Павел Кочурин - Коммунист во Христе
Вроде как неожиданно в сторону тайн и переметнулся разговор.
— Тайное, оно везде за нами следит, — сказал Дмитрий Данилович. — В войну вот кое-где и побывал, и не до того, но глаз и слух, ни что-нибудь, а тайну ловили. То о замке скажут, где видения являются, то на место загадочное укажут.
Яков Филиппович досказал, что народ держится своего роду и своих тайн. А те-перь, где чего разузнать. Базаров нет и ярмарок нету. Там-то, бывало, все тайны на слуху. У магазина за хлебом, опять же, разговоры казенные. Да нас другие катаются. Они для те-бя короба дури и насобирают. О своем-то сказать тебе и не дадут. А коли своего не знать, то и чужого не понять.
Один из поплавков повело. Дмитрий Данилович попривстал было. Но Яков Фи-липпович остановил его жестом руки. Осторожно проќтянул руку к удилищу и вытащил сорогу. Опустил ее в ведерко. Сел на прежнее место. И вроде от чего освободившись в се-бе, высказал сокрытые мысли:
— Вот чего бы ему появляться-то тут?.. — как бы подумал вслух о Горяшине. — Не-прикаянным и шатается, должность исполняет, чин, вишь, большой. А она, должность-то, гордецом его делает, к греху толкает. А ты самого дела будь без права, а значит и без от-вета за дело… Требуют, чтобы все становилось одинаковыми. А одинаковы-то только ги-ри; пуд — так пуд, два — так два.
Старик Соколов отрешенно глянул на плесо, вглубь воды. Все вроде бы и обо всем говорено и переговорено. Но коли жизнь телегой пустой по ухабам грохочет, то и разго-воры все тележные… Помолчали, и Яков Филиппович рассмеялся добродушным смешном крестьянина, как бы в ответ на жалобу заезжего гостя на плохую погоду.
— В Семеновское вот от нас уехал. Серафим сказывал… К Тарапуне, к тому сунуть-ся остерегся. Александра-то, деваха умная. Бог даст, поосмелвет, так и будет толк.
Дмитрий Данилович со вздохом кивнул головой, вымолвив невольно: "Да-аа". Яков Филиппович тоже понурившись молча посидел и встал, скаќзав, что пойдет бросит трояч-ки. С какой-то печалью поглядел то ли на живых рыбин, плавающих в ведерке, то ли на свое отражение в нем:
— Вот ведь как мир-то устроен: щука хватает подсунутых ей рыбин и сама попада-ется в ведерко. Можно ли тут пенять на ловцов?.. Вся жизнь, получается, в ловле, к кому кто попадется… — Неторопливо поќшел на самый мысок к Гороховке.
За спиной Дмитрия Даниловича что-то зашуршало. Он оглянулся и увиќдел Настю, дочку Татьяны Носковой.
— Дядя Дмитрий, — заторопилась она высказаться, — маму на склад вызвали. За пше-ницей к нам приехали. Она и послала меня. Я сумею, сеяла в прошлом году.
Ноги у Насти были красные, как лапы гуся, синие спортсменки она деќржала в руке.
— Да ты, никак, бродом, — удивился Дмитрий Данилович, — машины ведь ходят до моста.
— Мама говорила, да я боялась опоздать.
Дмитрий Данилович спросил Настю, откуда приехали за пшеницей. Оказалось из Семеновского. В прошлом году шефы там пустили зерносушилку, такую же, какая у них ржавеет, но зерно после сушки оказалось невќсхожим. Горяшин и подсказал о пшенице, договорился с Александрой. Значит и горяшины где-то нужны грехи латать.
Старик Соколов появлению Насти не удивился. Она наискосок побежаќла к сеялкам.
— Испортила вот поле-то, ямины на глади оставила, — сказал он Насте, шутя.
Настя виновато опустила глаза, словно наследила на вымытом к празднику полу. Следы на половицах она тут же бы и затерла, а ямины осќтанутся.
Дмитрий Данилович успокоил ее.
— Ничего, Настя, поле прикатываться будет, все и сгладится.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Слово о деле бережется в себе
1
Сев на Даниловом поле закончили. Солнце было еще высоко и Дмитрий Данилович решил, не мешкая, переехать в Кузнецове. Яков Филиппович остался на реке. Много ли таких отрадных, не то что дней, а часов в году. Да и на наживки хотелось взглянуть. Настя пошла домой опять бродом.
После ухоженного, своего поля, Кузнецово выглядело неуютным, чуќжим. И свету мало, и небо не то над ним. Будто в неприбранный дом воќшел. Концы поля — что пила с выломанными зубьями. Выступы пашни вреќзались в заросли кустарника и истерзанного ельника.
Кузнецово возникло на казенном вырубе. Когда-то в березовой курќтине среди ель-ника обжигали уголь. После выруб перешел к моховцам. Его раскорчевывали исподволь. Кориным досталась полоса напротив раќзмашистых елей. Они и подбирались к этим елям раз за разом. Кто-то и дотягивался до них, а кто-то и нет. И вышли концы поля "пилой" из-за неровности вырубов.
Оглядевшись, Дмитрий Данилович рассчитал, что пахоту лучше начинать от своих бывших елей. Снял прилаженный за кабиной мотоцикл. Отвинтил отвалы от плугов, при-цепил бороны и выравниватель — обрезок рельсы.
Без отвалов пахалось легко. Дыбилась гребнями земля, рассыпалась. На непро-орышах выворачивались глыбы, но они тут же разбивались боронами. Понял, отчего у Саши Жохова оставались огрехи. Не хватало терпения и сноровки сладить с трактором.
Увлекся, поглядывая, как бурлит под плугами пашня. На развороте заметил елоч-ку, чудом не смятую. Остановился, подошел к ней. "Погибќнешь ведь'', - сказал ей. Что-то накатило умиленное, крестьянское. Возникла жалость, словно к осиротевшему зверьку. Взял заступ, укрепленный сбоку за кабиной, и с комом земли перенес деревце в безопас-ное место. "Ну вот, тут и будешь расти", — приветил елочку.
Справа густилась купа молодого сосняка. Кое-где нежные верхушки ощипаны ло-сями. Но это — жизнь. А вот пройдет лет десять, и если не уберечь, весь этот соснячек на-прочь сгубят безразличные топор и пила. Сосняк как бы отражал свет и сам светился. А ели свет вбирали в себя и все вокруг темнили. В каждом дереве свои загадки и сбои тай-ны.
Дмитрий Данилович нехотя закончил работу. Сумерки уже припадали к земле, крались из леса. Косые тени от старых елей перехлестывали поле. Линии борозд начина-ли сливаться в темно-синюю сплошь. Поставил тракќ тор в лесочек, подошел к мотоциклу.
Ехал по песчаной насыпи болотняком с приятным ощущением усталости. Дума-лось вольно. Жили вот пытливые и смелые сеятели, возделыватели хлебной пашни-нивы. Только человек большого трудолюбия и беззаветной веры в вечность жизни, мог начать новину. Домотканая рубаха на нем не просыхала. Лошадку свою он больше жалел, чем себя. Без нее ему беда. Не от жадности тщился, а от долга перед землей. Ей без доб-рых рук пахаря одна доля — изнывать от зуда, терпеть на себе назойливую поросль. А ему хотелось видеть свою ниву облагороженной кормилицей, красивой и доброй. Этого и сама земля хотела. А такому трудолюбу завидовало безмозглое зимогорье. И как вот могло случиться, что это зимогорье взяло верх над трудолюбом?.. Какой нечистый им в этом помог. Не Господь же Бог.
Мотоцикл с треском проскочил болотняк. Открылся простор Данилова поля. Река отражала легкие облака и светила Черемуховой круче за Шелекшей. Казалось чудом, что от кручи шло, лилось божественное сияќние на всю ширь нового поля.
Дмитрий Данилович приглушил мотор мотоцикла. Нажал на гудок: моќжет Яков Филиппович еще на берегу… Ответа не услышал. И все же решил промахнуть вниз, к дуб-кам… Старика Соколоќва на плесе не было. На тор стороне виднелся плотик, прижатый к беќрегу. На нем он и перебрался через плесо.
Послезавтра похороны Глеба Федосеевича — деда Галибихина. Дмитрий Данилович дорогой обдумывал, как ему лучше распределить время. С утќра до обеда закончит вспаш-ку Кузнецова, и заедет еще раз поклонитьќся праху усопшего страдальца, кончившего свой земной путь угнетенным. Это судьба целых поколений, лопавших под темное иго демиур-генизма. Все чаще в мысли врывалось такое моховское прозвание устаноќвления нынеш-ней их жизни. И оно казалось уже самым верным и точным. И даже научным, по высказам городских гостей и художника. Лучше-то — кто придумает, с тем же "измом" — демиургизм — демонизм. Страшно осознавать, что может надолго затянуться это вампирское иго изма.
Дома встретил корреспондента Андрея Великанова. Иван пригласил его к себе. Сидели под березами, с ними была и Светлана. Великанов о чем-то увлеченно рассказы-вал. Похоже отвечал на выспросы Светланы, и сам ее расспрашивал.
За чаем разговорились о Глебе Федосеевиче. Порассуждали о колхозных делах. Как без этого — Великанов затем и приехал. Дмитрий Даниќлович попросил Андрея (так, по имени называл его Иван) написать о Тарапуне, Леониде Алексеиче. А о Даниловом поле, о севе льна, вовќсе не упоминать, чтобы не навредить делу.
Не стало деда Галибихина, а жизнь длиться. И он как бы зримо приќсутствует среди знавших его. Все идет от Начала, как и предусмотреќно самим Началом. И в каждом это единое тачало продолжается. Хоть какими кривулями не колеси по целине, а от наторен-ной Началом дороќги никуда не отойти. Начало — это тяга Земли и Провидение Неба. Все и в каждом держится в своей определенности. Конец — тоже Начало — точка на замкнутом круге, к которой приходят, и от которой отходят. О том и пофилософствовали Светлана, Андрей, Иван и вольным слушатеќле их рассуждений — Дмитрий Данилович.
