Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2013)
o:p /o:p
И долго буду тем любезен я народу, o:p/
что этот полутанк с системой полужал o:p/
я в неживой строфе навеки задержал o:p/
верлибру в панику и панике в угоду. o:p/
o:p /o:p
Эта «ода ментовской дубинке» написана по следам реального опыта и по мотивам пушкинского «Памятника», с учетом соответствующей традиции. Личный опыт «самостоянья», противостояния тупому насилию, милицейскому произволу имеет значение для вечности, будучи вот так «задержан» в стихе, и на фоне пушкинских цитат соотносится с «чувствами добрыми», «свободой», «милостью к падшим». И алкогольная тема в первых строфах, дающая начало лирическому сюжету, и фаллический юмор звучат с тем же одическим пафосом, с той же важностью и серьезностью. Лирический герой Ерёменко всегда исполнен достоинства в своем социальном отщепенстве, он лишен каких бы то ни было социальных подпорок, свободен от условностей, он — человек как есть, носитель антропологических сущностей, временами супермен («Я женщину в небо подкинул / — и женщина стала моя»), но прежде всего — поэт. o:p/
Учитывая пристрастие Ерёменко к школьному материалу, можно было бы описать его поэтический мир в жанре школьного сочинения: образ поэта и тема поэзии, тема родины, тема свободы, тема любви и дружбы, тема одиночества, смерти… И главное в таких параметрах было бы сказано, уловлено этой нехитрой сетью — так можно вполне адекватно описать и пушкинский, и, скажем, некрасовский поэтические миры. Вечное тело поэзии остается неизменным, находя себе новые формы образности, языка, — в этом смысле следует понимать пушкинские слова, отчасти уже приведенные нами: «Если век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, — то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарились и каждый день заменяются другими, произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны» <![if !supportFootnotes]>[37]<![endif]> . Именно в этих непреходящих темах глубинное Я поэта обнаруживает свою уникальность. У Ерёменко традиционные темы присутствуют, как правило, в парадоксальном контексте, как можно убедиться на примере только что процитированной оды, при этом говорить о пародийности таких стихов не стоит — они не направлены жалом остроумия на тексты-предшественники. В его личном видении, в резко индивидуальной манере письма бесконфликтно соединяются и взаимопроникают традиционно-пафосное и условно-низкое, героическое и бытовое, серьезное и смешное. Ерёменко снискал множество обвинений в ерничестве, пересмешничестве, цинизме и пр., а на самом деле он поэт скорее пафосный, чем циничный — силою своего поэтического голоса он придает серьезный жизненный статус, например, похмелью: o:p/
o:p /o:p
В начале восьмого с похмелья болит голова o:p/
не так, как в начале седьмого; хоть в этом спасенье. o:p/
Сегодняшний день — это день, пораженный в правах: o:p/
глухое похмелье и плюс ко всему воскресенье. o:p/
o:p /o:p
И плюс перестройка, и плюс еще счеты свести o:p/
со всем, что встает на дыбы от глотка самогона. o:p/
Вот так бы писать и писать, чтоб с ума не сойти, o:p/
в суровой классической форме сухого закона... o:p/
o:p /o:p
Вот видите, сбился, опять не туда повело: o:p/
при чем здесь «сухой» самогон, когда спирта сухого o:p/
глоток... Извиняюсь, опять не про то. Тяжело o:p/
в ученье с похмелья в бою... Будь ты проклято! Снова. o:p/
o:p /o:p
Вернее, сначала. В начале восьмого башка... o:p/
Люблю тебя, жизнь, будь ты проклята снова и снова. o:p/
Уже половина... восьмого стакана... рука o:p/
уже не дрожит, и отыскано верное слово. o:p/
o:p /o:p
Процесс борьбы с похмельем, перестройкой, безумием, энтропией совмещен с процессом создания текста и завершается победным «найдено верное слово» — поэтическим словом одолевается зло, внешнее и внутреннее. «Суровая классическая форма» стиха уподоблена «сухому закону» — так поворачивается «тема поэта и поэзии» у Ерёменко. В этих стихах заключен весь диапазон свободы поэта — от свободы слов до высшей привилегии проживать собственную жизнь по собственному выбору, не сообразуясь с социальной нормой. o:p/
В стихах Ерёменко просматриваются два варианта личного пути на обочине регламентированной советской жизни с ее «идиотизмом, доведенным до автоматизма»; первый путь — «величайший гуманизм» свободы, расслабленной и беззаботной («…там, где я, свободный дзэн-буддист, / не читавший Фрейда и Лилли, / сплю, как величайший гуманист, / на платформе станции Фили»), другой путь — личного, непубличного, тоже маргинального подвига, смысл которого знает только сам герой, как, например, в «Песенке альпиниста», где альпинизм, конечно, условный, с «разрезанной веной», «разрезанной верой» в свой особый путь и с отсылкой к альпинистским песням Высоцкого, или в двух парных стихотворениях о «старой деве» и «девочке дебильной» <![if !supportFootnotes]>[38]<![endif]> . Эти последние, может быть, самые известные персонажи Ерёменко — его ответ на тему трудового героизма, заполнявшую песни и энтузиастическую советскую поэзию 1950 — 1970-х. И если «девочка дебильная» самоотверженно делает свое жизненное дело в каком-то совсем уж особом измерении, в абсолютно аутичном собственном пространстве <![if !supportFootnotes]>[39]<![endif]> , то «старая дева» со своей «теоремой Виета» существует на грани советской жизни со всем ее абсурдом: o:p/
o:p /o:p
Когда одиноко и прямо o:p/
она на кушетке сидит o:p/
и, словно в помойную яму, o:p/
в цветной телевизор глядит. o:p/
o:p /o:p
Она в этом кайфа не ловит, o:p/
но если страна позовет — o:p/
коня на скаку остановит, o:p/
в горящую избу войдет! o:p/
o:p /o:p
И хотя на поверхности цитируется сплошь Некрасов, на самом деле ближайшая генеалогия этого текста — глава о Вере Фигнер из поэма Евтушенко «Казанский университет» («На лекции Лесгафта ты ли / летела, как будто на бал, / и черные волосы плыли, / отстав от тебя на квартал» — ср. — «она теорему Виета / запомнила всю наизусть», «и северный ветер играет / в косматой ее бороде»), и если уж от чего-то дистанцируется здесь Ерёменко своей иронией, то не от классики, а от громокипящего дешевого пафоса стадионной поэзии. «Казанским университетом» навеяны также интонации двух других его стихотворений — «Кочегар Афанасий Тюленин…» и, может быть, самого «героического» — «Игорь Александрович Антонов…» (ср. начало главы «Щапов» у Евтушенко: «Афанасий Прокопьевич Щапов, / урожденный в сибирских снегах…»). Игорь Александрович Антонов (реальный человек, приходивший на вечера Ерёменко и встававший в зале при чтении этих стихов) героизирован по всем советским канонам, с привлечением Маяковского («как живой с живыми говоря»), песенных штампов («простой московский парень», «с необъятной родиной моей») и, по контрасту — Пушкина («Гений твой не может быть измерен»), Тютчева («как Христос, пойдешь ты по пивным») и Мандельштама («к пьяницам сойдешь и усоногим»). Все это смешано в густой коктейль с фирменным сочетанием патетики, красоты и алкогольной темы: o:p/
o:p /o:p
Я уже давно не верю сердцу, o:p/
но я твердо помню: там, где ты o:p/
траванул, открыв культурно дверцу, o:p/
на асфальте выросли цветы! o:p/
o:p /o:p
Тут все идет вразрез с эстетикой и этикой человека эпохи социализма — так или иначе, героическая тема у Ерёменко сворачивает на пути свободы, а если не сворачивает, то становится абсурдистской пародией («Памяти неизвестного солдата»), тогда как абсурдные герои и действия наделены у него героическими чертами — такое происходит осмысление и переосмысление подвига и человеческих ценностей. o:p/
Все «доблестные» герои Ерёменко — одиночки, и в этом смысле все они — проекция лирического героя с его острым экзистенциальным переживанием одиночества: o:p/
o:p /o:p
Там где человека человек o:p/
посылает взглядом в магазин. o:p/
Кажется, там тыща человек, o:p/
но, в сущности, он там всегда один. o:p/
o:p /o:p
И здесь «Анчар» не объект пародии — подтекстом пушкинской притчи задан универсальный смысл того, что чувствует человек в магазине или на какой-нибудь другой, более возвышенной жизненной сцене: «...в сущности, он там всегда один». Магазин, один из любимых топосов Ерёменко наряду с пивной и туалетом, нисколько не роняет онтологической темы — в другом стихотворении он оказывается метафорой души и снова пространством одиночества: o:p/
o:p /o:p
Невозмутимы размеры души, o:p/
Благословенны ее коридоры. o:p/
Пока доберешься от горя до горя — o:p/
в нужном отделе нет ни души. o:p/
