Джойс Кэри - Из первых рук
Глава 33
Мы снова ждали автобус. Чтобы куда-нибудь ехать.
Куда-нибудь в Сассекс. Кругом было черным-черно, как на совести у господ министров.
— Дай-ка еще глотнуть, — сказал я Носатику. — У меня аж кости промерзли.
И я приложился к бутылке. Не выношу виски. Разжигает кровь. А я не хотел распаляться против правительства. Тем паче против народа.
— Не будь я человек разумный, — сказал я Носатику, — я злился бы на правительство, на народ, на весь мир и так далее. Накручивал бы себя и лез в бутылку. У меня чесались бы руки дать этой безмозглой сволочи, нашему правительству, промеж глаз. Я говорил бы, что клопы и те лучше воспитаны, а у вшей больше такта.
И тут меня понесло, и я стал выкладывать все, что у меня накопилось о правительствах. Носатик взял меня под руку и отвел в сторону от фонаря, где стояла очередь.
— Еще услышат, — сказал он.
— Пусть слышат, — сказал я и снова открыл рот, чтобы заодно уж высказать все, что я думаю о народе, как вдруг у меня подкосились ноги. Носатик подхватил меня. Я почувствовал, что адски ломит затылок. Это удар, подумал я. Они-таки убили меня. Хуже, чем убили. Я боялся заговорить, боялся шевельнуть рукой. Что если я не смогу? Ненависть подымалась во мне горячей волной. Она была такой огромной, такой сильной, что могла бы сорвать звезды с неба. Но я вовремя понял, чем это мне грозит.
— Держи меня крепче, Носатик, — сказал я, — И не давай расходиться. Я ведь так. Никому, не желаю зла. У злости рожа зеленая, и жрет она падаль. А король при короне никогда не стонет. И от жизни до смерти всего шаг. Лицо у меня в порядке?
— Не понимаю, сэр, — сказал Носатик. — Как в порядке? — В голосе его звучал испуг.
— Не перекошено? Все нормально?
— Нормально, — сказал Носатик, вглядываясь в меня при свете фонаря.
— А это твой нос? — спросил я, протянув руку и сжав его сопелку.
— Б-бой д-дос, — сказал Носатик, чихая.
Тогда я успокоился.
— Пронесло, — сказал я. — А ведь на этот раз они чуть не поймали меня.
— Куда это автобус запропастился? — сказал Носатик, свирепо озираясь на какого-то типа в котелке.
— Чуть было не довели. Вывели-таки из себя. Но сегодня не они меня, а я их. Ничего, мы еще попрыгаем.
— По-моему, это входит в их обязанности, — сказал Носатик. — Полиции, я хотел сказать.
— Я прощаю им, Носатик. И завтра же забуду. Прощать свойственно мудрому, забывать — гению. К тому же так легче. Потому что так надо. С каждым ударом сердца мир рождается наново. Солнце всходит семьдесят пять раз в минуту. В конце концов, что такое народ? Такого не существует, существуют отдельные люди, индивидуумы. Каждый в своей крысиной норе. Так же далеко друг от друга, как одна даровая выпивка от другой. Даже дальше. Ибо каждый живет в своем измерении. А что такое правительство, как не группа индивидуумов? Кучка вещунов и душегубов, мечтающих о дерьмовых почестях и трясущихся перед разверстой пастью могилы. Я прощаю правительству, этому Джеку Потрошителю, этому киселемозглому, косорукому, бельмоглазому выжиге, этому колченогому громиле, этому заткнувшему себе уши растлителю, который ради дешевой похвалы продаст родную сестру, этому краснорожему ханже, который спит и видит, как бы изловчиться и, словно кожицу с апельсина, счистить искусство и художников с лица земли, как бы выхолостить гения, превратив его в смирного мерина для утренних прогулок в парке. Я прощаю ему, — сказал я, подымаясь в автобус, — я прощаю правительству, несмотря на все его злодеяния, потому что не в его силах избавиться от наложенного на него проклятия — быть только фикцией.
— Сильно сказано, — сказал джентльмен в замшевых перчатках, усаживаясь напротив.
— Фикцией, — повторил я. — Призраком, живущим в призрачном мире. Чертом на мельнице.
Они все уставились на меня, словно я псих или бесноватый. Поэтому я сказал:
— Я побывал уже в лоне Дьявола и зрил опустошенные земли его.
Погибший человек, погибнувшее зданье,
нерукотворное созданье Бога,
Его равнины — жгучий прах, его вершины —
мрамор страшный,
По кручам пропастей его струится лава, а фонтаны
Смолу с селитрой извергают, в развалинах и замки,
и заводы,
И ангелы, и духи, чьи лики покрыла копоть,
Угрюмо раздувают горны среди руин громадных.
— Прошу прощения, — сказал джентльмен, — но я не согласен с обвинениями в адрес правительства. По-моему, мистер Чемберлен...
— Чемберлен? Это кто такой? — сказал я. Потому что, несомненно, слышал это имя. В связи с орхидеями{52}.
Он выразил крайнее удивление. Но в рамках. Они же считали меня чокнутым.
— Он премьер-министр. Глава правительства. Всему голова, так сказать.
— Бог в помощь, — сказал я, — Шел бы лучше в головки швабры: крепкая палка-погонялка сзади, и спереди ничего, кроме выщербленных досок и кучи дерьма.
— Более того, — сказал джентльмен, кладя руки в замшевых перчатках на ручку зонтика. Теперь мне стало ясно, кто он по происхождению и профессии. Типичный старый буржожмот, Хамиус, Болеетогока. — Более того, — повторил он, — я глубоко убежден, что по нынешним временам у нас превосходное правительство. Достаточно сильное, чтобы уберечь нас от войны.
— Да, да, — сказала сидевшая рядом со мной леди в пенсне и с мужским портфелем в руках. Педагог. Буржофря. Пасификус милитарис. — Оно не страшится противодействовать поджигателям войны, засевшим в армии, авиации и флоте.
— Таким, как министр воздушных сил, — подхватил буржожмот, и его замшевые перчатки выразили крайнее возмущение.
— Эти их самолеты и дредноуты только провоцируют Германию, — сказала леди, вызывая живейшее сочувствие: два одобрительных кряканья и одно апчхи у досточтимой аудитории, состоявшей из худенькой женщины в очках, с красным носом пуговкой и корзиной яиц на коленях. Жена мелкого фермера.
— Слава Богу, у нас достаточно-таки сильное правительство, — сказала леди, оглядывая присутствующих с таким видом, словно желала знать, посмеет ли кто-нибудь возразить ей.
— Искренне рад за вас, — сказал я. — Правительство никогда не бывает достаточно сильным. Так что ваше, надо полагать, сущие дьяволы. Иначе с такой публикой, как вы и я, им несдобровать. Мы же травим наше правительство, как крыс или клопов. У бедняжки нет ни единого друга на свете. И чем больше оно старается, тем сильнее его поносят. А после долгого и славного правления ему, бессчастному, в пору только вешаться или стреляться. Даже уличные мальчишки не преминут плюнуть на его гроб. Право, при Обществе охраны животных следует учредить отделение по защите правительства, со специальными помещениями — там, конечно, где ветер дует в сторону от жилищ, — и смертными камерами. Куда милосерднее избавлять их от мучений до того, как придется выйти в отставку. Потому что, когда дело идет о правительстве, нет более неблагодарных, мстительных и жестоких дикарей, чем так называемая Свободная и Полноправная Английская Нация.
— Говорите за себя, — сказала женщина с корзиной.
— Ни за кого другого я и не могу говорить, — сказал я. — Не владею чужими языками.
Тут автобус остановился, и кондуктор сообщил нам, что дальше наши билеты недействительны. Мы сошли и оказались на дороге посреди леса. За деревьями виднелось море. Автобус исчез, как ракета, как огненный остров. Мы остались одни. И Носатик сказал испуганно:
— Где это мы, мистер Джимсон?
— Тут, — сказал я.
— Где же мы будем спать?
— Здесь, — сказал я.
— Но ведь дождь, мистер Джимсон.
— Не ощущаю, — сказал я. — На мне пальто и плащ. Правда, не мои, а сэра Уильяма, но это даже лучше.
— Но, мистер Джимсон, вы же так страдаете от кашля.
— А знаешь ли ты, как я страдал от Лондона? Я и сам не знал.
Природа меня ошеломила. Как всегда. Ведь я не был в лесу уже лет двенадцать. И я не мог оторвать глаз от деревьев, налезавших на луну, таких же монументальных, как киты. Бог мой, подумал я, ведь никто никогда еще не видел это дерево таким, какое оно есть. Наверное, у меня бы оно получилось. А потом опять передо мной замаячила большая рыба и Черчиллева шляпа. У меня родился замысел, грандиозный замысел.
Знаешь ли ты, что плодоносят древние те дерева,
что некогда зрели они,
И знаешь ли ты, что дерева и плоды на земле
процветали,
Дабы сокровенные радовать чувства
В местах, не исхоженных путником.
Именно так. Пока не придет путник. Умеющий видеть. Обладающий воображением. И увидит необычное.
— Хорошо бы найти местечко между корнями, где скопилось побольше листьев, — сказал я. — Вот, здесь подойдет. Нет, нет, только не отгребай листья. Внизу еще мокрее.
— Но вы же кашляете, мистер Джимсон, — сказал Носатик, играя роль няньки при гении.
