Альберто Моравиа - Скука
Она спокойно ответила:
— Я спросила на всякий случай, вдруг вы заинтересуетесь. Через несколько дней я все отсюда увезу, потому что новый жилец не хочет, чтобы картины оставались. Он говорит, что они чересчур смелые. И я подумала, что, может быть, вы захотите оставить себе что-нибудь на память.
— На память? О ком? О вашем муже? Мы были едва знакомы.
Она снова сочувственно и лукаво похлопала меня по плечу и покачала головой.
— Профессор, профессор, попробуем понять друг друга. Почему вы не хотите быть со мной откровенным? Ведь у меня уже седые волосы. — Она показала на свои иссиня-черные, разделенные пробором, с шиньоном на затылке волосы, в которых действительно можно было различить несколько белых нитей. — Я в матери гожусь этой девушке. Почему вы не хотите быть со мной откровенным?
Тут я сел за стол, на котором стоял телефон, сделал вдове знак сесть рядом и, притворяясь, что не понял ее призыва к откровенности, сказал тоном, в котором было даже что-то угрожающее:
— Синьора Балестриери, прошу вас объяснить мне, о чем идет речь. Вы уже несколько раз на что-то намекнули, но я вас не понял. Я хотел бы, чтобы вы объяснились.
Немного испугавшись, она, как истая крестьянка, тут же перешла на жалобный тон:
— К сожалению, муж оставил меня в сложной денежной ситуации. И я подумала, что вы как художник лучше других можете понять его работы и купить хотя бы одну. Я уже пыталась кое-что продать, но этих картин никто не понимает.
Я сказал:
— Но у меня нет ни гроша. Я всего только художник, и к тому же художник, который бросил рисовать.
Она искренне удивилась:
— Странно, а мне говорили, что ваша мать очень богата.
— Мать — да, а я — нет.
— Тогда будем считать, что я ничего вам не говорила, профессор, ничего не говорила.
— Одну минутку, — продолжал настаивать я, — вы тут сделали какой-то намек. Почему я должен взять на память эту картину? На память о ком?
Она взглянула на меня, широко раскрыв прекрасные черные глаза:
— На память о натурщице.
— Почему?
— Профессор, вы прекрасно понимаете почему.
— Синьора Балестриери, я вас не понимаю.
— Ну хорошо, профессор, а знаете ли вы, что все говорят, что эта девушка ваша любовница?
— Кто это «все»?
— Да все… Начиная с консьержки.
Я притворился растерянным. Потом медленно и твердо произнес:
— А, так вот в чем дело! Но тогда вы ошибаетесь. Эта девушка для меня ничего не значит.
Она испустила снисходительный смешок соучастника.
— Ах, профессор, ах, профессор… — Но потом перестала смеяться и сказала не без некоторой даже торжественности: — Но я только это и имела в виду.
Потом снова спряталась в своей скорлупе, как испуганная улитка, но ненадолго. Почти сразу же она опять высунула голову и заметила:
— Я верю вам, профессор. И знаете что? Я очень за нас рада.
— Почему?
— Я уже говорила — эта девушка красива, но она дурной человек.
— В каком смысле?
Она вздохнула:
— Муж сумел бы объяснить вам это лучше меня. Но он умер. Я же, как вы понимаете, ничего точно не знаю. Знаю одно: у мужа неподалеку отсюда, на площади Болоньи, была пятикомнатная квартира стоимостью в несколько миллионов. Так вот, когда он умер, обнаружилось, что квартиру он продал. Но миллионы так и не нашлись. Зато нашлась записная книжка, где муж, как человек пунктуальный, записывал все свои траты. И почти на каждой странице была запись: «Чечилия — столько-то и столько-то».
— Вы хотите сказать, что эта девушка эксплуатировала вашего мужа?
— Именно так, профессор. — Она снова вздохнула, а потом сказала шепотом, быстро и гневно: — Эта девушка, профессор, — тихий омут, в котором водятся черти. Девушка без сердца, фальшивая, продажная. Вдобавок ко всему она ему изменяла, брала у него деньги и отдавала другому.
— Другому? — не удержавшись, воскликнул я.
— Да, одному оборванцу, с которым она встречалась по вечерам, после того как проводила целый день с моим мужем.
— И кто он такой?
— Один саксофонист. Он играл в ночном баре. Они вместе тратили деньги моего мужа. Он даже машину на них купил.
— Но в таком случае ваш муж давал ей очень много денег, этой девушке?
— Миллионы, профессор. Все учтено в его расходных записях. И знаете что еще, профессор? Хотя мы разведены, мы с мужем оставались добрыми друзьями. Приходя ко мне, он рассказывал об этой девушке. Видно, не мог удержаться, это было сильнее его, и он решил довериться мне. Так вот, этот мужчина, у которого в жизни было столько женщин, мужчина с таким опытом, этот мужчина плакал!
Вспомнив, что Чечилия тоже говорила мне о слезах Балестриери, я сказал:
— Видно, он легко плакал, ваш муж!
— Какое там легко! Мы прожили вместе много лет, и я ни разу не видела в его глазах ни слезинки. Он плакал потому, что эта девушка довела его до отчаяния. И знаете, что он говорил? Он говорил, что она — его смерть. Э, видно, предчувствовал…
— А как звали того саксофониста, которому Че… которому девушка отдавала деньги?
Вдова поняла, что это действительно меня интересует, и дала понять, что поняла. Она с достоинством выпрямилась.
— Во-первых, профессор, зовите ее по имени, зовите Чечилией. Саксофониста зовут Тони Пройетти. Он играет в «Канарино» — это бар в районе виа Венето. Ну все, мне надо идти, профессор. Еще раз простите. Если вас все-таки заинтересуют картины, вы всегда застанете меня дома. Мое имя есть в телефонном справочнике: Ассунта Балестриери. На худой конец вы могли бы купить одну для матери, а, профессор? Так вы остаетесь или пойдете со мной?
Я не захотел оставаться; попрощавшись с вдовой, я вернулся в свою студию и, бросившись на диван, погрузился в раздумье. Доказательства того, что Чечилия была продажна, все множились, но, странное дело, эти доказательства ничего не доказывали. Даже будучи доказанной, эта продажность вдруг обнаруживала в себе что-то, что начисто опровергало саму идею продажности: деньги Балестриери, как сказала сама же вдова, она отдавала любовнику, Тони Пройетти. О том, что так это и было, свидетельствовала бедность гардероба Чечилии и то, что у нее не было ни одной, даже самой жалкой, драгоценности. Если она не отдавала деньги Пройетти, куда же они в таком случае могли деться?
На следующий день после визита вдовы, дождавшись появления Чечилии, я сразу же в упор ее спросил:
— Кто такой Тони Пройетти?
Она без колебаний ответила:
— Саксофонист, он играет в «Канарино».
