Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
Тут сознание меня оставляет.
23
Из клубящейся мглы высовываются головы, наклоняются, смотрят на меня, спрашивают о чем-то. Некоторые вопросы я понимаю. Как меня зовут? Болит ли у меня где-нибудь? Я помню, кто я такой, а болит у меня везде. Хочу ответить, но говорить больно, я давно это понял, еще когда пытался сказать что-то мальчику с нарумяненными щеками и вымазанными тушью веками. Может, год прошел, может, два, а может, и все десять. Вот он, мальчик. Мы едем куда-то в машине, только вряд ли за рулем Сорая, она не стала бы так гнать. Я должен сказать ребенку что-то очень важное, только что? Вылетело из головы. Наверное, надо утешить его. Не плачь, теперь все будет хорошо. И спасибо тебе, только за что?
Опять головы, на них зеленые шапочки. Так и снуют перед глазами. И говорят что-то, быстро-быстро. Только я их не понимаю. Слышны зуммеры, тревожные звонки, что-то гудит. Головы, головы смотрят на меня, одну я узнаю. Волосы у нее набриолинены, на шапочке — пятно в форме Африки, над верхней губой — усики в ниточку, как у Кларка Гейбла. Звезда сериала? Вот смеху-то. Но смеяться больно.
Проваливаюсь в темноту.
Говорит, ее зовут Айша, «как жену пророка». Седеющие волосы разделены на пробор и завязаны хвостом, в носу — сережка в форме солнца, глаза кажутся непомерно большими из-за бифокальных очков. Она тоже вся в зеленом, и руки у нее такие ласковые. Заметив, что я смотрю на нее, она улыбается и говорит по-английски.
Из груди у меня что-то торчит.
Проваливаюсь в темноту.
У моей койки стоит мужчина. Я его знаю. Он смуглый, долговязый и тощий. У него длинная борода и круглый берет на голове, немножко набекрень. Как, бишь, такая шапка называется? Паколь? И у какого знаменитого человека головной убор заломлен точно так же? Не помню. Мужчина возил меня на машине, много лет тому назад. Он мой хороший знакомый.
Да что такое у меня со ртом? И что это за бульканье?
Проваливаюсь в темноту.
Правая рука вся горит. Женщина в бифокальных очках ставит мне капельницу.
— Калий, — говорит она. — Пощиплет немножко. Словно пчелка укусила, правда?
Ну… да.
Как ее зовут? Что-то связанное с пророком. Я ведь давно ее знаю. У нее еще волосы были завязаны хвостом. Теперь-то они гладко зачесаны и уложены в пучок. Совсем как у Сораи, когда я впервые заговорил с ней. Когда это было? С неделю назад?
Айша! Вот как зовут женщину.
Почему у меня рот не открывается? И что такое торчит из моей груди?
Проваливаюсь в темноту.
Мы в Сулеймановых горах в Белуджистане, Баба борется с гималайским медведем. Время повернуло вспять. Где изможденный страдалец с ввалившимися щеками и пустыми глазами? Баба — само воплощение силы, Туфан-ага, образцовый пуштун. Они катаются по зеленой траве, человек и зверь, каштановые кудри отца развеваются по ветру. Кто-то ревет — медведь или отец? — льется кровь, во все стороны летят хлопья пены. Когтям не одолеть железные пальцы. Еще одно усилие — и медведь повержен, ноги Бабы упираются в медвежью грудь, руки сжимают косматое горло.
Отец смотрит на меня. У него мое лицо. Это я победил зверя.
Прихожу в себя. Рядом долговязый, смуглый человек. Вспомнил, его зовут Фарид. С ним мальчик из машины, его образ как-то связан у меня со звоном колокольчиков.
Хочется пить.
Проваливаюсь в темноту. Мир вокруг то возникает, то исчезает.
Оказалось, человек с усиками как у Кларка Гейбла никакая не телезвезда. Это доктор Фаруки, челюстно-лицевой хирург. Только мне почему-то все кажется, что он герой мыльной оперы, действие которой происходит на острове в тропиках, и зовут его Арманд.
Где я? — хочется мне спросить. Но рот не открыть. Тужусь, мычу и хрюкаю.
Арманд улыбается, зубы сверкают ослепительной белизной.
— Еще не время, Амир. Но уже скоро. Когда снимем проволочный каркас.
По-английски он говорит с раскатистым акцентом.
Каркас?
Арманд скрещивает на груди руки. На волосатом пальце золотится обручальное кольцо.
— Вы, вероятно, не совсем понимаете, где оказались и что с вами произошло? Для послеоперационного состояния это в порядке вещей. Расскажу вам, что сам знаю.
Послеоперационное состояние? А зачем каркас? И где Айша? Пусть улыбнется мне, ласково коснется моей руки.
Арманд хмурится. Вид у него очень значительный.
— Вы в госпитале в Пешаваре. Попали к нам два дня назад с очень серьезными травмами. Вам повезло, что вы остались в живых, друг мой.
Указательный палец доктора качается, словно маятник.
— У вас разрыв селезенки — но, к вашему счастью, она, по-видимому, покровила и перестала, иначе бы вас просто не успели довезти до больницы. Моим коллегам из отделения общей хирургии пришлось вам селезенку удалить. — Он похлопал меня по руке, в которую была воткнута игла капельницы. — Вдобавок у вас сломано семь ребер. Одно из них вызвало пневмоторакс.
Я бы разинул рот, да не могу.
— Иными словами, у вас пробито легкое, — поясняет Арманд и касается пластмассовой прозрачной трубки, которая торчит из груди. — Мы вставили вам плевральный дренаж.
Трубка подходит к стойке со стеклянными цилиндрами, наполовину заполненными водой. Так вот откуда бульканье.
— На теле у вас были многочисленные рваные раны, самая неприятная — на верхней губе. Мало того, что она рассечена надвое, так из раны еще и вырван кусок ткани. Не волнуйтесь, наши пластические хирурги сошьют все в лучшем виде, только небольшой шрам останется. От этого никуда не денешься.
Еще у вас перелом скуловой кости у самой левой глазницы. Чуть повыше — и остались бы без глаза. В общем, каркас с челюсти снимем недель через шесть. А пока будем кушать только жидкое и протертое. Зато похудеем. Первое время будете говорить как Аль Пачино в «Крестном отце». — Арманд усмехается. — И еще: сегодня придется потрудиться. Знаете, чем нужно заняться?
Мотаю головой.
— Надо выпустить газы. Только после этого вы сможете принимать жидкую пищу. Не пукнешь — не поешь.
Доктор громко смеется.
Позже, когда Айша сменила капельницу и поправила по моей просьбе подушки, чтобы голова была повыше, сознание у меня немного прояснилось.
Ничего себе. Разорвана селезенка. Выбиты зубы. Проткнуто легкое. Сломана скуловая кость. Но главное-то, главное! Глядя на голубя, клюющего кусок хлеба за окном, я повторял про себя слова доктора Фаруки. Мало того, что верхняя губа рассечена надвое, так из раны еще и вырван кусок ткани.
Вот это да. Теперь у меня заячья губа.
