Эдуард Тополь - Игра в кино (сборник)
У Гурьянова совсем опустилось сердце.
Но тут из хлева послышался душный вздох, Митя рванулся туда, скинул перекладину, распахнул дверь.
— Манька!
Старая корова дремлет в углу, и, видно, сны ей снились печальные — оттого вздыхала. Отгороженные от коровы, стоят в хлеву корзины с огурцами, бочки солений, старые зимние санки.
Гурьянов горестно сел рядом с коровой.
— Где ж наши-то, Манька? Да подожди…
Манька узнала его и теперь тычется мордой в грудь, трется рогом о погон. А Гурьянов помял ее вымя, убедился, что доена она, и, успокоившись, взял из корзины огурец, надкусил.
В открытую дверь хлева увидел соседский двор и старика Недайбога — тот вынес из дома мокрое бельишко, принялся развешивать его на заборе. Гурьянов подошел к нему. Манька, как растроганный теленок, подалась следом.
— Митя-ай!.. Приехал! — тонким бабьим голосом протянул старик и, не распрямляя старческой сутулости и развешивая свои портки, продолжил: — Мать-то твоя базаровать уехала, а я не дай бог, чтоб ей не докучать, сам себе постирал. Зачем ей, не дай бог, мое-то стирать? А она не дает…
— А сеструха где ж, Анька? — перебил его Гурьянов.
— Чего? — недослышал старик.
— Я говорю, Анька где, сестра? — почти в ухо крикнул ему Гурьянов.
— Отец-то? — спросил старик. — В лесе, не дай бог, где ж ему еще быть-то? Бобров кормит. Он теперь и за меня лесник, и за себя, чай, егерь.
— Тьфу ты! — огорчился Гурьянов и крикнул старику что есть мочи: — Я тя про сестру спрашиваю, про сестру!
— Маньку я подоил, я… — согласился старик. — А про сестру-то слыхал свою, не дай бог? В город ее увезли, замуж вышла. На Маковее жених приезжал, тогда и проводили. Ничо жених, токо Анька ваша повыше его, а он ростом пониже, пониже.
— А поесть нечего? — снова крикнул Гурьянов. — Поесть?
— А кто его знает, в какой город. Мать, поди, знает. А ты бы это… ты бы мать встрел на тракте, молодой, чай, здоровый.
— Ладно, — вздохнул Митя. — Встречу.
И уже собрался отойти от старика, но за спиной Манька стояла, наткнулся на нее. А старик сказал все тем же бабьим голосом:
— Дак куда ж собрался? Поешь сначала.
На тракте у бензоколонок заправочной станции толпились дюжие грузовики и элегантные легковушки.
Гурьянов сидел в стеклянном павильоне, именуемом ресторан «Дорожный», — здесь, помимо борщей, гуляшей и компота, торгуют пивом и спиртным. Посетителей много, но шофера и проезжий люд подолгу не засиживаются.
Отхлебывая пиво из кружки, Гурьянов сквозь стеклянную стенку павильона поглядывал на шоссе. Там, рядом с заправочной, стоял бетонный столбик с козырьком — остановка автобуса.
По шоссе, натруженно гудя, проносились многотонные «МАЗы», «ЯЗы» и «КРАЗы», бесшумные «волги» и «москвичи». Изредка какая-нибудь машина причаливала к заправочной, а большинство утекало мимо, унося с собой в разные концы тракта неизвестную жизнь и неизвестные цели.
За соседним с Гурьяновым столиком пятеро водителей доедали по второй порции гуляша, и молодой парень, продолжая какой-то спор, настойчиво доказывал:
— Нет, подожди. Мы им технику даем? Даем. Продукты даем? Даем. Людей своих, специалистов — тоже посылаем. А они нам что? Сок манго. Добрые мы, вот что я те скажу. Ух ты! — Он всем корпусом повернулся к стеклянному проему павильона, за которым остановилась бежевая «Волга».
Из «Волги» вышло роскошное существо женского пола примерно двадцати лет от роду. Грациозной походкой это неземное существо направляется в ресторан и чуть придерживает шаг у двери, чтобы поджарый и элегантный, лет 26 спутник — хозяин «Волги» — успел открыть ей дверь. И едва существо перешагнуло порог ресторана, как здесь стало совершенно тихо и все взгляды сошлись на девушке, как прожекторы на иноземном самолете. Даже есть перестали.
И не то чтобы из всех сидящих в зале глаза этого существа особо выделили Гурьянова, но все же на какую-то почти неуловимую долю секунды взгляды их встретились… или — или это просто ему показалось.
Тут внимание Гурьянова отвлек причаливший к остановке рейсовый автобус. Из автобуса вышли пассажиры, потом появился мешок, торшер и уже следом — Митина мать. Невысокая, в старом жакете и допотопном платье, она взвалила мешок на спину, другой рукой подхватила новенький торшер и не спеша двинулась к проселочной дороге, что рукавом отходила от шоссе.
Гурьянов вышел из ресторана, стоит, ожидая мать, но она проходит мимо, думая о чем-то своем.
— Мама! — говорит он ей в спину, говорит негромко, и она останавливается, боясь повернуться.
Так стоят они с секунду, если не больше, когда Гурьянов произносит снова:
— Мама…
Она повернулась и тяжело опустила мешок.
— Митя! — И задохнулась.
Дверь ресторана открылась, и неземное двадцатилетнее существо женского пола грациозной походкой шествует мимо них, мимо припавшей к Митиной гимнастерке матери.
— Ну, будет вам, мама… — почему-то смущаясь перед незнакомой ему девицей за эту картину и за немодный мамин наряд, говорит матери Гурьянов и полунасильно отнимает ее от своего плеча. Помимо его воли взгляд его провожает это неземное существо — девица села в кабину «Волги», машина плавно отчалила от обочины и умчалась вдаль по шоссе.
Мать готовила баню, бросая на сына веселые и изучающие взгляды. Суетится, даже лавку зачем-то поскребла и принесла свежее белье и простыню махровую, арабскую, новенькую. А из подпола вынесла и поставила тут же, в предбанничке, грибочки маринованные, маслята, огурцы солененькие, свежий городской хлеб и иностранную бутылку «Клаб-99». Сама же и налила сыну в рюмашку.
— Вам тоже, мама, — сказал Гурьянов.
— А как же! Только я водочки, а тебе вот! — Она даже с некоторым хвастовством кивнула на иностранную бутылку. — Я как в магазине-то увидела, сразу решила — это к Митиному приезду. Загадала даже — ты приедешь, а я тебе баньку натоплю и сама рюмку поднесу — с приездом. И все сошлось! Да. А отцу ведь наказывала дома сидеть — так нет. Теперь только затемно будет… А ты на отца стал похож, Господи!.. — Она зачем-то опять настраивается заплакать, но Митя спросил:
— Анька-то пишет что?
— Одно письмо уже есть, ага, — как-то просветленно подхватывает мать. — Устроилась она там. Продавщицей. К себе зовут, в гости, но я так раскинула — зачем мешать молодым? У меня теперь про тебя забота. Старик Недайбог все допытывал — когда сменщик приедет. Ему в лесхозе пенсию назначили, семьдесят рублей положили, а оформить нельзя — лесник, заменять кем-то надо. — Она готовит баньку, а сама говорит быстро, на какой-то напряженной струне. — Мы тут неплохо живем, ты не думай. А скоро совсем шумно будет — в лесхозе новый директор, звероферму удумал у нас построить — на воде ондатру разводить, а на бережку норку. И в доме-то у нас все есть, отец хотел и теленка взять, а я говорю: как Митя приедет — телевизор купим…
Митя усмехнулся:
— А торшер-то зачем купила?
— А тоже тебе. Я тебе комнату как в городе сделаю. Или уедешь? — Она и вопрос бросила быстро, будто вскользь, но сама вся напряглась, ожидая ответа.
— Не знаю. Путевка у меня. На стройку. У нас половина роты путевки взяли. — Он словно извинялся.
— Значит, уедешь… — Мать вся опустилась — руки, плечи. — А то бы остался, а? Женишься — ведь целый дом твой. И лес — ты же лес любил. Зачем тебе ехать? С отцом бы вдвоем как хорошо. Захотел в городе погулять — он тебя завсегда подменит. А старик Недайбог какой уж лесник? Он уже леса не слышит. Может, подумаешь, Митя?
— Я же сказал — не знаю! — нервно ответил Митя, чувствуя ее правоту и оттого еще больше злясь. — Вечно вы!..
— Ну ладно, ладно, — сразу отступила мать. — Я ж так только, к слову. Давай мы это… За приезд твой…
Низкий туман укрывал озеро. Осеннее солнце млело за ним, медленно разогреваясь.
— Майор меня на сверхсрочную просил остаться, ага, звание обещал, нет — правда…
Они завтракали втроем — отец, Митя и мать. Митя сидел у окна, рассказывал, мать ловила каждое его слово, а отец чуть посмеивался болтливости сына, но слушал. На стене висела старая свадебная фотография отца с матерью, и между тем, молодым отцом, и Митей действительно было какое-то сходство.
— А узбеки во второй батарее — ну, обхохочешься! — продолжал Митя, поглаживая ластившуюся к нему старую, с тяжелым брюхом гончую. — Во-первых, свинину в рот не брали полгода, ага…
Хлопнула дверь в сенях, вошел старик Недайбог. Он одет по-дорожному, в картузе, при полевой сумке давнего образца.
— Ну так чего? — говорит он с порога своим тонким бабьим голосом. — Не дай бог, оформляться поехали? Митяй-то собравшись?
Отец перестал есть и выжидательно поглядел на сына.
— Двери-то за собой закрой, — говорит Недайбогу мать, чтоб разрядить паузу.
