Вадим Смоленский - Записки гайдзина
— Добрый день, — сказал я.
— Добрый день, — отозвался он. — Нравится?
— Очень…
Мужчина подошел к бронзовому дракончику, неторопливо выпил ковш воды. Потом, сняв кепку, обнажил бритую голову и облил ее из ковша. Растер пятерней мокрый череп, блаженно крякнул:
— Хорошо!
И водрузил кепку обратно. Я спустился по ступенькам храма, подошел к нему поближе.
— Вы настоятель?
— Угу.
— Позвольте вопрос. Тут у вас кактусы растут, первый раз такое вижу…
— Кактусы?.. Так это жена разводит… Вы откуда?
— Из России.
— М-м-м…
(На секунду у меня возникла надежда, что этим «м-м-м» и ограничится его реакция на мои слова. Что за этим «м-м-м» не воспоследует сакраментальное продолжение, зашитое в японские мозги, как безусловный рефлекс. Увы…)
— В России холодно, да? — спросил бонза.
— Да, необычайно холодно.
— В университете работаете?
— Совершенно верно.
В моем заднем кармане каким-то чудом оказалась визитная карточка.
— Уадыму Суморэнсуки, — прочитал он. И достал свою:
Макото Танака
храм Уммодзи
— Будем знакомы.
— Очень приятно.
Танака-сан потер ладонью могучую шею.
— В бейсбол играл… Вспотел…
— Выиграли?
— Ага. В школе спортивный праздник был. Отцов на две команды разбили…
— А детей?
— У детей своя программа. Бегали-прыгали…
— Тоже вспотели?
— Наверное. Вон мой, стесняется…
Из-за угла храма высовывалась круглая пацанья рожица.
— Иди уроки делай! — крикнул Танака-сан.
Рожица исчезла, и на ее месте возникла стройная женская фигура.
— Погляди, Хироко, какой у нас гость!
На лице Хироко нарисовалось ожидание чуда. Она сделала несколько робких шагов навстречу мне и взволнованно спросила:
— Hablas Español?
— No, — опешил я. — English… Nihongo… И это… Russo!
— Russo… — повторила она разочарованно и перешла на японский. — Из России?
— Из России. А вы?
— Из Аргентины.
— На историческую родину вернулись?
— Вернулась…
Прителепал рыжий спаниель, обнюхал меня и лизнул в руку.
— Это и есть «злая собака»?
— Ха-ха! — Танака-сан покатился со смеху. — Читаешь иероглифы?
— Немножко…
— Это еще мой прадед написал. У него правильная собака была, злая. А у меня неправильная.
— Зато симпатичная!
— Глупая она у меня…
— Я вот еще хотел спросить — что это за дерево в середине?
— Это персик. Он весной цветет красиво. А плодов не дает, такой сорт.
Хироко подалась к мужу и что-то прошептала ему на ухо. Он посмотрел на нее. Потом на меня. И сказал:
— Ты вино пьешь?
— Пью.
— Нам тут аргентинского прислали. Хочешь попробовать?
— Не откажусь.
— Сейчас принесу.
Через минуту он вернулся с бутылкой вина и стопкой пластиковых стаканов. Под облетевшей веткой персика Хироко расставила походный гарнитур из складных табуреток и миниатюрного столика. Мы расселись вокруг, и Танака-сан взялся мощной дланью за штопор.
— Странно, — произнес я. — Пять минут знакомы, а вы меня уже за стол усадили. Непривычно…
— Да уж, — сказала Хироко. — Это в Японии не принято. Но мы так далеко живем, к нам так редко кто-нибудь заглядывает… Тем более иностранец.
Чпок!..
— Как же вас сюда занесло?
— По программе репатриации. Сначала на заправке работала, а потом у нас бухгалтер умер, и Макото приехал обряд совершить. Вот и совершил.
— Прошу! — Танака-сан протянул мне прозрачный мнущийся стаканчик с рубиново-красной жидкостью. — Давайте сделаем кампай!
— Кампа-а-ай!
Напиток оказался плотным и в меру терпким.
— Вкусно! — похвалил я.
— Конечно, — сказала Хироко. — В магазине такого не купишь.
Бонза набулькал мне еще полстакана и спросил:
— А ты в бейсбол играешь?
— Нет, не играю. Я этой игры вообще не понимаю.
— Чего там понимать?
— Ну… Не понимаю ее достоинств. Бывает, включу телевизор и смотрю, как они ходят туда-сюда, готовятся, занимают позицию, чего-то ждут… А потом раз! — мячик кинули, отбили, кто-то куда-то побежал — и всё. И опять они ходят, готовятся… Никакой динамики. То ли дело футбол!
— А я вот как раз футбол не понимаю. Что там происходит вообще? Ворота какие-то…
— Туда мяч забивают!
— Не понимаю я этого… Не привык.
— Им бестолку объяснять! — сказала Хироко. — Я пыталась, да смысла нет. Они тут даже не знают, кто такой Диего Марадона.
— Все я знаю! — возразил бонза. — Марадона наркоман. Его по телевизору показывали.
— Он уже бросил! — обиделась Хироко.
— За здоровье Диего Марадоны! — примирительно сказал я и поднял стакан.
По голым ветвям персика пробежал ветерок. Спаниель с неизвестным мне именем положил морду хозяйке на колени.
— А машину ты где поставил? — спросил Танака-сан.
— Нигде. На велосипеде приехал.
— Как это?
Пришлось подробно описать маршрут.
— Ничего себе, — удивился бонза. — Это ведь часа три!
— Два с половиной.
— Красиво сейчас, правда? Все такое красное, желтое…
— Очень красиво.
— Я бы тоже на велосипеде катался. Но некогда, работы много.
— Понятно. Сутры, медитации…
— Ха! Какие слова знает… Давно в Японии?
— Девятый год. Последний. Весной контракт заканчивается.
— А потом? Обратно в Россию?
— Да, обратно…
Бонза покивал, взялся за бутыль и снова наполнил стаканы.
— Позволительно ли священнику выпивать? — спросил я.
— А почему нет?
— Ну как… Разве буддизм не запрещает?
— Буддизм запрещает себя отравлять. Но ведь я себя не отравляю, я просто пью. Кому от этого плохо?
— Тогда кампай.
— Кампай.
Спаниель задумчиво потянул носом воздух, перебирая букет винных паров.
— Замечательно, наверное, медитируется после такого напитка, — сказал я.
— Что? — переспросил бонза.
— Вы вообще медитируете? Хоть иногда?
— А-а… Ну, это раньше, давно, когда в семинарии учился… Там положено было.
— Проходили по программе?
— Угу.
— А теперь?
— Теперь я по договорам работаю.
— В каком смысле?
— Заключаю договора с предприятиями. На обслуживание. Как умрет у них кто-нибудь, так мне сразу звонят: Танака-сан, пожалуйста приезжайте, совершите ритуал.
— Часто умирают?
— Постоянно. Знаешь, сколько у меня договоров? Я уже и сам не помню.
— Ну это ладно. Это заработать. Я имею в виду: в духовном смысле. У вас что, не возникает потребности?
— Я ж говорю: у меня договора! Вот, скажем, если отсюда к озеру едешь, то слева будет винокурня. Они там «Цветущую весну» делают.
— Знаю.
— Ну вот. Только за последний месяц — три покойника. Они там нюхают эту свою сивуху, травятся, а мне их потом отпевать.
— Допустим… Но я о другом. Вот вы — духовное лицо. Вы буддист. Даже не просто буддист — вы последователь дзэна. Так или не так?
— Ну?..
— Вы знаете, что такое сатори?
— Спрашиваешь. Еще бы я не знал, что такое сатори.
— Вот мне и интересно. Вам что — никогда не хотелось его достичь?
— Погоди. Откуда ты все знаешь?
— Ну, интересуюсь… Книги читаю…
— Я не понял. У вас в России что — христианство?
— Христианство.
— Значит, ты христианин?
— Да не то чтобы…
— А кто?
— Сам не знаю… Всем понемножку интересуюсь. Вот, особенно дзэном…
— Почему именно дзэном?
Он смотрел на меня из-под длинного козырька своей бейсболки и ждал ответа.
Нужно было что-то отвечать.
И я ответил.
* * *— Святой отец! — так начал я. — Бодхидхарма, первый патриарх, сказал императору У, что ничего святого нет — но я все-таки обращусь к тебе именно так: святой отец. Не потому, что хочу перечить основателю учения, а потому, что вопрос затронут нешуточный. Наши многочисленные и разношерстные предки за прошедшие века напридумывали столько богов, что разбегаются глаза и смущается ум. Когда меня тычут носом в этот паноптикум и требуют назвать одного — я впадаю в ступор. Да, конечно, есть вера отцов, есть традиции — но когда любишь отчизну исключительно странной лермонтовской любовью, то было бы странно креститься непременно через правое плечо. Настоящий гайдзин всегда обречен на широкий взгляд.
Когда-то разные религии по-разному объясняли происхождение и устройство мира. Можно было сравнивать и спорить. Сегодня, когда римский папа признал правоту Галилея, уже глупо вспоминать слонов и черепах — суть религий давно не в космологии. Но в чем тогда их суть? Что сравнивать?
Иные утверждают, что лучший критерий — религиозная мораль. Выше та вера, которая эффективнее заставляет своих адептов соблюдать заповеди. На эту тему тоже ведутся горячие споры. Чьи боги менее кровожадны? Во имя какой доктрины творилось меньше злодейств? В чьей пастве лучше статистика грехов? Какая религия благодатнее для социума?
