Берта Исла - Мариас Хавьер
– Где он находился, когда вы в последний раз имели о нем сведения? Куда он отправился? Куда его послали?
Тупра развел руками – это был выразительный и совершенно понятный жест, означавший бессилие перед известными обстоятельствами:
– Очень сожалею, но не могу вам ничего сказать. Не могу, пока не пройдет положенное время и все это не останется в далеком прошлом. И пока мы сами точно все не выясним.
– Вы не можете ответить даже на такие вопросы? – спросила я с изумлением и не без возмущения.
Возмущение помогало мне владеть собой – так ведь тоже бывает. Я еще не успела переварить новость или поверить в нее, но у меня уже выступили слезы на глазах и задрожал подбородок, хотя безутешные рыдания помешали бы мне продолжать разговор и осознать то, что расскажет этот человек. Если я расплачусь, ему придется обнять меня, а англичане на такое не способны, в лучшем случае он легко похлопает меня по плечу; правда, Тупра не был типичным англичанином, и взгляд у него был обволакивающий, а не отстраненный. Вообще-то я не хотела давать волю чувствам и бурным слезам, по крайней мере пока не останусь одна. Я прикусила нижнюю губу. Тупра вроде бы понимал мое состояние, но держался сухо и деловито. Он ведь ясно сказал, что не хотел ни лишать меня надежды, ни давать ее. Не пытался ни смягчать информацию, ни слишком сгущать краски. Он говорил правду, рассказывал то, что знал, вернее, то, что ему было позволено рассказать. Нет, я просто не могла разрыдаться при нем. Ведь нам еще предстояло о многом поговорить и обсудить практические вопросы.
– Думаю, я имею право узнать, где он погиб, если он действительно погиб. Или где мог попасть в плен. Неужели вы оставите меня до конца жизни терзаться догадками? Скажите хотя бы, отправляли его или нет на Фолкленды. Отсюда он уехал в самом начале войны.
Мой последний вопрос Тупра словно пропустил мимо ушей:
– Я хорошо вас понимаю, миссис Невинсон, не сомневайтесь в этом. Но Том был не один там, где он был и где, возможно, до сих пор находится – против собственной воли, или из осторожности, или скрываясь от нас. Там до сих пор остаются другие люди, и любая просочившаяся наружу информация способна навлечь на них беду. Дело не в том, что я вам не доверяю, просто мы придерживаемся твердого правила не доверять никому, никому ничего не рассказывать. Однако вам не придется терзаться догадками до конца своей жизни, это я обещаю. Рано или поздно у нас обязательно появятся сведения – те или иные, но появятся. Всё мы вряд ли выясним, но достаточно много – наверняка. И Том, возможно, уже завтра войдет в эту дверь, чего нельзя исключать. А возможно, вы больше никогда не увидите мужа, о чем я вам тоже сказал. – Он не хотел, чтобы я ощутила полную беспросветность, но и света старался оставить поменьше. – В случае его гибели, хотя надеюсь, что он жив, мы сразу же известим вас. Но не раньше, к моему большому сожалению.
– И как я должна вести себя до тех пор? Носить траур или продолжать ждать? Считать себя вдовой или все еще замужней женщиной? У моих детей есть отец или они остались сиротами? Сколько времени так будет продолжаться? Вряд ли вы понимаете, как трудно это вынести, мистер Тупра. Как это… – Мне не приходили на ум нужные слова. – Как с этим справиться? Это ведь немыслимо!
– Если хотите, называйте меня Бертрамом. А я могу называть вас Бертой?
На миг мне показалось смешным, что наши имена так похожи: “Послушайте, Бертрам”. – “Слушаю, Берта”. Лучше было бы нам, пожалуй, держаться более официально.
– Называйте меня как хотите, – все-таки согласилась я. На самом деле мне это было безразлично, а вообще-то в Испании легко переходят на “ты” при первом же знакомстве.
– Справиться можно с чем угодно, Берта. С чем угодно. Вспомните про жен тех моряков, которые в прошлые века годами не возвращались или так и не вернулись и о которых ничего не было известно. Про жен солдат, чьи тела не удалось вынести с поля боя, и хотя они могли оказаться дезертирами, их полагалось считать погибшими. Про жен пленных, которых не удалось вытащить из плена. Про жен тех, кого взяли в заложники. Про жен первопроходцев, пропавших без вести. Их тела не были обнаружены, а значит, не было уверенности в их смерти. Они, скорее всего, погибли, но не наверняка. Что-то ведь подсказывало этим женщинам, должны они продолжать ждать либо пора оставить всякую надежду. Сколько ждать и до каких пор? Что-то может подсказать это и сегодня, хотя таких случаев бывает гораздо меньше. Главное другое – нужно им это им или нет, надоело им ждать или нет? А еще могут появиться равнодушие или даже обида на пропавших – за то, что они пропали, а потом вернулись, как Улисс. И если уехавший поступил так не по доброй воле, все равно появляется обида. То есть люди забывают, если хотят забыть, если готовы забыть или воспоминание не приносит утешения, не радует, а становится лишь непосильным бременем, мешает сделать хотя бы шаг дальше и просто дышать. Сейчас вы не способны представить себе такое, Берта, но постепенно столкнетесь и с этим. Конечно, процесс будет долгим, не похожим на стрелу, летящую прямиком к цели; будут рывки как вперед, так и назад, будут блуждания по переулкам. Пока не станет окончательно ясно, что произошло, если, конечно, когда-нибудь станет ясно. И тогда стрела либо достигает цели, либо переломится в воздухе.
“Так умирает воздух”, – подумала я.
– Что касается возможного вдовства, – продолжил он уже другим тоном, теперь более деловым, – британский закон учитывает разные ситуации и предполагает разные возможности, но если человек исчезает и отсутствуют неопровержимые доказательства его гибели, то, как правило, должно пройти семь лет и один день с момента, когда его видели в последний раз или о нем имелись точные сведения, и только тогда официально признается факт смерти. Только тогда наследники могут вступить в права наследования, а вдовец или вдова могут снова вступить в брак. Если развод уже не был оформлен из-за безвестного отсутствия супруга, но я пока этот вариант не изучил, простите… Вдруг он вас заинтересует. Так вот, в конце такого срока человека обычно признают умершим со всеми вытекающими отсюда последствиями. Смерть in absentia, так это называется. Естественно, если пропавший позднее появляется живым, решение суда чаще всего считается недействительным.
Меня почему-то вдруг заинтересовали столь абсурдные правила. Как ни странно, если что-то вызывает наше любопытство или кажется смешным, это лучший способ отвлечься – хотя бы на миг – от печалей и несчастий.
– Чаще всего? Вы хотите сказать, что бывают случаи, когда явно живого человека продолжают считать умершим? Он разговаривает и дышит, ходит и протестует, но закон говорит ему: “Замолчите, вы не можете спорить и на что-то претендовать, потому что официально вы умерли, о чем написано вот здесь”.
Тупра улыбнулся очень приятной улыбкой, уже успев почувствовать, что она мне нравится – в той мере, разумеется, в какой это позволяло мое безграничное отчаяние. Оно ведь отпустило меня лишь на время нашего короткого обмена репликами.
– Вы наверняка не читали бальзаковского “Полковника Шабера”. Там несчастного вояку никто не желает признать живым и называют самозванцем, потому что в анналах военного ведомства он значится погибшим в сражении при Прейсиш-Эйлау во время наполеоновских войн. Это, конечно, роман, но бюрократия и в реальности бывает именно такой. А бывает и хуже, не удивляйтесь. Люди об этом не подозревают и уверены, что обладают несокрушимыми правами и гарантиями, но государственная власть должна быть абсолютной (и таковой является): только тогда мы будем способны функционировать даже в наших демократических странах, о каком бы разделении властей нам ни твердили. И достаточно сменить законы или придумать новые, чтобы оставить человека без денег, работы и дома или считать его несуществующим; людей лишают гражданства, объявляют самозванцами или апатридами, ссылают или выставляют вон, объявляют сумасшедшими, недееспособными или умершими. Люди очень боятся с нами бороться, и они очень наивны.
