Николай Гарин - Таежная богиня
— К чему? — устало выговорил Никита
— Как к чему? Чтобы продолжить то, что начал он. Мы с мамой специально ездили тогда в Москву, в твою Строгановку.
— Зачем?! — Никита снова сорвался на крик.
— За твоей... картиной.
— И... Где она?!.. — он не узнавал своего голоса.
— Здесь.
Дальнейшего Никита не помнил.
...В глаза ударил яркий свет, и Никита очнулся. Перед ним бесшумно плясали длинные языки пламени. Сквозь них начали проступать глаза... Глаза были огромны. Они смотрели на него, не мигая. Огонь вдруг уменьшился, открыв хозяйку этих глаз, в которой Никита узнал Ее. Богиня предстала перед ним во всем своем величии и великолепии. Она сидела в той же царственной позе, в которой Никита видел ее раньше. Изумрудно светясь и поблескивая золотыми украшениями, Она смотрела на Никиту покровительственно.
— Ты действительно хочешь Туда пойти? — Никита опять не услышал, а почувствовал вопрос богини.
— Конечно! — Никита кивал, а сам сомневался, правильно ли Она поняла его желание.
— Хорошо. Ступай.
Огонь вспыхнул с новой силой и закрыл собой богиню. Никита услышал, как потрескивают ветки, как шумит речной перекат, чей-то голос... Он почувствовал рыбный запах реки, кисловатость дыма, травы...
Никита смотрел сквозь огонь и вдруг увидел Нюру. Девушка что-то укоризненно говорила ему. Такой переход от богини к Нюре обескуражил его. Он прислушался, и то, что услышал, вновь повергло его в недоумение.
— ...Учти, туда нельзя ни с оружием, ни с огнем, даже нож нельзя брать. Вот и подумай. Ни еды, ни питья! А главное, ты совершенно не подготовлен...
...Утро было волшебным. Огромная чаша долины была на треть залита туманом. Ее края — вершины гор — пламенели от первых лучей солнца. Посредине чаши, окутанное розоватым туманом, грациозно изогнулось тело женщины. Легкое, ленивое покачивание тумана создавало иллюзию, что оно живое и принимает утреннюю ванну.
Никита боялся пошевелиться, даже дышать старался реже. Он вдруг представил себе тонкий серебристый пучок света, который соединяет небо и сопки, вонзается в их середину, а точнее в лоно лежащей женщины...
Неподвижно стояла и Нюра. Оба забыли и про комаров, и про время, и о предстоящих испытаниях.
Но едва солнце заглянуло в саму долину, волшебство слетело как сон. Снова сопки стали сопками, со своими отрогами, расщелинами, скальными щетинами.
— Ну что, попьем чайку и будем собираться? — нарочито бодро проговорила Нюра, нещадно царапая лицо после комариных укусов. Никита опустился на колени, а потом и вовсе прилег у костра. Ноги гудели, спина и шея затекли, а лицо и руки горели от той же кусачей твари.
— Да, у вас тут не соскучишься. Вечером одно чудо, утром другое...
— Главное чудо впереди, — тихо добавила девушка.
Солнце накрыло ребят, когда они были уже на полпути к дому.
Никита собирался недолго. Оделся в то, что когда-то носил отец. Что ждало его под землей, он представлял очень смутно. Нюра не отходила от него ни на шаг.
С яра казалось, что сопки рядом, а на самом деле только до речки, которая плавной петлей огибала возвышенности, пришлось отмахать порядочно.
— Ну все, дальше один, — с явным сожалением проговорила Нюра, подойдя к самой воде. — Холодная! — присев, она попробовала ее рукой. Никита всматривался в подножие сопок.
Река, которая с высоты яра выглядела безобидной серебряной ленточкой, оказалась довольно широкой, хотя и мелководной. Талая вода давно спала, и теперь она бежала в своем обычном русле.
— Я не знаю, что там тебя ждет, — проследив за взглядом Никиты, проговорила девушка, заправляя прядь волос под платок. — Папа никогда не говорил о своей работе. Он каждый раз рвался туда, чуть ли не убегал, а через семь дней мама почти на себе приносила его обратно. Она вот здесь его и встречала. Будь осторожен!
Нижний мир
Холодная вода остудила Никиту, освежила мысли, заставила смотреть под ноги и по сторонам. Выйдя на другой берег и надев обувь, Никита не сразу почувствовал, что ступил на совершенно иную территорию. Только несколько погодя он вдруг обратил внимание, что чего-то явно не хватает. Оглянулся. Стоявшая на другом берегу Нюра лениво отмахивалась от комаров. Никита прислушался, повертел головой. Кажется, здесь не было комаров. Почему? Он снова прислушался. Нет, все же какой-то звон есть. “Воздух, — вдруг догадался Никита, — это звенит сам воздух! Однако!”
Но не только это поразило Никиту. Прямо от воды шла дорожка примерно в метр шириной, выложенная крупной речной галькой. Идти по такому покрытию оказалось трудно, но для слепого человека это было хорошим ориентиром. “Неужели отец сам это сделал? Это же гигантский труд!”
Никита больше не оглядывался, он знал, что за ним наблюдает Нюра. За эти несколько дней он неожиданно для себя принял ее сердцем, принял как младшую, очень умную сестренку. У них было много общего. Они оба рвались к неизвестному, к познанию будущего, жаждали больших масштабов. Им было тесно в обозримых границах. Они были детьми своего отца. Никите нравилась целеустремленность Нюры, ее порывистость и гибкость, доброта и честность, принципиальность и отчаянность. Он уже знал, что она не сойдет с места, пока он не вернется.
Дорожка плавно огибала болотины, скальные выступы, сухие коряги, редкие низкорослые деревья.
Сопки росли прямо на глазах. Обойдя каменные глыбы величиной с двухэтажный дом, Никита вышел к серединной, как он считал, части сопок. Здесь, на расстоянии в две сотни шагов, они оказались гораздо выше, чем виделись издали, и совсем не гладкими. Подножия наиболее крупных из них были будто надкусаны, как булки. Места откусов серели почти отвесными скалами. Эти скалы располагались неправильным полукругом. В одной из них чернела огромная трещина, похожая на символ молнии. Галечная дорожка, пролегая через просторную площадку с молодой травой, заканчивалась трехъярусными уступами, похожими на ступени.
Никита, с опаской поглядывая по сторонам, приблизился к скалам. Трехъярусные ступени-уступы на самом деле оказались овальным подиумом, прижатым к скале, в которой хищной кривой пастью зияла трещина.
Диаметр подиума был немалый — шагов тридцать. Посредине выжженным пятном чернело костровище. Поверхность подиума, также выложенная из галечника, плавно перетекала внутрь трещины, в ее сумрачное нутро. Никита поежился. Дорожка как-то уж слишком услужливо заманивала его в глубь скалы.
Взойдя на подиум, Никита вновь удивился. Вокруг огромного проема на скальных уступах, в малейших углублениях, в щелях, везде, где только можно было что-нибудь положить или засунуть, пестрели тряпочки, свертки, узелки с пожертвованиями. От этого проем казался еще страшнее. Даже выбеленные временем рогатые оленьи черепа, в огромном количестве разложенные на крупных уступах скалы и ступенях подиума, не так пугали, как кусочки давно выцветших тряпок, торчащие повсюду. Что-то первобытное, дикое и непонятное было во всем этом.
Вокруг царила абсолютная тишина. Ни пения птиц, ни комариного писка, ни колебания воздуха. Даже тот звон, что был слышен у реки, куда-то пропал.
Никита замер в нерешительности. Дорожка вела внутрь скалы. В последний раз оглядев окрестности, Никита решительно шагнул в полумрак разлома.
Нюра ждала Никиту точно на том месте, где они расстались накануне. В ее улыбке были напряженность и тревога. Издали в летней долгополой сахи и платке она напоминала мать или жену фронтовика в вечном ожидании.
Когда Никита перешел речку, девушка кинулась к нему, обняла за шею и уткнулась лицом в грудь.
— Ну, что ты, — Никита растерялся, хотя ему был приятен порыв сестры. — Будто меня год не было, — добавил он, чтобы заполнить паузу.
— Три дня тоже немало, — оторвавшись от Никиты, проговорила девушка и, совсем как бабушка Маргарита Александровна, с мудрым прищуром посмотрела на него.
— Шутишь?! — Никита не верил, что прошло три дня.
— Смотри, как трава за эти дни поднялась. Вчера дождик прошел. Вон в низинке все еще вода стоит. И ты... — девушка не договорила.
— Что я?
— Сильно изменился. Осунулся, лицом почернел, и волосы... — она опять запнулась, — почти все белые. Да и борода... Пойдем, Павел, я тебя кормить буду.
Никита вздрогнул и внимательно посмотрел на сестру:
— Ты сказала — Павел?
— Разве ты не получил новое имя?! — совершенно искренне удивилась девушка и уставилась на брата непонимающим взглядом.
Никиту снова тряхнуло, да так, что пришлось присесть на влажную землю и закрыть глаза. Едва он это сделал, как память ворвалась в него черным подземельем...
...Шаг, еще шаг вслепую, и он снова полетел куда-то в бесконечную темноту. Падение было недолгим. И когда ужас падения пронзил его насквозь, он вдруг услышал впервые, как кто-то тихо и мягко произнес над самым ухом: “Павел!” Вода обожгла его, поглотила на несколько секунд, вобрала в себя, а потом вытолкнула на поверхность.
