Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2010)
Отсюда протягивается нить ко второму, «гносеологическому» толкованию . Оно объясняет стихотворение Стивенса как драматизацию акта познания мира сомневающимся человеческим разумом — сомневающимся даже в существовании своего «я», не говоря уже о внешнем мире, о том, что «не-я». Разум только — «a listener, who listen in the snow, / And, nothing himself, beholds / Nothing that is not there and nothing that is» — «слушатель, который слушает в снегу, и, сам будучи ничем, созерцает ничто, которого там нет, и ничто, которое есть». Этот поэтический солипсизм парадоксальным образом связан с фундаментальной верой Стивенса во всемогущество воображения. Все в мире лишь хаос и небытие — то есть «ничто, которого нет», до тех пор, пока воображение не претворит это «ничто» в «нечто», то есть в «ничто, которое есть».
Третье толкование назовем «скептическим» или «антиромантическим».
В этой схеме «снежный человек» представляет собой аллегорию скептического ума, отвергающего все романтические — или даже просто «слишком человеческие» — иллюзии, то, что Харольд Блум называет «сентиментальными заблуждениями» (pathetic fallacy) [6] . То, что остается, — голый человек на голой земле. Как сказал король Лир, «голое двуногое животное»; впрочем, к «снежному человеку» это неприменимо за явным отсутствием у последнего ног.
По мнению Пэта Ригелато, «Снежный человек» есть отрицание идеи, что природа — образ человеческих радостей и печалей. Творческое воображение должно приучить себя к холоду зимы, чтобы видеть вещи без прикрас. «Ничто, которое есть» — это мир во всей своей явной наготе и непоправимой реальности [7] . «Стивенсу удалось создать, может быть, самое холодное, обнаженное стихотворение на английском языке, лишенное надежды и отчаяния, добра и зла — этих созданных человеком идей, искажающих чистое восприятие», — пишет другой критик [8] . Отметим, что здесь «чистое восприятие» по сути совпадает с той «целомудренностью интеллекта», которая составляет самое ядро определения скептицизма у Джорджа Сантаяны — видного американского философа и друга Стивенса со студенческих лет.
Наконец, четвертое толкование можно назвать «буддийским» или «восточным». Согласно нему стихотворение представляет собой упражнение в медитации. Его убаюкивающие, обволакивающие терцеты ведут читателя через изгибы и повороты синтаксиса к финалу, в котором трижды, как заклинание, повторяется слово «ничто». Субъект (a listener) не только созерцает «ничто», он сам является «ничем». Такое растворение сознания в самоуглубленном созерцании, вплоть до утраты собственного «я», типично для восточной, прежде всего «буддийской», традиции.
К этим четырем толкованиям прибавим стоящее несколько особняком суждение авторитетной Хелен Вендлер (некоторые вообще полагают, что бурное развитие стивенсоведения в последние десятилетия инспирировано «могучей кучкой» критиков: Фрэнка Кермоуда, Хелен Вендлер и Харольда Блума). Вендлер полагает, что «Снежный человек» Стивенса становится понятней, если рассмотреть его как вариацию на стансы Джона Китса «Зимней ночью» [9] .
Зимней ночью
Зимой, в ночи кромешной,
Блаженный нищий сад,
Ты позабыл, конечно,
Как ветви шелестят.
Пускай ветрам неймется
И дождь холодный льется,
Придет весна — вернется
Зеленый твой наряд.
Зимой, в ночи кромешной,
Блаженный ручеек,
Ты позабыл, конечно,
Как летний свод высок.
Тебя лучи не греют,
В плену хрустальном тлеют,
Но сон тебя лелеет,
Морозы не томят.
Вот так бы жить, не мучась
Ни скорбью, ни виной,
Забыв про злую участь
Под коркой ледяной!
Но как найти забвенье,
Печали утоленье,
Хотя бы на мгновенье, —
Стихи не говорят.
Тема «Снежного человека», по мнению Вендлер, та же, что у Китса; это «заморозка сознания», попытка достичь забвения минувшего счастья в амнезии чувств — подобной той, что охватывает природу зимой. Такое прочтение можно назвать «лирическим» или «китсовским»; но в основной список мы его не включаем (из интуитивных соображений).
II
В дополнение к рассмотренным выше четырем истолкованиям «Снежного человека» — «природному» (или «романтическому»), «скептическому» (или «антиромантическому»), «гносеологическому» и «буддийскому» — можно было бы добавить еще одно, пятое толкование . Мы предлагаем рассмотреть это стихотворение как ars poetica Уоллеса Стивенса, как его наставление поэту.
Обратим прежде всего внимание на грамматическую структуру стихотворения. Оно представляет собой одно сложносочиненное предложение, каркасом которого, то есть главными клаузулами (main clauses), являются следующие:
Нужен зимний, застывший ум…
Нужно сильно захолодеть…
Перед нами не описание пейзажа, а, в первую очередь, некое модальное утверждение. Чтобы смотреть и видеть — необходим «зимний ум». Сравним с одним из программных стихотворений Стивенса «О современной поэзии»
( Of Modern Poetry, 1940):
Стихотворение в момент замышления ищет
Необходимое и достаточное…
И далее:
Нужно заново жить, овладеть новой речью,
Нужно быть готовым предстать пред мужами
И пред женами века сего — во всеоружье.
Стихотворение должно найти все, что нужно,
В себе, оно должно выстроить сцену…
Сходность этих форм долженствования подкрепляет догадку, что и в «Снежном человеке» речь может идти о стихах. Перед нами, по сути, готовая инструкция. «Нужен зимний, остывший ум…» и так далее. Иначе говоря, для писания стихов необходимо понизить температуру пишущего. Творческое состояние — в отличие от распространенного мнения — не разгоряченное, а охлажденное. Поэтический транс достигается не воспламенением души, но ее замораживанием. В другом стихотворении Стивенса, написанном и опубликованном в том же самом 1921 году, «Человек со слабыми голосовыми связками» (The Man Whose Pharynx Was Bad), мы находим то же самое: нужно сбить температуру — для того, чтобы к поэту вернулась способность творить:
О язва повседневности… Быть может,
Когда б зиме-сиделке удалось
Сбить жар ее, охолодив насквозь —
До самой ледяной последней дрожи,
Я б тоже мог, сомненья одолев,
Ногтями соскребать со стекол плесень,
Чтоб время одарить охапкой песен…
Оппозиции «зима — лето», «Север — Юг» чрезвычайно важны для поэзии Стивенса. При этом «Юг» у него ассоциируется с ежегодным отпуском во Флориде, с ее роскошной тропической природой, запечатленной в стихотворениях «О Флорида, земля сладострастья», «Артистическая натура», «Догадка о гармонии в Ки-Уэсте» и ряде других.
Наиболее драматично эта оппозиция представлена в стихотворении «Прощание с Флоридой» ( Farewell to Florida, 1936). Юг — это лихорадочный сон, бутафория, страсть, помешательство — в конце концов, измена самому себе. Север — возвращение к себе настоящему, отрезвление, желанный холод ума и сердца.
Прощание с Флоридой
I
Вперед, корабль! Там, на песке, вдали
Осталась кожа мертвая змеи.
Ки-Уэст исчез за грудой дымных туч,
И зыбь искрит как изумруд. Луна
Над мачтой, и минувшее мертво,
Наш разговор окончен — навсегда.
Мой ум свободен. В небесах луна
Плывет свободно и легко, и хор
Сирен поет: минувшее мертво.
Плыви во тьму. Пусть волны мчатся вспять.
II
Мой ум был связан ею. Пальмы жгли,
