Сибирский папа - Терентьева Наталия

– Ну, ты придурок. Ай… – Я стала растирать щеку и глаз. – Больно как.

– Маш, Маш… – Первым до меня добежал Гена.

Кащей, собственно, и не бежал, потому что он опять с кем-то разговаривал, косясь на меня.

– Ой, у тебя тут…

– Купи мороженое!

Гена с ужасом посмотрел на меня.

– Сбегай, купи, пожалуйста, мороженое. Мне надо холод приложить.

– А, да, ага. – Гена побежал, тут же вернулся. – А какое?

– Любое, Гена. Ты в порядке?

– Да!

– Да не ты! Я Йорика спрашиваю.

Мальчик стоял рядом со мной с совершенно отсутствующим видом, как будто только что не летел с высоты.

– У тебя ничего не болит?

– Не. Вот тут… – Йорик потер спину.

– Ну-ка, повернись… Толстовка моя разорвалась… Что тебе там надо было, наверху?

Йорик растерянно моргал. Я прижала его к себе. Что он может мне ответить?

– Руками помаши, шеей покрути, нигде не больно?

Гена тем временем побежал к магазину. Сделал несколько прыжков, вдруг замер и снова вернулся.

– Я это… у меня денег больше нет.

– Совсем?

– На такси последние истратил. Мне мама скоро переведет.

– Хорошо. Пошли все вместе.

Я покрепче взяла Йорика за руку, чтобы он опять не вздумал взобраться куда-нибудь повыше или сбежать – я не знаю, что у него сейчас в голове. Я совершенно не понимала, что мне нужно делать, возвращать ли Йорика домой – у него-то точно здесь есть дом. И как вообще быть. Поэтому я даже обрадовалась, когда снова позвонил Вадик.

– Маняша… Всё, Валя поехала!.. Я билеты на следующий рейс поменял, жду ее!

– Ладно.

Время куда-то делось. Только что было совсем светло, и стало жарко от неожиданно яркого солнца, вышедшего после мрачного серенького дождика, зарядившего утром. И вот уже засинело закатное небо, сквозь просвет невысоких домов на площади виднелось огромное оранжевое солнце, низко-низко остановившееся над противоположным берегом реки.

Я вдруг почувствовала, как я невероятно устала. Мы толком ничего не ели за день. А день, такой странный, ужасный, самый плохой день в моей жизни, прошел. Сейчас солнце повисит еще немножко, расцвечивая горизонт – сегодня просто невероятно красивый, никому не нужный закат – и сядет. И день закончится. Всё.

– Мария? – Незнакомый мужчина говорил со мной официально и строго.

– Да.

– Вы не знаете, где сейчас может находиться Юрий Анатольевич Сергеев?

Я не сразу поняла, о ком он говорит.

– Кто?

– Сын покойного Анатолия Сергеева. Юрий Анатольевич.

Я взглянула на Йорика. Мы стояли у магазина, который, кстати, уже закрывался, продавец опускал внешние жалюзи на окнах. А Йорик очень внимательно рассматривал стоящий у магазинчика плакат, на котором была нарисована сосиска в хлебе, наряженная, как модный подросток – в большие белые кроссовки из майонеза, красную кепку из кетчупа… Я даже помотала головой. Какой бред… Может, мне уже всё это кажется? И ничего такого нет? И я закрою глаза, а открою их дома, в Москве, мне в лицо ткнется белыми усами Антип, громко мурлыча, и шумно вздохнет в ногах Рыжик, с которым пора бежать на улицу? Но нет. Это всё правда. Я закрыла глаза, открыла их, но ничего, к сожалению, не изменилось.

– Я… не знаю, где он, – почему-то ответила я, наверное, интуитивно.

– Имейте в виду, если вы удерживаете Юрия Анатольевича, вы должны освободить его и передать… гм… опекунам.

По тому, как человек замялся, я вдруг поняла, что он очень старается говорить так, чтобы я подумала, что он из полиции или еще откуда-то, где все так разговаривают, где имеют права отдавать приказания.

– Ему уже назначили опекунов? – спросила я.

Я, конечно, не на юридическом учусь, но общего образования мне хватает, чтобы понять, что за день этого произойти не могло.

– Слушай, хватит уже. Давай вези Юру обратно, – сказал в трубку другой голос, – если не хочешь, чтобы тебе по голове настучали. Проблемы никому не нужны.

– Вот и не разводите проблем, – ответила я, покрепче держа Йорика, который пытался вырваться.

– Ну, ты борзая… – проговорил мужчина.

Я дальше слушать не стала. Я ничего не понимаю, что происходит. Возможно, завтра у меня в голове все это уложится. Усталость и голод навалились одновременно. Больше всего я хотела бы сейчас оказаться дома, но это невозможно.

Вовремя подоспевший к нам Кащей с тревогой посмотрел на меня.

– Мария, что-то ты очень бледная… А с глазом что? – Он попытался протянуть ко мне руку, я отвела ее.

– Ты все профукал, Володя, пока выбирал между тремя женщинами. Заблудился в трех тетках.

Кащей улыбнулся.

– Приятно, когда ты ревнуешь.

– Володя, у меня нет сил на тебя.

– Пойдем-пойдем… – Кащей подхватил было меня, но я высвободила руку. – Так, всё, Куролесов, пока! – Кащей выразительно махнул Гене, как будто тот был виной, что я так вела себя с ним. – Давай-давай, домой топай! Вон автобус, ножками топ-топ… и в аэропорт! – Кащей говорил вроде бы шутливо, но звучало это грубо и неприятно.

Я подняла Йорика, который сполз по стенке только что закрывшегося магазина, у которого мы так и простояли, не войдя вовнутрь и не купив мороженого для моего синяка. В моем кармане опять заиграла жизнерадостная музыка. Поменять надо эту мелодию, под которую хочется раскинуть руки и танцевать, танцевать…

– Манечка… – Мне звонил взволнованный Вадик. – Валя решила поехать на такси, чтобы быстрее… И окончательно застряла в пробке! Только выехала и – встала! Пробка бардовая, десять баллов! Надо же было на электричке ехать с Павелецкого вокзала! Я еще раз рейс поменял… Билеты не пропали, жду… Хорошо, что самолетов много… Ты как?

– Нормально. – Я так устала, что мне уже было всё равно. Мне хотелось сесть, закрыть глаза. Но перед этим выпить хотя бы горячего чаю…

Так, надо взять себя в руки. И не рассчитывать на Кащея. И не рассчитывать на Валюшу и Вадюшу, что они приедут и что-то решат, уладят. Мне сегодня вообще-то исполнилось двадцать лет. Такая внятная грань между детством и взрослой жизнью. Юбилей. По ощущению – совершеннолетие, не полное, конечно, президентом меня пока избрать не могут, и даже депутатом моего района, но что-то я ведь могу сама решить и сделать? В моем возрасте люди уже звезду Героя Советского Союза получали, посмертно… Спасали людей, поднимали полки в атаку… А я? Ною и жалуюсь, и не знаю к какому плечу притулиться с чашечкой горячего чая. Ни к какому. Размотаться в обратную сторону из своих соплей, в которых я замоталась, и понять, что делать.

– Пойдем. – Я кивнула Йорику, опять севшему на землю у стены.

Он что-то такое услышал в моем голосе, что сразу сам встал.

Я нашла в кошельке монетку и приложила к виску, взглянула на Гену. Он хотел что-то сказать или спросить, но передумал. Быстро заморгал и задвигал руками, сделал огромный шаг ко мне и немного в сторону, покачнулся. Завел мотор, поехал вместе с нами. Вот и хорошо. А Кащей? Кащей лихорадочно писал что-то в телефоне, заметив мой взгляд, убрал телефон и улыбнулся – нехорошо так, лживо. Даже других слов искать не стоит.

– Мария!..

Когда он старается говорить так, как сейчас – как будто душевно, проникновенно – получается это ужасающе. Хуже всего. Наверное, потому что ни капли правды в этом нет. Ни единой капельки.

Не обращая больше внимания на Кащея (объясню себе всё потом, сейчас просто буду делать так, как чувствую, мне ничего другого не остается), я пошла к гостинице.

На мое удивление, на регистрации меня никто ничего не спросил про Йорика. Я даже не стала заполнять новую анкету, сказала, что вчера выехала, а сегодня снова хочу взять номер. Подумав, я взяла двухкомнатный семейный номер для нас с Йориком и еще один, для Гены. Денег ведь у меня полно – единственное из материальных ценностей, что не отобрали отцовские «друзья». Хорошо, что сумку не стали обыскивать – не сообразили, видно. Гена молча протянул мне свой паспорт. Скажу завтра, чтобы улетал обратно. Сама возьму ему билет. А сейчас пусть будет здесь.