Петер Ярош - Тысячелетняя пчела
Юному Яну Пиханде нечего было опасаться, что он будет один среди взрослых. Еще трое сверстников собрались в путь вместе с ним: Павол Жуфанко, Феро Вилиш и Юрай Вицен. Вся артель уже была в полной готовности, когда вечером девятнадцатого апреля прибежал к Само взволнованный Ян Аноста.
— Само, друг! — кричал он уже в дверях. — Вот и вышло по-моему, железнодорожники бастуют!
— Так вас и разэтак! — заматерился Само. — Именно сейчас, когда нам не обойтись без вас?!
— Да ты радуйся, болван! — гудел Аноста. — Государство теперь выполнит все наши требования! Нам повысят жалование, сократят рабочий день, а тебя опять примут на чугунку!
Само сплюнул в сердцах.
— Будет тебе языком трепать! — сказал он раздраженно.
— А я не треплю!
— Послушай! — Само, подскочив к Аносте, схватил его за ворот — Кто бастует? Где?
— Г-говорю же, — запинался Аноста, — железнодорожники в Будапеште бастуют…
— Поезда туда еще ходят?
— Пока ходят!
— Докуда будут?
— День-другой, а потом…
Само, отпустив Аносту, крикнул сыну:
— Яно, мигом обеги всех! Завтра утром в путь!
Уже в пять утра все вдевятером зябли в Градке на станции, с нетерпением ожидая поезд из Микулаша.
— Придет? — без устали спрашивал Мельхиор Вицен железнодорожников.
— Придет! — кивали те.
Поезд на самом деле пришел, и каменщики, взойдя в вагон, вздохнули с облегчением. Проводник был не на шутку встревожен. Мельхиор Вицен, самонадеянно осклабившись, спросил его:
— Будьте добры, пан кондуктор, скажите мне, правда ли, что в Пеште бастуют железнодорожники?
— Так точно! — подтвердил проводник.
— Пешт есть Пешт, — пустился в размышления Мельхиор Вицен, — пускай себе бастуют. А у нас тут в Верхней Венгрии, в нашей Словакии, слава тебе боже, покуда порядок!
— Не молол бы ты языком! — одернул его Само.
— А я молочу, да?
— Раз бастуют, значит, есть причина! — сказал Само.
— Какая причина? — ухмыльнулся Мельхиор Вицен. — Пускай скажут спасибо, что работенка есть. У нас и того нету! — Он поворотился к кондуктору — Скажите, а чего, собственно, они добиваются? Турнут их как следует, так и вовсе ни с чем останутся!
— А того добиваются, — отозвался кондуктор, — чего до сих пор им не дал никто: ни правительство, ни даже социал-демократия или какая другая партия! Более высокой заработной платы, восьмичасового рабочего дня, избирательного права!
— Нам, каменщикам, похуже, чем вам, железнодорожникам, и то помалкиваем!
— Устройте и вы забастовку!
— Как же нам бастовать, когда у нас нету постоянной работы? — не унимался Мельхиор Вицен. — Мы зависим от того, что нам предложат.
— Тогда и не жалуйтесь! — отрезал кондуктор.
— Вы ж вот не бастуете! — поддел проводника Мельхиор Вицен.
— Кто знает, глядишь, и за околицу не выедем, а вам уж выходить придется! — сказал кондуктор, прокомпостировал последний билет, взял под козырек и вышел.
Мужчины умолкли, недоуменно переглянулись.
— Он это серьезно? — спросил с опаской Бенедикт Вилиш.
— С них что угодно станет! — возмутился Мельхиор Вицен.
— А деньги за билет кто нам вернет? — вскочил Вилиш. — Так дело не пойдет!
— Погодите, чего расшумелись! — усмирял Пиханда товарищей. — Сидите спокойно, мы же едем! Пока из Пешта докатится оно сюда, мы уж на месте будем. А если вдруг и угодим в самую заваруху — что поделаешь! Потопаем пешочком. На железнодорожников злиться нечего, они правы, добиваются того, что им положено. Да и нам такое ой как нужно. Небось, когда Петер Жуфанко столковывается о поденной плате, он тоже не клюет на первое предложение. Что плохого в том, ежели хочется большего? Я вкалывал на чугунке, это вам не мед пить! Тут почитай у каждого железнодорожника клочок земли за домом, а в Пеште изволь жить только на то, что заработаешь. В городе по-иному вертеться приходится. Здесь ежели и нет ничего, так хоть доброй воды изопьешь или травой запасешься. Коры древесной наваришь, и то на худой конец перебьешься. Да что толковать, вы же были в Пеште и Прешпорке, сами небось знаете!
— Зато сколько там баб красивых, — вздохнул Матей Шванда. — Право слово, я бы и год и два сидел впроголодь, и только бы глядел во все глаза. Черт с ним, с голодом! А вы не слушайте, мелюзга! — замахнулся он на пареньков, посмеивавшихся тихонько в углу.
Поезд вскарабкался на Штрбу, и мужчинам становилось все веселей. Достав бутылочки с палинкой, принялись угощаться. Они удалялись от забот, оставленных дома, а о тех, которые их поджидали, пока что не ведали. В Попраде они уже оживленно пели и обмирали от восторга, любуясь заснеженными Татрами со стороны Спиша, откуда им редко выпадало их видеть. В Иглове многих уже долил сон, а в Кошицах пришлось высаживаться. На станции, потерявшись в толпе пассажиров, они сразу осиротели. Поезда приходили, но не отходили.
Железнодорожники метались взад-вперед, о чем-то заговорщицки перешептывались и ни на один вопрос не отвечали. За спиной пассажиров творилось что-то неведомое. Люди встревожились, раскричались. Наши каменщики пытались расспросить кой-кого о работе, да все безуспешно.
— Придется топать дальше! — решил Жуфанко. — До Дебрецена, а то и до самого Семиградья.
Наконец дело пошло на лад.
Они сели в первый же поезд. Недолго оглядывали окрестности, потом взрослые задремали, и лишь четверо юнцов продолжали беседовать, пока не стемнело. В Мишковец прибыли поздно ночью. Артельщики опять расспрашивали о работе, и опять все впустую. Да и с поездами не лучше! Взбудораженные железнодорожники досадливо отмахивались от них. Наконец выяснилось: придется ночевать на станции. Они составили четыре лавки, завернулись в кожухи и попытались вздремнуть. После полуночи их разбудили четыре молоденькие проститутки, глядевшие, правда, вполне невинными девушками.
— Не найдется ли у вас чего поесть? — спросили они.
Каменщики усадили их, накормили.
— Я Марча, — представилась самая из них бойкая, — это Зуза, а вот Маргита и Гелена. Выбирайте!
Мужики умолкли, пареньки покраснели.
— Не бойтесь, мы здоровые! — засмеялась Гелена.
Никто не двинулся, слова не проронил. Лишь у Матея Шванды приметно задергалась голова.
— Ты мне цо вкусу. — Маргита села на колени к Само, запустила пальцы ему в волосы. — Можно и задарма, хоть согреемся…
— Нет! — сказал Само и встал.
Девушки засмеялись, тоже встали. Отбежав на несколько шагов, осыпали мужчин бранью.
— Засранцы вонючие!
— Говноеды, тухлые яйца!
— Хвосты свои поотрежьте!
Матей Шванда взревел и кинулся вдогонку. Девицы громко взвизгнули и разбежались. Матей вскоре остановился и, понурившись, повернул назад.
Утром они отправились в Ягер. И там опять наждались до одури, опять понапрасну искали работу. Поезда ходили все реже, все с большими перебоями. Была ночь, когда они добрались до Дебрецена, а в Варадин-Великий дотащились лишь на другой день к обеду. К счастью, повстречали несколько местных словаков, присоветовавших им податься в недалекое местечко Элешд. Там-де начали строить большие склады. Послушавшись совета, они остались в Бихарской жупе[97]. Пешком и на телегах, усталые и сонные, доплелись они до Элешда и остановились там в первой же ночлежке. Утром двадцать четвертого апреля Элешд стал полниться тысячами местных бедных крестьян и сельскохозяйственных рабочих. Каменщики слонялись среди них и только впустую спрашивали о работе — никто и говорить об этом не хотел. Все, крича и разглагольствуя, ждали открытия митинга.
— Провалиться мне на этом месте, если мы найдем здесь хоть какую работу! — сокрушенно сказал мастер Жуфанко.
Каменщики беспомощно озирались, слушая брань и угрозы семиградских крестьян и рабочих. На возвышенном месте посреди толпы объявилось несколько ораторов, требовавших на румынском и венгерском языках у правительства Тисы[98] избирательного права, повышения заработной платы, повышения цен на сельскохозяйственные продукты, сокращения рабочего дня… Голоса ораторов почти тонули в мощном одобрительном гуле. Вдруг откуда ни возьмись появились вооруженные солдаты и жандармы в пешем и конном строю. Пытаясь прервать ораторов, они призывали собравшихся разойтись. Началась потасовка. Крик, рев и грохот непомерно усиливались. Жандармы и солдаты неожиданно открыли стрельбу, а верховые с шашками наголо Врезались в толпу. Выстрелы не прекращались. Стенания раненых, вопли испуганных и стоны умирающих огласили всю округу. Люди сломя голову разбегались кто куда. Упавшие наземь, были тут же затоптаны — многие так и не поднялись. Каменщики, невольно сгрудившись вместе, отступали в глубь улиц, к домам. Вдруг сын Пиханды Яно взвыл от боли и судорожно схватился за грудь. Глаза дико вытаращены, рот раскрыт. Он зашатался и упал бы, если бы отец не подхватил его. С другой стороны паренька поддержал Жуфанко. Ян потерял сознание, ноги у него подкосились. Силач Матей Шванда кинулся к нему, сгреб его ноги в охапку, и они втроем быстро поволокли Яна к ближайшим домам и садам. Остальные артельщики ограждали их от людей, в паническом страхе проносившихся мимо…
