Виталий Безруков - Есенин
— Не буду петь «Интернационал», — повторил Есенин и расписался.
Айседора облегченно вздохнула, когда Есенина отпустили и он, вытирая выступивший на лбу пот, уселся на скамью.
Вслед за Есениным подписку дала Айседора. Проделала она это с таким высокомерным презрением, что даже видавший виды чиновник смутился.
— Мистер чиновник, я не люблю Россию! — начал Ветлугин, когда очередь дошла до него. — Я бесконечно равнодушен к судьбе моих родных, у меня нет друзей, есть только собутыльники! Шучу! — прохихикал он.
— Здесь не место для шуток, мистер Ветлугин, — грубо оборвал его чиновник.
— Простите, я забыл, что это Элис-Айленд! — скорчил он плачущую физиономию.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Баба с факелом! Символ Свободы! Твою мать! — хохотал Есенин, когда они покинули таможенный офис и на выходе их встретила шумная толпа.
— А свинья все-таки нас спасла… Мы свободны! — ликовал Ветлугин и хвалил Есенина: — Ты все хорошо говорил, Сергей! Молодец!
— Мне никогда не приходило в голову, что здесь люди могут задавать такие нелепые вопросы! — оправдывалась Дункан за всю Америку.
Когда чемоданы были погружены и все трое уселись в открытый лимузин, Есенин неожиданно встал и, подняв руки в знак приветствия, прокричал в толпу, лучезарно улыбаясь:
— My love, America!
Как всякий народ, американцы тоже любили, когда иностранцы старались говорить по-английски. Толпа ответила Есенину восторженными возгласами и аплодисментами: «O! Браво, Езенин! You speak English! It’s wonderful!»
Айседора с обожанием смотрела на мужа, радуясь его успеху.
Банкет, устроенный друзьями Дункан в ресторане роскошного нью-йоркского отеля «Уолдорф Астория», где поселились Есенины-Дункан, удался на славу. Импресарио Сол Юрок стоя произнес длинный тост, больше смахивающий на политическую декларацию:
— В завершение хочу сказать, что некорректное поведение властей по отношению к этой паре (он повернулся в сторону сидящих рядом Есенина и Дункан) вызвало большой общественный резонанс! Возмущенные американцы выражают протест на страницах прессы. И это обстоятельство сослужит хорошую службу Айседоре: подобные газетные публикации лишь усиливают интерес зрителей к ее гастролям. Все билеты на ее первое выступление в Карнеги-холл распроданы. За Айседору Дункан! За искусство нашей великой соотечественницы!
Все выпили. Пока гости закусывали, Есенин, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание, вполголоса заговорил с сидящим рядом переводчиком и издателем Ярмолинским:
— Между прочим… в Берлине дрались за право издавать мои стихи!..
— Да неужели? И кто? — с набитым ртом спросил Ярмолинский. — Издатели?
— Издатели! Гржебин. Слыхал про такого? Да! Он выпустил целый сборник моих стихов… Я хотел бы и здесь напечатать… у меня поэма новая почти готова… стихи!.. — ответил Есенин и, глядя на жующего собеседника, подумал: «Как же вы тут все жрать горазды! Пузо, того гляди, лопнет, а он все молотит!»
— Это несерьезно, Сергей… — поперхнулся Ярмолинский.
— Александрович! — постучал его по спине Есенин.
— Сергей Александрович, Европа — это не Америка! — прокашлялся Ярмолинский. — Кстати, как вам Нью-Йорк? — спросил он, выпив бокал вина.
— Да разве можно выразить всю эту железную и гранитную мощь словами? Это поэма без слов! — с восторгом ответил Есенин. — Европа перед Америкой — все равно что старинная усадьба!..
— Ну вот! Сами понимаете! — скептически ухмыльнулся Ярмолинский. — В Европе много русских эмигрантов, особенно в Берлине… в Париже… Им это может быть интересно… А в Штатах ваш стихотворный сборник не будет иметь успеха, а главное — спроса! Такова особенность этой страны…
Есенин отрешенно посмотрел на сидящих за столом американцев. Со времени отъезда за границу он уже привык видеть вокруг себя чужие лица, слышать чужую речь, но сейчас это вдруг стало ему невыносимо. Он почувствовал, что задыхается в этом безвоздушном пространстве безразличия к нему. А со всех сторон только и слышно — Айседора, Айседора, одна Айседора! Есенин снял галстук и расстегнул ворот рубашки.
— Может, ты просто не хочешь заниматься переводом моих стихов, Авраам Моисеевич?
— Вы знаете мое отчество? Спасибо! Отчасти вы правы, Сергей…
— Александрович, запомни! — В голосе Есенина появилась еле сдерживаемая злоба.
— Да-да, Сергей Александрович! Признаюсь, мне ваше творчество органически чуждо! Вы поймите меня правильно, эта затея провалится с треском. В Америке ваши стихи о России никому не нужны! — Ярмолинский отодвинул пустую тарелку и принялся за другое блюдо, обильно полив его соусом. — Им, — кивнул он на окружающих, — нет дела до русского поэта! Вы для них просто муж знаменитой Айседоры Дункан, и не более того!
Есенин побледнел от такого откровения.
— А для вас? — спросил он.
— Давайте лучше выпьем! — ушел от ответа Ярмолинский. — Я слышал, вы виртуозно можете выпить… Так я тоже! — Он налил Есенину полный бокал.
— Я не пью! — сквозь зубы процедил Есенин.
— Давно ли? — презрительно засмеялся Ярмолинский. — Жаль, значит, мне не повезло!
— Тебе и впрямь повезло, что я не пью! А то бы я тебе показал мужа Айседоры Дункан, твою мать! — Есенин уже не мог сдерживать охватившую его ярость. Он встал из за стола. Дункан испуганно посмотрела на мужа.
— Куда, my darling? — с тревогой спросила она.
— Поссать, my darling! — крикнул Есенин. Все присутствующие с удивлением повернулись в его сторону и притихли, ожидая от этого русского чего-то необыкновенного, и Есенин не заставил себя ждать. Увидев, как Ярмолинский склонился над тарелкой, Есенин с силой ткнул его туда лицом несколько раз. Когда издатель поднялся, весь измазанный соусом, раздался гомерический хохот. Эксцентричная выходка Есенина пришлась по нраву сидящим за столом американцам. Ему дружно зааплодировали, словно циркачу, удачно выполнившему смертельный трюк.
— Не нужна моя поэзия?! — Постояв мгновение, он стремительно вышел из зала. В туалете, склонившись над раковиной, открыл кран и стал пригоршнями плескать в лицо холодную воду.
«Слава богу, не пил ничего, а то в первый же день сказал, «газетчикам на радость»… Сволочь жирная! — вспомнил он о Ярмолинском. — Еле сдержался, а надо бы прямо в морду его, в переносицу!»
Он поглядел на свое мокрое отражение в зеркале:
— Видно, зря ты сюда приехал, Сергун… У них здесь вместо глаз доллары желтые!
Поэт вытер платком лицо, поправил волосы, закурил.
«А ведь это я впервой, трезвый-то, так взбесился! — с тревогой подумал он о случившимся. — В Европе тоже не как брата родного встречали! Ненавидят многие, но уважают! А тут, на тебе, сразу: обухом по башке — муж Дункан… и все!.. Ну-ну! Поглядим, господа хорошие!»
