Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2006)
Про монастырский быт, про еду, про туалет (вонючая дыра в дощатом полу с мухами — ужас, но не для России), про баню. Про боль в мышцах и суставах, отказывающую в естественном и доступном для “всех” праве правильной позы. “Боль была порой настолько сильной, словно я сидел на горящей куче хвороста, и тогда мои зубы начинали отбивать дробь и я всхлипывал, не в силах более сдерживаться. Заметив мое состояние, старший монах отправлял меня на двадцать пять минут в сад, где я ходил туда-сюда, не прерывая медитации, так, чтобы он со своего места меня видел”.
Про геморрой. Про боли в желудке. Про зимний холод. Про боли в спине, по которой прошлась монашеская палка (непременный атрибут дзэнской дисциплины), — лишняя фуфайка, надетая для этой надобности, не спасает. Про сексуальную озабоченность. Про постоянное желание спать (отбой в одиннадцать — подъем в три). Про фатальное отсутствие медитативной сосредоточенности. Про проблемы, связанные с незнанием языка. Про внутреннюю слабость, изнеможение, срывы. Про дурацкое прошлое с его самолюбием, тщеславием, инопланетными монастырю ценностями, привычками, потребностями — оно ведь никуда не делось, оно и вытесняемое все равно предъявляет права. Представьте себе человека, привыкшего жить своим умом, ценить свободу и очень даже недурного мнения о самом себе. Он привык быть первым — он оказывается последним, он ограничен жесткими рамками монастырского распорядка, он подчиняется чужой воле, он ничего не умеет и покорно подставляет спину палке. Какую надо иметь мотивацию!
Про охватывающее порой отчаяние и утрату смысла — не того большого смысла, за которым отправился за тридевять земель (как утратить то, чего не было?), а малого ситуативного — зачем он вообще здесь?
Да, коаны. Знаете ли вы, что такое коан? Текстовый редактор, посредством которого я ввожу этот текст, не знает: подчеркивает слово волнистой красной линией (правда, ему и дзэн не знаком). Коан — такая специфическая дзэнская штучка, демонстративно алогичная задача. Наше бытие ведь алогично, не так ли? Ах, вы так не считаете! Вы далеки от дзэна. Вот и к пониманию бытия можно прийти только алогичным путем. Классический коан, предложенный настоятелем, — предмет постоянного размышления героя этой саги изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день: что значит хлопок одной ладонью? что значит хлопок одной ладонью? что значит хлопок одной ладонью? Действительно — что?
Правильно сесть, правильно дышать, направить внимание на дерево, на цветок, на камень, на статую Будды, на хлопок одной ладонью, только на это, только хлопок одной ладонью, кроме него в мире ничего не существует.
Что значит культурный человек? Умеющий поставить явление в правильный контекст. Медитативная парадигма отрицает контекст, рассматривает явление само по себе, только само по себе — вне всякого контекста. Усилия воли и внимания направлены на отсечение, на уничтожение контекста. Другая жизнь.
Молодой человек позвонил в колокол у двери, вошел в монастырь и был принят настоятелем. Молодой человек сказал, что приехал из Голландии, чтобы узнать смысл жизни. Он понимал, что вопрос этот “неправильный”, и был готов к тому, что настоятель, подобно Будде, ответит ему “благородным молчанием”. Но настоятель не промолчал:
“Я могу ответить на ваши вопросы, но не буду этого делать, потому что вы не поймете ответа. Представьте себе, что у меня есть чайник, а вы хотите пить. Я готов налить вам чая, но для этого вам необходима чашка. Если я налью чай вам в ладони, вы их обожжете <...> Вам необходима чашка. Эту чашку вы создадите в процессе обучения”.
На протяжении всей книги молодой человек пытается создать чашку. Прагматически — занятие бессмысленное совершенно. Поскольку речь идет о вещах невидимых и тонких, ни сам он, ни мы, читатели, не можем определенно сказать, удалось ли это ему, а если удалось, то насколько.
В каком-то смысле безусловно — нет. Он терпит внутреннее поражение, он не решает коан, он не испытывает просветления, он не получает ответа на вопрос о смысле жизни, он впадает в депрессию и покидает монастырь.
Но ведь он свой уже в той стране, где поражение не отличается от победы. И где процесс много важней, чем результат. У Ричарда Баха есть эпизод, где измученная чайка понимает, что она всего лишь обыкновенная чайка и ей не дано стать иной. Она размышляет об этом, ориентируя свой полет по звездам, и вдруг, потрясенная, сознает, что естественный для нее ночной полет невозможен для чаек. С героем этой книги происходит примерно то же самое.
Он прощается с настоятелем.
“Тот <...> послал старшего монаха принести из зала для медитации палку, которой монахи били друг друга. Он написал на ней кисточкой несколько иероглифов, подул на чернила, помахал палкой и протянул ее мне.
— Эти иероглифы означают нечто для тебя важное. Я написал старинную китайскую пословицу, из дзэнской традиции. „Хорошо выкованный меч не теряет золотого блеска”. Ты не знаешь этого или думаешь, что не знаешь, но тебя выковали в этом монастыре. Ковка мечей происходит не только в монастырях. Вся планета — это наковальня. Уезжая отсюда, ты тем самым ничего не ломаешь. Твое обучение продолжается. Мир — это школа, в которой будят спящих. Ты проснулся и больше уже никогда не уснешь”.
Михаил Горелик.
"Цепь и надежда": пророческое искусство Достоевского
Карен Степанян. “Сознать и сказать”. “Реализм в высшем смысле” как творческий метод Ф. М. Достоевского. М., “Раритет”, 2005, 512 стр.
длинном названии книги Карена Степаняна мирно уживаются две цитаты из сочинений Достоевского, указательным перстом которого воспользовался автор для образного определения сути и сюжета исследований, сведенных в один том. Книга большая, состоящая из сочинений разных жанров, что потребовало ее разбивки на два раздела. В первый вошли работы, в которых Степанян стремится определить, анализируя произведения Достоевского разных периодов, главные компоненты “реализма в высшем смысле”, присутствующие в эмбриональном виде уже в творчестве молодого писателя докаторжного периода. Но, понятно, главное внимание уделено пяти великим романам зрелого Достоевского и “Дневнику писателя”. Это статьи или главы обстоятельной монографии, складывавшиеся постепенно, неоднократно переделывавшиеся, — обстоятельство, освобождающее от необходимости их точно хронологически фиксировать.
Во второй раздел вошли примыкающие к первому статьи, преимущественно посвященные анализу различных сторон поэтики Достоевского (особенно повествовательным формам), педагогические и культурологические этюды, так сказать, заявочные статьи, рецензии, полемические заметки, интервью. А также просветительские сочинения для детей, которыми автор дорожит нисколько не меньше других, потребовавшие немалых усилий и потому, должно быть, стилистически отделанные тщательнее других работ, где порой неприятно режут слух клише и неуклюжие формулировки. Впрочем, и в популярных статьях встречаются досадные срывы, к примеру, такое полемическое обобщение-наставление: “На самом деле Достоевский очень оптимистический и внушающий бодрость духа писатель, ибо в его произведениях всегда виден свет и пути выхода из самых сложных ситуаций”. Или вдруг автор неожиданно объясняет подросткам, что Раскольников, целующий ногу Сони, тем самым совершает “еще вполне героико-романтический жест”, присущий, добавлю, не только некоторым героям Достоевского, но и самому писателю: это любовь и поклонение, ничего здесь специфически героико-романтического нет. Но это мелочь. А вот в высшей степени наивное и странное рассуждение о том, что почти все новейшие достижения науки подтверждают сказанное в Библии, — неудачный пропагандистский ход. Вряд ли оно спасет новое поколение от соблазнов, скорее вызовет насмешку. Эффект получится обратный.
Между тем знакомить подрастающее поколение с классикой (не только русской) — дело благородное и необыкновенно трудное: ложь и полуправда в разговорах с отроками и отроковицами совершенно недопустимы. Никуда не уйти и от текущей действительности: современных детей и классику разделяет огромное расстояние, трудно им погружаться в мир Достоевского, где герои говорят о странных и далеких вещах на каком-то старинном, непонятном и “смешном” языке. Здесь необходимы талант, такт, чутье, отточенный стиль. Но цель благородная и адресат особый, отзывчивый.
Книгу Степаняна залпом не прочесть. Она требует медленного, с перерывами-интермеццо, вчитывания, быстро утомляет, чему в большой степени способствуют тягучий стиль и частые повторы одних и тех же мыслей и — особенно — одних и тех же цитат из сочинений и писем Достоевского, которые автор разными сторонами поворачивает, стремясь “протиснуться” к каким-то очень важным, сокровенным, по его убеждению, истинам, открыть тайны художественной вселенной писателя. Только тогда и можно понять, что такое “реализм в высшем смысле слова”. Об этом и предупреждает Степанян, заодно рассказывая и о том, как он постепенно открывал красоту романного мира писателя: “Как в природе и мире на первый взгляд многое кажется хаотичным, неупорядоченным, несправедливым, враждебным человеку, и только потом, при глубоком и умном проникновении, направляемом любовью, открывается высочайшая упорядоченность, иерархическая стройность и благодать, точно так же и в произведениях Достоевского и красоту и оригинальность языка, и тщательную организованность повествовательной структуры, и совершенство композиции, и глубокую символику мы обнаруживаем только при подобном проникновении, а на первый взгляд (многим, даже признанным литературным мэтрам) кажется — хаос, недоделанность, недоработки”.
