, а про жару судачили больше, чем в тот памятный год засухи, причем всегда с неодобрением, хотя запасы топлива в городе были на исходе и простому люду ранняя весна пришлась как нельзя более кстати. Из прогнозов метеорологов явствовало, что солнечные дни установились прочно и надолго, но ведь каждый знал, что жара — злейший враг и живых-то китов, а уж мертвого и подавно надо спасать. К сожалению, в ходе многодневной дискуссии к единому решению прийти никак не удавалось и поэтому, что самое плачевное, никто ничего не делал.
Люди нервничали. Цана вынуждена была признать существование опасности и предлагала, не откладывая дела в долгий ящик, приступить к бальзамированию. Даже фараонов подвергали бальзамированию, поэтому эта мера казалась Цане наиболее достойной кита. Бухгалтер, будучи человеком расчетливым, находил, что бальзамирование потребует чересчур много денег. Дело касалось городского бюджета, не говоря уже о том, что для бальзамирования потребуются драгоценные и дефицитные масла, которые достать не так-то просто.
Тут меня угораздило высказаться, вполне благожелательно, что, мол, самым целесообразным и дешевым было бы набить кита соломой, в чем Цана усмотрела издевательство и вспыхнула, оскорбленная в лучших своих чувствах.
