Виктор Пелевин - Чапаев и Пустота
– Барон, я так без глаз останусь, – сказал я, отводя взгляд от лезвия.
Юнгерн убрал шашку в ножны.
– Что это там желтое на траве? – спросил я. – Или это у меня пятна перед глазами?
– Нет, не пятна, – сказал барон. – Это шапка Игната.
– А, буйны ветры сорвали? С восточной стороны?
– С вами положительно приятно беседовать, Петр, – сказал барон, – все понимаете. Хотите взять ее на память?
Я нагнулся и поднял ее с земли. Папаха пришлась мне как раз впору. Некоторое время я размышлял, что мне делать со своей, – не придумав ничего лучше, я просто бросил ее на землю.
– На самом деле я понимаю далеко не все, – сказал я. – Чего, например, я не понимаю совершенно, это где вы в такой глухомани раздобыли слона.
– Милый Петр, – сказал барон, – вокруг нас бродит невероятное количество невидимых слонов, поверьте мне на слово. Их в России больше, чем ворон. Но сейчас я хотел бы переменить тему. Видите ли, вам уже пора назад, так что позвольте сказать вам напоследок одну вещь. Может быть, самую главную.
– Какую?
– Насчет того, куда попадает человек, которому удалось взойти на трон, находящийся нигде. Мы называем это место «Внутренней Монголией».
– Кто это «мы»?
– Считайте, что речь идет о Чапаеве и обо мне, – сказал барон с улыбкой. – Хотя я надеюсь, что в это «мы» со временем можно будет включить и вас.
– А где оно, это место?
– В том-то и дело, что нигде. Нельзя сказать, что оно где-то расположено в географическом смысле. Внутренняя Монголия называется так не потому, что она внутри Монголии. Она внутри того, кто видит пустоту, хотя слово «внутри» здесь совершенно не подходит. И никакая это на самом деле не Монголия, просто так говорят. Что было бы глупей всего, так это пытаться описать вам, что это такое. Поверьте мне на слово хотя бы в одном – очень стоит стремиться туда всю жизнь. И не бывает в жизни ничего лучше, чем оказаться там.
– А как увидеть пустоту?
– Увидьте самого себя, – сказал барон. – Извините за невольный каламбур.
Несколько секунд я размышлял.
– Могу я быть с вами откровенным?
– Конечно, – ответил Юнгерн.
– Место, где мы только что побывали, – я имею в виду эту черную степь с кострами – показалось мне довольно мрачным. Если Внутренняя Монголия, о которой вы говорите – что-то похожее, то я вряд ли захотел бы там оказаться.
– Знаете что, Петр, – сказал Юнгерн с ухмылкой, – когда вы, например, устраиваете дебош в каком-нибудь кабаке вроде «Музыкальной Табакерки», то можно предположить, что вы видите примерно то же самое, что и окружающие. Хотя это тоже большой вопрос. Но там, где мы только что были, все очень индивидуально. Там нет ничего, что существовало бы, что называется, на самом деле. Все зависит от того, кто на это смотрит. Для меня, например, все вокруг залито ослепительно ярким светом. А для моих ребят, – Юнгерн кивнул на фигурки в желтых папахах, двигающиеся вокруг костра, – вокруг то же самое, что видите вы. Точнее, это для вас вокруг то же самое, что видят они.
– Почему?
– Знаете, что такое визуализация? – спросил барон. – Когда множество верующих начинает молиться какому-нибудь богу, он действительно возникает, причем именно в той форме, в которой его представляют.
– Я в курсе, – сказал я.
– Но то же самое относится ко всему остальному. Мир, в котором мы живем – просто коллективная визуализация, делать которую нас обучают с рождения. Собственно говоря, это то единственное, что одно поколение передает другому. Когда достаточное количество людей видит эту степь, траву и летний вечер, у нас появляется возможность видеть все это вместе с ними. Но какие бы формы не были нам предписаны прошлым, на самом деле каждый из нас все равно видит в жизни только отражение своего собственного духа. И если вы обнаруживаете вокруг себя непроглядную темноту, то это значит только, что ваше собственное внутреннее пространство подобно ночи. Еще хорошо, что вы агностик. А то знаете, сколько в этой темноте шастало бы всяких богов и чертей.
– Господин барон… – начал было я, но Юнгерн перебил:
– Только не думайте, что в этом есть что-то унизительное для вас. Очень мало кто готов признать, что он такой же в точности, как и другие люди. А разве это не обычное состояние человека – сидеть в темноте возле огня, зажженного чьим-то милосердием, и ждать, что придет помощь?
– Может быть, вы правы, – сказал я. – Но что же такое эта Внутренняя Монголия?
– Внутренняя Монголия – как раз и есть место, откуда приходит помощь.
– И что, – спросил я, – вы там бывали?
– Да, – сказал барон.
– Почему же вы тогда вернулись?
Барон молча кивнул в сторону костра, у которого жались молчаливые казаки.
– Да и потом, – сказал он, – я оттуда на самом деле не возвращался. Я и сейчас там. А вот вам, Петр, действительно пора возвращаться.
Я огляделся.
– А куда, собственно говоря?
– Я покажу, – сказал барон.
Я заметил в его руке тяжелый вороненый пистолет и вздрогнул. Барон засмеялся.
– Ну право же, Петр, что вы? Нельзя до такой степени не доверять людям.
Он сунул другую руку в карман шинели и вынул сверток, который дал ему Чапаев. Развернув его, он показал мне самую обыкновенную чернильницу с черной пробкой.
– Смотрите на нее внимательно, – сказал он, – и не отводите взгляда.
С этими словами он подбросил чернильницу вверх и, когда она отлетела от нас на два примерно метра, выстрелил.
Чернильница превратилась в облако синих брызг и осколков, которые, секунду провисев в воздухе, осыпались на стол.
Я пошатнулся и, чтобы не упасть от внезапного головокружения, оперся рукой о стену. Передо мной был стол, на котором была расстелена безнадежно испорченная карта, а рядом стоял раскрывший рот Котовский. Со стола на пол капал растекающийся из лопнувшей лампы глицерин.
– Ну что, – сказал Чапаев, поигрывая дымящимся маузером, – понял, что такое ум, а, Гриша?
Котовский, обхватив руками лицо, повернулся и выбежал на улицу. Видно было, что он пережил чрезвычайно сильное потрясение. Впрочем, то же можно было сказать и обо мне.
Чапаев повернулся ко мне и некоторое время внимательно на меня смотрел. Вдруг он наморщился и сказал:
– А ну дыхни!
Я подчинился.
– Ну и ну, – сказал Чапаев. – Секунды не прошло, а уже нажрался. И почему шапка желтая? Почему шапка желтая, а? Ты что, сукин кот, под трибунал захотел?
– Так я ж один стакан только…
– Малчать! Ма-алчать, тебе говорю! Тут полк ткачей прибыл, устраивать надо, а ты пьяный ходишь? Меня перед Фурмановым позоришь? А ну пошел отсыпаться! И еще раз тебя за таким замечу, сразу под трибунал! А трибунал у меня – хочешь узнать, что такое?
