Джойс Кэри - Из первых рук
И мы впихнули ее в повозку эскулапа.
В больнице ей поставили диагноз: переохлаждение, шок, вывих копчикового позвонка и недоедание. Боюсь, за последние два дня бедняжка даже не пригубила чашки чаю.
Глава 32
Ни сумасшедшая возня Эйбла с его бредовой скульптурой, ни хлопоты с Лоли не отбили у меня охоты работать. В течение двух следующих дней я написал Ноги наново. Чистил, пока они не стали как живые. Теперь, когда я нашел ключ, можно было приниматься за могилу и самого Лазаря. Было воскресенье.
До восьми я работал. И так устал, что больше не мог. Поэтому я послал Носатика купить две бутылки пива, бутылку виски и пакет жареной рыбы с чипсами.
Носатику, к сожалению, пришлось прогуляться на значительное расстояние от дома. На полмили вокруг мы исчерпали кредит. По правде говоря, у меня уже две недели как кончились наличные. К счастью, Носатик прихватил с собой сберегательную книжку — три фунта четыре шиллинга, — и я занял у него три фунта в счет его жалованья.
Зная, что Носатику, при его любви торговаться, понадобится на покупку не меньше часа, я решил подняться на антресоли и, улегшись там на полу, вздремнуть. Не могу сказать, что я вернулся к привычке спать на полу по непреодолимой склонности. Просто нам пришлось расстаться с кроватями, чтобы покрыть текущие расходы. Дело в том, что приятель Биссона назначал за мебель очень низкие цены, и хотя, кроме кухонной плиты и оловянного урыльника, нам уже нечего было закладывать, я еще не выбрал всю сумму. Собственно говоря, даже если Ноги шли за двести гиней, сэр Уильям, учитывая расходы, все еще был должен мне фунтов пятнадцать — двадцать.
Я перешел спать на антресоли еще и потому, что приятель Биссона снял с окон занавески. С ним приходилось подолгу торговаться, зато можно было торговать. Да и как не уважать человека с таким чувством общественного долга. Он взял в заклад даже краны от ванной и цепочку от бачка. По шиллингу за кран и два пенса за цепочку.
На антресолях я был скрыт от посторонних глаз. И постепенно свил себе там уютное гнездышко, заменив пружинный матрас мешком, который я плотно набил газетами, а подушку — пачкой «Новостей мира», хорошо утрамбованных и туго перевязанных бечевкой. Собственная подушка — блаженство для тех, кто спит дома. Ее можно примять по форме уха. И я как раз наслаждался сладким сном — тем чудным сном, который приходит после доброго трудового дня в предвкушении следующего, еще лучшего, — когда дверь в студию под антресолями отворилась и разбудила меня.
Удача с «Воскрешением» привела меня в веселое расположение духа, и я уже открыл было рот, чтобы приветствовать Носатика какой-нибудь ерундой по поводу «воскресного» пира, как вдруг услышал голос леди Бидер.
— Не понимаю, — сказала она странным тоном. Казалось, эта женщина просыпалась после наркоза.
— Боже мой, — проскрипел незнакомый голос. — Ограбление среди бела дня. Теперь на них мода. Вынесли все до нитки.
— Нельзя ли мне на что-нибудь сесть? — сказала леди Бидер, все еще не придя в себя.
— Не на что, — сказал незнакомец. Я слышал, как он бегает по комнате. — Даже линолеум снят.
По правде говоря, приятель Биссона дал нам всего четыре шиллинга шесть пенсов за два почти новых куска первоклассного линолеума, настланного в ванных комнатах. Закладная лежала в конверте.
— Они забрали все, что здесь было, всю вашу великолепную коллекцию. Ужас. Надо немедленно сообщить в полицию. Где телефон?
И, бросившись в угол за дверью, он набрал коммутатор.
— Алло! Дайте полицию. Да-да. Соедините меня с полицией. Да, срочно. Крупное ограбление.
— Что это? Там, на стене? — слабо вздохнула леди Бидер. — Не понимаю.
— По-моему, это должно изображать ноги, — сказал сэр Уильям.
Я чуть свесился с балюстрады. Сэр Уильям, смахнув пыль с упаковочного ящика, служившего мне столом, волочил его к леди Бидер. Чтобы она села.
Но она, все еще озираясь, разглядывала Ноги. Как вы понимаете, могила, Лазарь и лысины — главная часть композиции — были только намечены, поэтому ноги особенно бросались в глаза.
— Ноги, — сказала леди Бидер.
— Алло! Алло! Да, полицию. Бедная Флора. Не знаю даже, как выразить вам свое сочувствие. Такое несчастье. Непоправимое, — говорил неизвестный — щупленький пшют в пенсне и приталенном пиджачке. — Одно из самых рафинированных собраний в Англии. Так превосходно подобранное. Истинно уникальное. Алло!
— Все это как-то странно, пожалуй, — сказал сэр Уильям успокаивающе. Его куда больше волновало отсутствие стула для леди Бидер. Самому ему тоже явно хотелось сесть. — Вот, дорогая. Ящик не очень пыльный.
— Где же мы будем спать? — сказала леди Бидер. — Право, нас могли хотя бы предупредить.
— Да, все это очень некстати, — сказал сэр Уильям, — очень некстати. Пожалуй, я позвоню тете Люси. Она всегда нам рада.
— Национальное бедствие, — сказал фитюлька, шипя от возмущения, как бутылка содовой. Скорее всего буржотля, из числа бедствующих граждан, возможно даже — из пишущей братии. Он не умел спокойно, как Бидеры, переносить утрату собственности. И я снова сказал себе: «Господи, благослови Бидеров, благослови миллионеров, умеющих прощать все, что не слишком их беспокоит».
— Ах нет, Билл, — сказала леди Бидер. — Мне сейчас не по силам чужое гостеприимство.
— Позвонить в «Савой»? — спросил сэр Уильям, направляясь к телефону.
— Кажется, там Мортоны. Они станут нам сочувствовать.
— Тогда в «Клэридж». Извините, Джеймс. — И сэр Уильям направился к телефону.
— Но как же с полицией? Меня уже соединяют, — сказал приталенный пшют. — Тут важна каждая минута.
—Прежде всего нам нужно на чем-то сидеть, Джеймс, — сказала ее милость. — Мы не можем жить на ящиках.
И сэр Уильям завладел трубкой.
— Погодите, Джеймс. Будьте добры, «Клэридж». С полицией подождет. Соедините меня с отелем. Как можно скорее. Да-да, срочно.
Фитюлька страшно разгневался и разбушевался. Он кричал, что вызовет полицию по автомату, и в ярости выскочил из комнаты.
Сэр Уильям и леди Бидер вели себя так достойно, что меня прямо подмывало спуститься к ним и разъяснить положение дел. Что все закладные сложены в пустую банку из-под томатов, которая стоит над дверью в ванную, где ее не смогут достать мыши. Но этот господинчик со своими звонками в полицию нагнал на меня страху. Опасный тип, судя по тому, что я видел и слышал. Приживал, надо думать. Из тех, что паразитируют на таких милых леди и джентльменах, как Бидеры. Весь напитан прихлебательской горечью и иждивенческой злостью.
Поэтому я решил объясниться с Бидерами, удалившись на почтительное расстояние. К счастью, в «Клэридже» нашелся для них номер, и сэр Уильям тут же вызвал такси. И пока он усаживал леди Бидер в такси, я тихонечко вышел из студии. Прихватив дождевик и пальто, я спустился по черной лестнице и пошел по направлению к закусочной, навстречу Носатику.
Мы встретились на первом же углу, и я сообщил ему, что нам нужно немедленно освободить квартиру и уехать.
— Желательно междугородным автобусом, с конечной станции. Железнодорожные вокзалы сейчас исключаются. В таких случаях там устанавливают наблюдение.
— Наб-блюдение? — спросил Носатик, сильно встревоженный. Он решил, что нас собираются арестовать.
— Полиция нам не грозит, — успокоил его я. — Дождь страшнее. Я слегка простужен, и если мы окажемся под открытым небом в такую сырую ночь, боюсь, я снова начну лаять, как собака. Самый страшный мой кашель. Сколько у тебя денег?
— Я взял р-рыбы с чипсами и в-виски, — сказал Носатик, дрожа от страха. — Мне дали девять пенсов сдачи, и еще у меня есть два шиллинга.
— Так. У меня восемь пенсов. Придется заморозить оборотный капитал.
Я поднял руку, и автобус на Виктория-стрит остановился по требованию. Мы поднялись наверх и заняли передние места. Туда кондуктор добирается не сразу. Я попытался приободрить Носатика.
— Ничего противозаконного мы не сделали, — сказал я. — Но начнется судебное расследование, а на это уйдет уйма времени. Меня до смерти замучают опросами и адвокатами. А мне нужно работать. И потом я могу рассердиться на наше правительство. А это уж совсем ни к чему. Бессмысленно объяснять правительству, что время и душевный покой художника представляют ценность для нации, материальную ценность, так сказать, принося славу, привлекая туристов и иностранных студентов, обеспечивая заказы, друзей, уважение, союзников, победы, безопасность и так далее и тому подобное. Бессмысленно обращаться к нему, потому что оно не слышит. Не обладает соответствующим органом. Поэтому и бросаться на правительство бессмысленно. Все равно что честить парализованного мула, когда он ведет себя соответственно своему состоянию.
Я, признаюсь, порол чушь; глупо сердиться на низших животных, особенно если они того заслуживают. Но, откровенно говоря, вся эта история выбила меня из колеи. Мне уже под семьдесят, думал я, и у меня не то здоровье, какое было в шестьдесят. Как художник я в расцвете сил. Но надолго ли меня хватит? На десять, от силы на пятнадцать лет. Старик Анджело, Майк Анджело, достиг вершины в восемьдесят пять, но тут же скапутился. Нет, я не могу терять время по каталажкам или больницам. Даже мысль об этом выводила меня из себя.
