Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
— Вы собираетесь все это оставить, командан-те? — осведомился он. — Лучше отдайте мне и моим людям. Вы же сами знаете, как бедно мы живем.
Нам и консервы пригодятся, и бумага — ведь детям в школе не на чем писать...
Корсаков, не прекращая своего занятия, взглянул на капрала исподлобья.
— А донесете? — скептически спросил он. — Имейте в виду: оружие бросать нельзя, оно мне нужнее, чем всякое барахло.
— Конечно, донесем, команданте! — воскликнул капрал. — Умрем, но донесем, ведь это целое богатство!..
— Тогда заберете это все, когда будем сниматься со стоянки. И вот еще что, капрал: разберите точно так же вещи другого француза, но смотрите не отнимайте у него ничего лишнего.
— Слушаюсь, команданте, — радостно улыбнулся темнолицый капрал и сделал движение в сторону неподвижно лежавшего Шарля. Однако Корсаков остановил его повелительным жестом.
— Постойте, я вас еще не отпускал... Интересно, капрал, почему вы в прошлый переход несли чужую поклажу? Вам стало его жалко, да?
— Да, — помявшись, односложно ответил капрал и нерешительно улыбнулся. Корсаков кивнул, движением руки отпустил его и снова склонился над рюкзаком Тавернье. Покосившись на владельца рюкзака, по-прежнему не подававшего признаков жизни, он вздохнул, расстегнул свой подсумок, извлек оттуда деревянную коробочку и раскрыл ее. В коробочке хранилась паста из свежих листьев коки. Такая паста имелась у всех солдат Корсакова, но употреблять ее без крайней необходимости им не разрешалось. «Здесь все-таки не высокогорье, и нет нужды постоянно жевать коку, — говорил Корсаков. — Если люди, привычные к допингу, все-таки выбьются из сил, то их уже ничем не поднимешь. А так я знаю, что на крайний случай у меня есть последний козырь, то бишь кока». Корсаков потряс Тавернье за плечо, и тот медленно поднял на него мутные глаза.
— Откройте рот, сударь, — предложил ему Корсаков. — Вам надо принять лекарство. Увидите, как быстро вам полегчает.
Однако Тавернье продолжал смотреть на него невидящим взором. Тогда Корсаков нагнулся к нему и больно надавил пальцами на его челюстные мышцы. Рот лежавшего раскрылся механически, как у покойника. Корсаков взял в щепоть комок пасты и положил Тавернье под язык.
— Не притворяйтесь мертвым, — предупредил он, — идти все равно придется. Это снадобье вам поможет, только не вздумайте его глотать — пожевывайте, посасывайте потихоньку. Эй, капрал, — обратился он к капралу Роа, возившемуся неподалеку над рюкзаком Шарля, — угостите нашего друга кокой — ему самое время подкрепиться. Но людям пока не давайте!..
— Слушаюсь, команданте! — откликнулся капрал. Корсаков стянул в узел тесемки рюкзака Тавернье, поднялся и пошел вдоль колонны, придирчиво разглядывая своих отдыхающих солдат. Конечной целью его прогулки являлась проверка арьергарда, куда он выделил самых надежных людей. В арьергарде все оказалось в порядке, посты по обе стороны колонны были расставлены, и Корсаков зашагал обратно. Вернувшись, он обнаружил, что Тавернье хотя еще и лежит, но уже в более живой позе, и смотрит на него вполне осмысленным взглядом.
— Извините меня за то, что я так постыдно отключился, — произнес Тавернье. — Мне еще не приходилось ходить на большие расстояния с таким грузом и в таком темпе. Но сейчас мне здорово полегчало. Что это вы мне дали?
— Да так, одно местное снадобье, — отмахнулся Корсаков. — Ну что ж, пора подниматься, нам ведь еще идти и идти. Я понесу ваш рюкзак, пока вы окончательно не придете в себя.
— Мне, право, неловко... — смутился Тавернье.
— Понимаю, но делать нечего, — усмехнулся Корсаков и начал навьючивать на себя снаряжение.
За все время привала ему так и не удалось расслабиться, но он не позволял себе думать об этом. Когда люди стали подниматься, выяснилось, что двое пленных не желают вставать. Их можно было понять — охранные части не готовили к таким длительным переходам. Двое немолодых уже солдат лежали ничком и никак не реагировали на тычки и угрозы. Корсаков с досадой сплюнул. «Еще один грех на душу», — подумал он и подозвал капрала Роа.
— Останетесь с ними, капрал, и, когда весь отряд пройдет, расстреляете, — деловито приказал Корсаков. — К носилкам вместо них поставите двух своих людей. С французом закончили?
— Так точно, команданте.
— Избавьте его от вещмешка, пока ему не полегчает, — распорядился Корсаков.
Не успел он отойти, как сзади его со смехом позвал капрал:
— Команданте, что мне делать? Они передумали!
Повернувшись, Корсаков увидел обоих кандидатов на расстрел: с трудом волоча ноги, они ковыляли к оставленным ими носилкам, на которых без сознания лежал раненый партизан.
— Дайте им коки, — бросил Корсаков и двинулся вперед.
Кока оказала на непривычных к ней французов самое благотворное действие: усталость прошла, и все мускулы завибрировали в жажде движения. Остаток пути для Тавернье прошел почти незаметно, хотя и потребовал многочасовой ходьбы, в том числе и ночью. Корсаков сделался молчалив и уже не
развлекал спутника рассказами. Когда Тавернье по пенял ему на это, он ответил:
— Вообще-то я очень редко так много говорю. Мне просто хотелось отвлечь вас от вашего плачевного состояния.
Вернувшись в селение, они обнаружили там следы недавней бомбардировки: пустая каменная коробка с языками копоти над окнами вместо здания кабильдо, целый переулок сгоревших домов, воронки на центральной площади и сразу несколько похоронных процессий, направляющихся к кладбищу. Корсаков сразу помрачнел и, поручив журналистов заботам неутомимого капрала Роа, направился в штаб. Не успели журналисты обуздать восторги расплакавшейся Анны-Марии и принять душ, как капрал вновь явился за ними.
— Приказано отвести вас на съемки — тут неподалеку, — доложил капрал.
— Что — пешком?! — воскликнул в ужасе Шарль.
— Тут неподалеку, — бодро повторил капрал. Журналисты начали одеваться. Их вздохам и стонам недоставало искренности, так как они были заинтригованы. Пройдя следом за капралом на окраину селения, они увидели на лесистом склоне горы выжженное пространство, покрытое исковерканными обломками металла. Тавернье, снимавший немало разбившихся самолетов, с первого взгляда определил, что и здесь погиб самолет, но не гражданский, а военный. Капрал Роа радостно пояснил:
— Команданте приказал заснять этот самолет. Его сбили во время вчерашней бомбежки. Он сказал: пусть все знают, что у нас есть средства борьбы с любой буржуазной техникой.
Услышав эту фразу из уст счастливо улыбавшегося капрала, Шарль невольно прыснул, но тут же включил камеру и начал снимать. Когда они, закончив съемку, вернулись в гостиницу, у входа их уже ожидал Корсаков.
— Урон от налета в целом невелик, — сообщил он. — Уничтоженные дома мы быстро восстановим. Очень важно то, что удалось сбить их самолет, вполне современный истребитель. Теперь летчики не будут воспринимать вылеты на штурмовку как простую охоту.
Корсаков отпустил капрала и вошел в дверь гостиницы, журналисты последовали за ним. Они втроем расселись у стола, вокруг которого, гудя, как огромный шмель, сновала Анна-Мария. Когда стол покрылся горшками, горшочками и тарелками, Корсаков щелкнул пальцами и коротко скомандовал:
— Виски.
Анна-Мария унеслась прочь и явилась снова с двумя большими бутылками «Джек Дэниэлс», стаканами и миской со льдом. Расположив все это на скатерти, она напряженно замерла над своими гостями, соображая, что бы еще сделать. Корсаков, не повышая голоса, приказал ей исчезнуть и никого к ним не пускать. Что-то бормоча извиняющимся тоном, Анна-Мария удалилась, и Корсаков приступил к делу.
— Интересно знать, как вы собираетесь выбираться отсюда? Видимо, вы предполагаете с моей помощью выйти в район, контролируемый правительством, и далее воспользоваться услугами властей. Я прав?
— Ну да, — пожал плечами Тавернье. — А что, возникли какие-нибудь трудности? Проблемы с начальством?
— Ни трудностей, ни проблем, — покачал головой Корсаков. — Просто я не знаю, что придет в голову генералам, когда они просмотрят ваши мате-риалы, а они найдут способ их просмотреть. Еще больше они насторожатся, если вы выйдете к ним с пустыми руками.
— Как я понимаю, у вас есть контрпредложение? — спросил Шарль.
— Совершенно верно, — кивнул Корсаков. — У меня есть возможность скрытно доставить вас к побережью и вывезти из страны морем.
— Не продолжайте, мы согласны, — решительно заявил Шарль.
Ночь отъезда выдалась необычно темной даже для тропиков. Было так темно, что все разговаривающие невольно переходили на шепот. К гостинице подкатили два джипа, и журналисты погрузились в машину, которая была средней в колонне. Анна-Мария так суетилась, что Корсаков втолкнул ее в дверь гостиницы и приставил к двери часового. Из-за закрытой двери понеслось скорбное мычание, напоминавшее приглушенное пение без слов. Джипы тронулись и, не зажигая габаритных огней, медленно покатили по улице селения и дальше по проселочным дорогам. Шоферы со своими приборами ночного видения, прикрепленными к головам, напоминали инопланетян и сидели неестественно прямо, что выдавало их напряжение. Время от времени из придорожных зарослей доносился окрик невидимого патруля, и ему отвечал такой же возглас из головного джипа. Караван приближался к пересечению проселках шоссе, и Тавернье заволновался.
