Джоанн Харрис - Джентльмены и игроки
Его дом обыскали. В качестве улик были изъяты многие фотографии. Школьные снимки — команды регбистов, ученики его классов, улыбающиеся со стен и не подозревающие, что в один прекрасный день они станут уликой. И альбомы. Десятки альбомов, одни мальчики — в школьных поездках, на выездных матчах, в последние дни триместров, на байдарках по рекам Уэльса, голые на морском берегу, стоят в ряд, гладкие руки и ноги, взлохмаченные волосы, юные лица, улыбки в объектив.
Так много мальчиков, сказали полицейские. Не правда ли, несколько… необычно?
Конечно, он возражал. Он — учитель, все учителя хранят такие вещи. Это может подтвердить Честли — как год идет за годом, но никто не забывается, а некоторые лица почему-то особенно надолго задерживаются в памяти. Столько мальчиков, сменяющих друг друга, подобно временам года. Естественно, по ним скучаешь, особенно когда нет семьи, привязываешься к ученикам, привязываешься и…
Какого рода привязанность? Вот она, грязь. Они чуяли ее, вопреки его протестам, чуяли, подбираясь к нему, как гиены. Он с отвращением отбивался. Но с ним были так любезны: у него стресс, нервный срыв, ему надо помочь.
Его компьютер был защищен паролем. Конечно, пароль могли узнать. Кто-то мог пользоваться его компьютером. И скопировать туда фотографии. Но оплатили их его кредитной карточкой. Это подтвердил банк, и Слоун не смог объяснить, как могли использовать его карточку, чтобы загрузить сотни фотографий на жесткий диск компьютера, стоящего в его кабинете.
Позвольте вам помочь, мистер Слоун.
Ха. Я знаю таких людей. Теперь они нашли его слабое место: не развратность, как подозревали, а неизмеримо более опасное — его потребность в одобрении. Роковое пристрастие доставлять радость.
Расскажите нам про мальчиков, Пэт.
Большинство людей сначала не замечают в нем этого. Видят, какой он большой и сильный, как предан своему делу. Но под этой маской скрывается жалкий человечек: беспокойный, неуверенный, бесконечно бегущий но кругу в вечном стремлении вырваться вперед. Но «Сент-Освальд» — требовательный хозяин, и у него долгая память. Здесь ничто не забывается, ничто не оставляется в стороне. Даже у такого учителя, как Слоун, бывают провалы, неверные суждения. Он знает это, как и я, но у него есть защита — мальчики. Их счастливые лица говорят ему о том, что он добился успеха. Их юность вдохновляет его…
Гнусный смех со всех сторон.
Да нет же, он не об этом.
Тогда о чем? Они сгрудились вокруг него, как собаки вокруг медведя. Как те мальчуганы, которые визжали и плясали вокруг моего отца, когда он ругался последними словами и его медвежья задница свисала с сиденья Чертовой Тачки.
Расскажите нам о мальчиках, Пэт.
Расскажите нам о Коньмане.
— Надо же, как глупо, — сказал Роуч в общей преподавательской. — Каким же надо быть глупцом, чтобы платить по собственной кредитке, использовать собственное имя?
Роуч этого не знает, но над ним тоже висит опасность скорого разоблачения. Несколько ниточек уже ведут к нему, и его близость с Джеффом Пустом и Джерри Грахфогелем полностью установлена. Бедняга Джерри, насколько мне известно, уже привлечен к расследованию, хотя крайне нервное состояние делает его не слишком надежным свидетелем. У него в компьютере тоже нашли порнографию, оплаченную его кредиткой.
— Я всегда знал, что он гомик, — говорил Пуст. — Слишком корешится с парнями, понимаете, о чем я?
— Вот-вот, — кивнул Роуч. — Нынче ни в ком нельзя быть уверенным.
Воистину. Их беседа, доносившаяся из другого угла комнаты, вызвала у меня ироническое недоумение. Джентльмены из «Сент-Освальда» — такой доверчивый народ: оставляют ключи в карманах пиджаков, повешенных на спинку стула, бумажники — в ящиках столов, не запирают кабинеты. Узнать номер кредитной карты — секундное дело, здесь не требуется никакой ловкости, и карту можно вернуть раньше, чем хозяин заподозрит пропажу.
Карта Роуча — единственная, которую не удалось положить обратно. Он сразу сообщил о ее потере, и мне не удалось ее использовать. Но ни Слоун, ни Пуст, ни Грахфогель такого оправдания не имеют. Жаль только, что с Честли этот номер не прошел — а как изящно можно было отправить их всех в преисподнюю в одной корзине, — у старого хитрого лиса вообще нет кредитки, да и все знают, что он даже включить компьютер толком не умеет.
И все-таки это можно изменить. Мы с ним только начали игру, а замышлялась она так давно, что жаль кончать ее слишком быстро. Он и так уже на грани увольнения, его держат только потому, что нет первого зама, а на его кафедре катастрофически не хватает людей, так что он — только на время кризиса — незаменим.
В пятницу у него день рождения. Ночь костров. Представляю, как он его боится: старики часто боятся дня рождения. Надо послать ему подарок — что-нибудь милое, чтобы отвлечь от неприятностей этой недели. Пока ничего в голову не приходит, но ведь мне пришлось столько вкалывать.
Нужно лишь время.
5С тех пор я не люблю дни рождения. Игрушки, торт, бумажные шляпы и чай с друзьями — много лет все это было несбыточной мечтой, так же как и «Сент-Освальд», вызывающий зависть своим налетом богатства и респектабельности. Леон отмечал дни рождения в ресторанах, где ему дозволялось пить вино и приходилось надевать галстук. Мне же до тринадцати лет в ресторанах бывать не доводилось. «Деньги на ветер», — ворчал Джон Страз. Даже при матери мои дни рождения делались на скорую руку: торт покупали в магазине, а свечи аккуратно убирали до следующего раза в старую коробку из-под табака (с прошлогодними крошками сахарной глазури, все еще липнущими к пастельным огаркам). Подарки вручались в пакетах из супермаркета, с неснятыми наклейками, и иногда мы пели «С днем рожденья тебя», но с угрюмой, безрадостной неловкостью рабочего класса.
Конечно, с ее уходом прекратилось даже это. Отец, если не забывал, дарил деньги купить «чего тебе надо» — но ни друзей, ни открыток, ни праздника у меня не было. Однажды Пепси расстаралась — ее усилиями явилась пицца с именинными свечками и шоколадный торт, осевший с одного края. Конечно, пришлось поблагодарить, но было ясно, что меня обманывают. В каком-то смысле бесхитростные старания Пепси были даже хуже, чем ничего. Потому что, когда ничего нет, о дне рождения можно вообще не вспоминать.
Но в том году все было по-другому. Я помню тот август с невероятной отчетливостью, как помнят некоторые сны, — жаркий, душистый, пахнущий перцем и ружейным дымом, изюмом и травой. Восхитительные, жуткие, озаренные дни. До моего тринадцатилетия оставалось две недели, и отец готовил мне сюрприз.
