Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2009)
Герой Валерия Шкоды, недавно демобилизовавшийся «воин-интернационалист», поражает воображение своих друзей не рассказами о войне, но американскими сигаретами: «Ни фига себе, сразу видно, чувак за бугром швартовался. Клевые сигареты, у нас такие только в „Березке” достать можно. <…> Завтра к девчонкам в общагу пойду, вот они обалдеют от „Данхила”» [7] .
Общепринятая система ценностей кажется злой карикатурой на буржуазную. Как полинезийцы времен Джеймса Кука радовались стеклянным бусам и железным гвоздям, привезенным из Англии, так советские граждане гоняются за американскими тряпками, за финскими сухими сливками, за химической фантой: «<…> Архипов снова шагнул к водопойному механизму. За ним и Зубов. Оба они сильно потели. Плетнев присмотрелся. Белые рубашки на их спинах и боках принимали явно оранжевый оттенок… <…> — Класс! Ну просто чистой воды апельсин!..»
Даже офицеров КГБ, образованных, неглупых, политически грамотных, приводят в восторг дрянные консервы и цветные обложки диковинных глянцевых журналов: «…в гостиничных холлах можно увидеть даже совершенно неприличный „Playboy”, за который, по-хорошему-то, ничего отдать не жалко <…>»
Апофеоз этого безумного вещизма — поход на афганский базар за «японской» (ой ли?) техникой. Общение с местным торговцем закончилось хорошей перестрелкой и несколькими трупами, только спецподготовка «супергероя» Плетнева спасает советских покупателей от насилия и гибели. Но доктор Кузнецов, неглупый и нежадный человек, бежит с базара, сжимая в руках приобретенную здесь драгоценность — двухкассетный магнитофон.
Это убогое подобие общества потребления постепенно перемалывает коммунистический порядок. Спекулянт из презираемой фигуры становится образцом для подражания. Честный Плетнев готов жить на зарплату, но Кузнецов и Вера, хорошие врачи (плохих не взяли бы в посольство), добропорядочные советские граждане, не хапуги и не воры, спекуляцию одобряют и завидуют оборотистому Джибраилову, который за четыре месяца собрал на престижную тогда «Волгу». Впрочем, это не конец, лишь начало конца. Общество больно, но его распад сдерживают. Тотальной коррупции еще нет. Добросовестные служаки пока что делают свое дело. Полковник Князев уличает капитана Архипова в спекуляции валютой и незамедлительно изгоняет «из органов». Но Григорий Князев погибнет при штурме дворца, как погиб его прототип, полковник Григорий Бояринов, зато Архипов уцелеет и, очевидно, вскоре «пойдет по торговой части». Плетнев попадет в тюрьму. Одряхлевшая система как будто перемалывает саму себя, избавляясь от самых честных и дееспособных.
Беседа Плетнева с попутчиком-геологом Валерием Павловичем, словоохотливым интеллигентом, любителем Стругацких и читателем самиздата, настоящим «зеркалом советской интеллигенции», — один из примечательных эпизодов книги. Наивный говорун показывает первому встречному гэбисту секретную карту, ругает начальство, цитирует по памяти самиздатскую литературу, с увлечением рассказывает про телепортацию и телекинез. Такие взгляды, образ жизни бесконечно далеки от советской идеологии. Валерий Павлович опять-таки интересен не уникальностью, а типичностью. Сколько таких интеллигентов спустя десять лет поддержат «Демократическую Россию», проголосуют за Ельцина и даже выйдут к Белому дому. «Победитель» лишь открывает трилогию Андрея Волоса, но эпизоды ее будущих частей можно предугадать уже теперь.
Издательство «АСТ» назвало «Победителя» «лучшей на сегодняшний день книгой Андрея Волоса» и выпустило роман приличным тиражом (10 000). Насчет «лучшего» не соглашусь, но самый масштабный — пожалуй, да к тому же искусно сделанный. А еще увлекательный, живой, с драками, перестрелками, неожиданными поворотами хорошо закрученного сюжета. Для писателя — это новый и, пожалуй, удачный эксперимент. Со времен «Хуррамабада» Андрей Волос шел от романа-пунктира, от повествования в рассказах к собственно роману с несколькими сюжетными линиями.Возврат к «децентрализованной» прозе («Алфавита»), на мой взгляд, был не слишком удачен. «Победитель» — классический роман, с четкой структурой, мастерски сконструированной композицией. Нет ни лишних деталей, ни случайных, не встроенных в систему эпизодов. Не роман — машина, шестереночки друг за дружку цепляются, все механизмы исправны. Все подчинено авторской мысли, все работает на его концепцию.
Изящная композиция состоит из двух пар параллельных сюжетных линий, разведенных, соответственно, пространством, социальным статусом (Бронников и Плетнев) и временем (афганский поход 1929-го и штурм дворца в 1979-м). Бронников и Плетнев, подобно параллельным прямым, не пересекаются, но сближаются несколько раз. Плетнева ставят в «наружное наблюдение» за Бронниковым, затем он служит под началом полковника Князева, сына «дяди Трофима», который станет прототипом главного героя секретного бронниковского романа. Наконец, уже в перестроечном 1989-м Плетнев в кабине грузовика слушает, как по радио объявляют интервью с писателем Бронниковым, автором романа «Набег». Но даже такая «радиовстреча» не состоялась:
«— Нет, ну ты скажи! Откуда столько писателей на нашу голову? Вот ты слышал про такого? <…>
— Нет. — Плетнев пожал плечами. — Не слышал.
— Видишь! И я не слышал! А ему книжки печатают! Одной бумаги небось столько извели! Краски! Времени! Вот куда денежки народные идут!..
Возмущенно отвернулся, стал крутить настройку».
За десять лет, что прошли между штурмом дворца Амина и окончанием Афганской войны, власть и общество разошлись еще больше. Но и само общество расколото. Для Плетнева писатель — непонятное, бесполезное существо, а для Бронникова гэбисты — чужая, враждебная сила, источник явной или скрытой угрозы. Они живут рядом, но как будто в разныхизмерениях.
Напротив, 1929-й и 1979-й как бы проникают друг в друга. Штурм Тадж-Бека писатель разрезал вставкой — афганской экспедицией (набегом?) Примакова и последним боем Трофима Князева. Поход Примакова становится репетицией будущей Афганской войны, а Григорий Князев погибает при штурме дворца Амина спустя пятьдесят лет после смерти своего отца, Трофима, зарезанного здесь же, в Афганистане, каким-то дехканином.
И все-таки я не считаю этот талантливый, профессиональный, добросовестно сделанный роман самой удачной вещью писателя. Андрей Волос был живее и ярче, когда писал с натуры, доверяясь памяти, вниманию и воображению, а не документам и мемуарам. Самые оригинальные книги Андрея Волоса — «таджикские». В них большечувства и меньше рациональных схем. Кто лучше Волоса написал о странной привязанности русского человека к чужой/родной таджикской земле? «Ужик» из «Хуррамабада» поэтичнее «Победителя».
Интересно, что в новом романе Андрея Волоса сравнительно немного афганской экзотики, хотя автор хорошо знает быт и нравы соседнего Таджикистана, понимает психологию «восточного» человека. При желании Волос мог бы написать афганские главы колоритнее, но, очевидно, он не ставил перед собой такой задачи.
Даже хороший исторический роман редко обходится без ошибок, передержек, «ляпов». Почему придворный летописец афганского правителя называет дату по Рождеству Христову? Правоверный мусульманин не должен путать рождение пророка Исы с христианским праздником, который с точки зрения ислама отдает настоящим язычеством. Во время заседания Политбюро Косыгину приходит на память эпизод из «Мастера и Маргариты». Полноте! Разве было у советского премьера время читать мистические романы? А почему Тараки пьет коньяк с лимоном? Откуда у вождя афганского народа такой типично европейский вкус? Но это мелочи, а есть вещи и поважнее.
У Андрея Волоса маршал Устинов почему-то доверяет больше КГБ, чем собственной военной разведке: «…вы политическую обстановку изучаете как бы попутно. А сотрудники КГБ головой отвечают за каждое слово». С каких это пор министр обороны, пусть даже и такой, в сущности, штатский человек, как Устинов, начал столь пренебрежительно относиться к ГРУ? Для военных корпоративная солидарность была подчас важнее государственных интересов, и недоверие к военной разведке совершенно не гармонирует с обликом министра обороны.
Тараки ругает Амина в разговоре со своим помощником Таруном, хотя знает, что Тарун — человек Амина, о чем только что предупредили московские друзья. Пусть Тараки в романе Волоса недальновиден и даже наивен, но не настолько же?
Завершает роман Приложение «Некоторые сведения по истории Афганистана», на мой взгляд, совершенно здесь лишнее. Андрей Волос — как будто и не романист, а создатель учебника, который спешит повторить пройденное, закрепить изученный материал. Или опасается, что читатель неправильно понял «мораль», а потому необходимо разъяснить и без того очевидное. Что Афганская война «экономически измотала Советский Союз и явилась важнейшей причиной его распада», мы хорошо знаем, а пересказывать содержание языком научно-популярной статьи не стоило. Все-таки перед нами исторический роман, а не книга для чтения по истории Советского Союза.
