Элена Ферранте - Моя гениальная подруга
Мою голову переполняли самые разные мысли, которыми хотелось хоть с кем-то поделиться. Я бегала к Лиле, особенно во время каникул, и мы подолгу разговаривали. Я в подробностях рассказывала ей о школе и преподавателях. Она слушала внимательно, и у меня рождалась надежда, что она снова начнет интересоваться литературой и ходить — тайком или в открытую — в библиотеку за книгами. Но ничего такого не происходило, как будто какая-то одна часть ее крепко держала на поводке другую. Зато у нее появилась привычка отвечать мне резко, с насмешкой. Однажды, например, я пересказывала ей то, что узнала из курса теологии, и, чтобы произвести на нее впечатление, заговорила о Святом Духе, роль которого оставалась для меня непонятной. «Что такое Дух Святой? — вопрошала я. — Некая сущность, подчиненная Богу Отцу и Иисусу, что-то вроде посредника между ними? Или некий чудесный флюид, который исходит от них? Если верно первое, то получается, что посредник равен Богу Отцу и Богу Сыну. Но это ведь невозможно. Это то же самое, что утверждать, будто мой отец, швейцар в муниципалитете, равен мэру или Акилле Лауро. Если верно второе и это флюид, то он должен быть частью того, от кого исходит, — как пот или голос. Но тогда Святой Дух неотделим от Бога Отца и Сына Его Иисуса. Или Святой Дух — самый главный, а остальные двое — лишь способ его существования? Я не понимаю, зачем он нужен». Лила в тот момент одевалась: они со Стефано собирались в кино с Пинуччей, Рино и Альфонсо. В новой юбке и новой блузке она выглядела другой — даже ноги больше не напоминали две спички. Она прищурилась, будто пытаясь рассмотреть что-то видимое ей одной. «Ты все еще увлекаешься этой ерундой, Лену́? — спросила она на диалекте. — Мы живем на огненном вулкане, на его остывшем пятачке, плавающем на поверхности лавы. Мы строим на нем дома, мосты и дороги. Иногда лава вырывается из жерла Везувия и вызывает землетрясение, которое рушит все, что мы построили. Мы дышим микробами, несущими болезни и смерть. Вокруг бушуют войны. Вокруг нищета и озлобленность. В любую секунду с тобой может случиться такое, что тебе слез не хватит оплакать свою судьбу. И на что ты тратишь время? На курс теологии! Ты все еще пытаешься понять, что такое Дух Святой? Брось! Этот мир сотворен не Отцом, Сыном и Святым Духом, а дьяволом. Лучше посмотри, какое ожерелье мне подарил Стефано. Это жемчуг». Примерно так она сказала, окончательно ввергнув меня в замешательство. И не только в тот раз: она все чаще прибегала к подобному тону, чтобы уйти от спора со мной. Стоило мне упомянуть Святую Троицу, она парой небрежных шуток, впрочем вполне доброжелательных, переводила разговор на другую тему и торопилась показать мне подарки Стефано: обручальное кольцо, ожерелье, новое платье или шляпку. Вопросы, в которых я разбиралась, заслуживая уважение преподавателей, отметались как не имеющие значения. Я забывала про вычитанные в книгах идеи и шла любоваться роскошными подарками ее жениха, которые в бедной обстановке дома сапожника Фернандо выглядели чужеродными предметами. Я примеряла ее платья и драгоценности, моментально понимала, что на мне они никогда не будут смотреться так, как смотрелись на ней, торопливо прощалась и уходила к себе.
44Предстоящее замужество Лилы вызвало бурю недовольства со стороны завистников. Если весь квартал осуждал ее за дерзость, еще когда она была тощей девчонкой, ничего другого ждать от его обитателей, ревниво следивших за ее неожиданным взлетом, не приходилось. Она сама рассказывала мне, что мать Стефано и особенно Пинучча не скрывают своей враждебности. На перекошенных от злости лицах легко читались все их мысли. «Что эта дочь сапожника о себе возомнила? Каким зельем она опоила Стефано? Она только рот откроет, а он уже тянется за кошельком! И эта нищенка будет хозяйничать в нашем доме?»
Правда, Мария только молча хмурилась, зато Пинучча кричала брату:
— Почему ей ты покупаешь все, а мне ничего? Ты мне ни разу ничего не подарил! А если я сама себе что-нибудь куплю, ругаешься, что я трачу деньги на пустяки!
Стефано слушал сестру со спокойной полуулыбкой и ничего не отвечал. Вскоре он начал делать подарки и сестре. Между девушками вспыхнуло что-то вроде состязания: они ходили к одному парикмахеру и покупали одинаковую одежду. В результате Пинучча только больше озлобилась. На несколько лет старше нас, она вовсе не была уродиной, да и на фигуру пожаловаться не могла, но никакие тряпки не сидели на ней так, как на Лиле. Первой это заметила мать Пинуччи и Стефано. Когда Лила с Пинуччей — одинаково причесанные, в одинаковых платьях — собирались на выход, Мария не упускала случая, чтобы с фальшивой доброжелательностью не упрекнуть в чем-нибудь будущую невестку: то она якобы забыла выключить свет, то, наливая себе стакан воды, не закрыла кран. После чего с озабоченным видом отворачивалась, бурча себе под нос:
— Возвращайтесь скорее.
Не остались в стороне и другие девушки квартала. По праздникам Кармела — она по-прежнему настаивала, чтобы ее называли Кармен, — Ада и Джильола наряжались, сознательно или, скорее всего, неосознанно бросая вызов Лиле. Особенно отличалась Джильола, работавшая в кондитерской и встречавшаяся, хоть пока и не официально, с Микеле Соларой: она и сама покупала, и просила Микеле покупать ей красивые вещи, надеясь затмить Лилу. Но все это было бесполезно: за Лилой, словно излучавшей свет, никто не угнался бы.
Поначалу мы еще предпринимали кое-какие попытки доказать ей, что она ничем особенным от нас не отличается. Мы навязывали свою компанию Стефано, подлизывались к нему, против чего он вроде бы не возражал. Как-то в субботу он, возможно, из симпатии к Антонио и Аде, предложил Лиле: «Ты не против, если завтра вечером мы пойдем ужинать с Ленуччей и детьми Мелины?» Под «мы» подразумевались они с Лилой, а также Пинучча и Рино, который старался проводить с будущим зятем как можно больше времени. Мы приняли приглашение, но не могу сказать, чтобы вечер доставил нам удовольствие. Ада, чтобы не ударить в грязь лицом, одолжила платье у Джильолы. Стефано и Рино выбрали для ужина не пиццерию, а ресторан в районе Санта-Лючии. Ни Антонио, ни Ада, ни я никогда не бывали в настоящих ресторанах — при нашей-то бедности! — и терзались двумя вопросами: «Что надеть?» и «Сколько это стоит?». Они вчетвером подкатили на «джардинетте»; мы доехали до площади Народного Собрания на автобусе, а дальше пошли пешком. В ресторане они заказали себе чуть ли не все меню, а мы — почти ничего, опасаясь увидеть цифру в счете. Почти весь вечер говорили только Рино и Стефано, и говорили исключительно о деньгах; остальные, в том числе Антонио, в основном молчали. Аду это никак не устраивало, и она пыталась строить глазки Стефано, вызывая недовольство брата. Наконец, когда принесли счет, выяснилось, что колбасник платит за всех. Рино воспринял это как должное — в отличие от Антонио, который пришел в ярость: ему показалось, что с ним обращаются как с оборванцем, хотя он ровесник Стефано и Рино и работает не меньше, чем они. Но главное, мы с Адой поняли, хоть и по-разному, что не знаем, как вести себя с Лилой в публичном месте и о чем с ней говорить. Она была так изящно накрашена, так хорошо одета, что гармонично смотрелась и в «джардинетте», и в машине с откидным верхом, и в ресторане в Санта-Лючии. Невозможно было представить себе, что она спускается с нами в метро, садится в автобус, гуляет по кварталу, ест пиццу на корсо Гарибальди, ходит с нами в кино или танцует в гостях у Джильолы.
