Владимир Колыхалов - Кудринская хроника
Михаил считал, что у Харина не все в порядке по части долга и совести. Есть в его душе трещина, есть кривизна.
Дизелист Савушкин окончательно невзлюбил Харина после одного случая. Вели просеку и ошиблись профилем. А как раз попался сплошной молодой кедрач. И столько там повалили прекрасных деревьев, деревьев реликтовых, такой причинили урон природе, что сердце щемило, на все это глядя. Стали выяснять, куда же вести просеку, в каком правильном направлении. И снова падали кедры, и снова сдвигали их мощными бульдозерами — расчищали пространство. Получилось, что с одной овцы состригли шерсть дважды. Даже рубщики просек, простые рабочие люди, возмущались таким безобразием. Настоящие бои ведутся в защиту кедра, а тут вот что творят. Когда этот факт дошел до ушей и глаз нового начальника управления буровых работ Саблина, человека молодого и справедливого, а потом это стало известно и народному контролю, поднялся шум, стали искать виноватых. Возмущались все, кроме Харина. Он на собрании так и сказал:
— А чего тут стонать-то? Вот распустили нюни! Лес рубят — щепки летят. Когда и где нефтяные промыслы осваивались без жертв? Ведете спор о выеденном яйце.
— А совесть у тебя черти съели? — спрашивали его. — Выдрали с корнем кедры, оставили их на обочине просеки гнить и закрыли на это глаза? Головотяпство!
— Да бросьте вы, повторяю! — пылил Харин, защищая виновников. — У меня отец был лесорубом. До войны эту тайгу вырубал, а вырубил? Да ей здесь конца не видать!
Вот тут Михаил Савушкин не выдержал, встал, с трудом усмиряя гнев, и ответил Харину:
— Стыдились бы вы. Тут земля наших отцов, она сотни лет поливалась кровью и потом. А вы… Вы как тот Иван, который родства не помнил.
А из глубины рядов кто-то выкрикнул:
— Да на таких, как наш Харин, надо медвежий капкан настораживать! Подскажи, Миша, там своему отцу, пусть подумает над таким предложением!
Михаил потом часто видел этот зряшно поваленный кедровник. Повергнутые, с пожелтевшей хвоей, кедры истекали смолой, как слезами, роняли на землю мертвые иглы. У каждого хозяйственного сибиряка заноет душа при виде такого. Незалечимая рана нанесена тайге. Незалечимая, потому что ждать надо лет сто, прежде чем земля восстановит утраченное. Сто лет, и кедрач может восстановиться. Но столетие в человеческой жизни не миг, а вечность. И много еще придется рубить тайги, много прокладывать просек. Но рубить-то ведь надо разумно.
Есть суровая необходимость.
А есть натуральное варварство.
Харин с Дашей вошли в столовую ужинать. А Михаил Савушкин, поев в удовольствие, направился прямо в тайгу. К вечеру стало прохладно, поднялись комары. Михаил шел средь деревьев, настегивая себя сломанной веточкой молодой березки. Листья мягко гладили щеки, шею, уши.
Бродил он долго, до легкой приятной усталости. Когда возвращался на буровую, увидел костер. У огня сидел Харин с женой. Михаил поймал ноздрями костровый дымок и ощутил во всем теле приятное, светлое. В нем будто проснулось забытое: рыбалки на озерах и речке, походы с отцом, ночевки в тайге у костра. Здесь, на буровой, на все это не было времени. Да и костры жечь остерегались из-за сухой погоды. Савушкин похвалил в душе Харина, что тот развел огонь с предосторожностью: у самого болотца.
Прежде чем подойти, Михаил остановился, подумал, вздохнув: не помешает ли он? Но его заметила Даша, молча махнула рукой, приглашая к огню. К сердцу прихлынули теплые чувства, подумалось, в который уж раз:
«Славная Даша! Вот попалась бы мне такая жена… Как это Харин умудряется жить с ней плохо?»
— Кого ты там завлекаешь? — спросил ее муж.
— Да Савушкин Миша маячит вон в сумерках!
— А, дизелист…
Михаил набрал охапку сучьев и подошел.
— Смотри, он со своими дровами! — засмеялся Харин. — Высокое проявление сознательности! Не иначе, как на ночлег попроситься хочешь?
— Да у меня свой угол есть, — глуховато ответил дизелист.
— А то давай, Михаил, прямо и заночуем тут! Я жару поддам. — И с этими словами Харин зачерпнул из ведерка, стоявшего здесь же, дизельного топлива полную консервную банку и выплеснул на костер. Пламя взвилось змеем, закоптило. У Харина была дурная привычка плескать на огонь соляркой. Он и печь в балке так растапливал, хотя начальником Саблиным был издан приказ, запрещающий это, потому что зимой по управлению буровых работ было сожжено два балка из-за применения капельницы.
— Что не спите? В балке комар одолел? — шутливо, чтобы перебить настроение, спросил Михаил Савушкин.
— Нет — комаров выкурили. Просто жене моей цыганщины захотелось. Ты еще молод, и семейная жизнь у тебя впереди. Так знай, что беременных женщин трудно бывает понять. Никогда не знаешь, на какую их потянет прихоть через десять минут.
— Да, нам в это время и самим себя трудно понять. И вообще… — Сказав это, Даша смутилась. — Но я не капризная, не привередливая. Простоишь у горячей плиты целый день, так не до этого…
Харин по обыкновению своему начал паясничать…
— Цыганщина — это здорово! Синяя ночь, звезды, костер, романс под гитару… Утром туман клубами валит, ползет над землей, над водой. Здесь у нас — точно так. Только моста нет и шали с каймой. И гитары! Хоть бы дырявая балалайка была… — Харин опустил на хрупкие плечи Даши увесистую ладонь. — Эх, Дарья! Теперь бы и вправду сбренчать на гитаре и — спеть! Этак романса три. А можно б и больше… Мы гитару свою сломали при переезде — жалею… Михаил, — повернулся он к Савушкину, — ты куда-то прогуливался?
— А что — нельзя?
— Я этого не сказал.
— По тропинке — к болоту.
— А я думал — тунгуса Тагаева пошел навестить. Он тут неподалеку шалаш поставил.
— Кирилл — старый приятель моего отца, — улыбнулся дизелист. — Я у него на днях был. Чаи пили, наговорились вдоволь. Он, кстати, отличный рассказчик.
— И такой же обманщик! — фыркнул Харин.
— Быть не может, — сказал твердо Михаил.
— Обещал унты сшить, и до сих пор все шьет, — буркнул Харин.
— Значит, в чем-то заминка вышла. Сделает, раз обещал.
Огонь в ночи всегда притягателен. К костру подошел еще один собеседник — участковый геолог Андрей Михайлович. Даша вздохнула, почувствовав, что сейчас ее муж и геолог опять начнут выяснять отношения, затеют разговор о производстве, и засобиралась уходить.
— Побудьте с нами, — попросил ее Андрей Михайлович. — Вы внесете в нашу беседу мягкость. Где вы, Даша, там мужчины покорными становятся.
Но Даша все же отправилась на покой в свой балок.
«Кроткая, — опять с теплотой подумал о ней Михаил, — застенчивая. Уж такая она, видно, отроду славная!»
Не очень давно, из простого любопытства, Михаил Савушкин узнал, что она младше своего мужа на целых шестнадцать лет, что живут они супругами всего третий год, что детей у них не было, вот ждут первенца. Впервые они повстречались здесь, в тайге, и, по рассказам самого Харина, сблизил их будто бы холод.
— Высадились мы тут, — говорил как-то Харин, — ни уюта, ни приюта. Начинали с палаток по осени. Мы с Дашкой в одной оказались. Спали в разных мешках сначала, а потом, когда ночи пошли промозглые, стали в одном спать, но вкладыш был у каждого свой. А кончилось тем, что заиграли в обнимки…
Приглядываясь к Харину, дизелист Савушкин не мог понять, доволен ли он скорым появлением ребенка, или ему все равно. Ни нежности к жене у него, ни особой заботы. Михаил мысленно ставил себя на место Харина и думал, что он бы дарил в это время Даше цветы, кормил бы ее сладостями, подносил бы подарки, например, черный, с серебряным блеском, японский, платок с махровыми кистями, который он видел здесь в магазине, у геологов. Этот платок там долго висел, и его, такую красивую вещь, никто почему-то не брал. Однажды Михаил зашел в магазин-балок и купил облюбованную вещицу. Подарил он его Гале, своей сестре, на день рождения, и та была так рада, что обняла его и расцеловала. Обнова была к лицу Галине Хрисанфовне, но она была бы еще больше к лицу Даше. Так думал дизелист Савушкин с нежным чувством о Даше и негодовал на ее грубоватого мужа.
3Харин запрокинул голову, воззрился на небо и произнес:
— А звезд над нами!.. Голова кружится, как представишь себе, что наша земля — такая песчинка, а мы на ней, как муравьи…
— Давай оставим на время звезды и, в самом деле, вернемся к земле, на которой стоим. Ведь ее глубины не менее таинственны, — сказал участковый геолог Андрей Михайлович.
— Так и знал, что ты опять за свое возьмешься. — В лицо Харину сильно пахнуло дымом, он захватил щеки ладонями, протер глаза и отвернулся, а потом перешел на другую сторону костра. — Перестань ломать мозги, Андрей Михайлович! До тебя еще вся эта площадь изучалась детально, была оконтурена, на каждую скважину есть геологотехническое обоснование. До продуктивного пласта осталось семьсот шестьдесят метров проходки!
