Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
Во рту у меня пересохло, даже губ не облизать.
— Пить захотелось? — ухмыляясь, осведомился Асеф.
— Нет.
— А мне показалось, у тебя жажда.
— Со мной все хорошо. — По правде говоря, мне вдруг сделалось ужасно жарко, я весь взмок.
И это все происходит на самом деле? Вот я, а вот — Асеф?
— Как хочешь. О чем это, бишь, я? Ах да, зачем я вступил в Талибан. Как ты сам, наверное, знаешь, я никогда особенно не увлекался религией. Но однажды я прозрел. Когда сидел в тюрьме. Хочешь послушать?
Я молчал.
— Так и быть, расскажу. При Бабраке Кармале меня законопатили в Поле-Чархи. Парчами просто явились к нам домой, наставили на нас с отцом автоматы и велели следовать за ними. Причину нам не сообщили, а на вопросы мамы не ответили. В этом все коммунисты. Что с них возьмешь, с голи перекатной. Пока не пришли шурави, эти псы были недостойны лизать мне ботинки, а теперь нацепили свои флажки и взялись искоренять буржуазию. Возомнили о себе, быдло. Богатенький? В тюрьму его, а товарищи пусть намотают на ус. Вот и вся забота. Нет чтобы обставить все как полагается.
Распихали нас по камерам, шесть человек в клетушке размером с холодильник. Каждую ночь комендант, наполовину хазареец, наполовину узбек, осел вонючий, вытаскивал кого-нибудь на допрос и пинал ногами, пока не уставал. Вспотеет весь, закурит сигарету, отдохнет. А на следующую ночь уже другого к нему волокут. Так дошла очередь и до меня. А я и так уже три дня мочился кровью. Камни в почках, хуже боли не бывает. Мама говорила, рожать и то легче. Притащили меня к нему. На нем еще сапоги были с подковами, специально надевал для допросов. Как заехал он мне каблуком в левую почку, так камень и вышел. Такое облегчение! — Асеф засмеялся. — Благодарю Бога, «Аллах Акбар» кричу. Комендант в раж вошел, а я хохочу. И чем сильнее он меня пинает, тем громче я ржу. И знаю уже: это знак, Бог на моей стороне. Я ему зачем-то нужен.
Поистине неисповедимы пути Господни. Прошло несколько лет — и этот самый комендант попался мне на поле боя в окрестностях Мейманы, валялся в окопе, раненный шрапнелью в грудь. Я его спросил: помнишь меня? Он ответил: нет. А у меня отличная память на лица, сказал я, и отстрелил ему яйца. С тех пор я честно выполняю возложенную на меня миссию.
— Какую миссию? — услышал я собственный голос. — Забивать камнями неверных супругов? Насиловать детей? Бичевать женщин за высокие каблуки? Расстреливать хазарейцев? И все во имя ислама?
Вот разошелся. Сдержаннее надо быть. Сказанного-то не воротишь. Теперь Рубикон перейден — и вряд ли ты выйдешь отсюда живым.
По лицу Асефа пробежало удивление.
— Становится интереснее, — потер руки он. — Вы, предатели, многого не понимаете.
— Это чего же именно?
Асеф наморщил лоб.
— Вы не цените свой народ, его обычаи, его язык. Афганистан — это прекрасный дом, полный отбросов. Кому-то надо их разгрести.
— Так вот чем ты занимался в Мазари-Шарифе, переходя от дома к дому. Отбросы разгребал.
— Совершенно верно.
— На Западе это именуют иначе. Этническая чистка.
— Правда? — На лице у Асефа появилась радость. — Какое хорошее определение. Мне нравится.
— Мне от тебя ничего не нужно. Только этот мальчик.
— Этническая чистка, — смаковал слова Асеф.
— Мне нужен мальчик, — повторил я.
Сохраб смотрел на меня не отрываясь. В его подведенных глазах была мольба, в точности как у жертвенного барана, которого режут в первый день великого праздника Ид-аль-адха. Жертве еще дают кусочек сахару перед тем, как перерезать глотку.
— Зачем он тебе? — поинтересовался хозяин, прихватывая зубами ухо Сохраба. Пот каплями выступил у Асефа на лбу.
— Это мое дело.
— Что ты хочешь с ним сделать? А может, не с ним, а ему?
— Мерзость какая.
— А тебе-то откуда знать? Пробовал, что ли?
— Я хочу увезти его в другое место. Там ему будет лучше.
— Зачем?
— Это мое дело.
— Неужели ты, Амир, ехал в такую даль ради хазарейца? Чего ты сюда приперся? Какая твоя настоящая цель?
— У меня свои причины.
— Что ж, отлично, — фыркнул Асеф и сильно толкнул Сохраба в спину, опрокинув кофейный столик. Виноград из перевернутой вазы рассыпался по полу, и мальчик упал прямо на ягоды. Его одежда сразу покрылась лиловыми пятнами. — Бери его, — разрешил Асеф.
Я помог Сохрабу подняться, смахнул у него со штанов прилипшие виноградины.
— Бери же, — повторил Асеф, указывая на дверь.
Я взял Сохраба за маленькую, покрытую мозолями руку. Он ухватил меня за пальцы.
На фотографии он прижимался Хасану к ноге, обхватив его за бедро рукой. Оба они улыбались.
Стоило нам двинуться с места, как колокольчики зазвенели.
Звенели они до самого порога.
— Только, разумеется, не бесплатно, — послышался у нас за спиной голос Асефа.
Я обернулся:
— Чего ты хочешь?
— Заслужи мое расположение.
— Что тебе от меня надо?
— За тобой должок. Помнишь?
Еще бы не помнить. В тот день Дауд Хан осуществил дворцовый переворот. Почти всю мою взрослую жизнь, стоило мне услышать «Дауд Хан», как перед глазами вставал Хасан, нацеливший свою рогатку прямо в лицо Асефу. «Только шевельнись — и у тебя появится другое прозвище. Вместо „Асефа — пожирателя ушей“ ты будешь зваться „Одноглазый Асеф“», — говорит Хасан. Настоящий храбрец. И Асеф отступает со словами: «У сегодняшней истории обязательно будет продолжение».
В отношении Хасана он свое обещание уже сдержал. Теперь моя очередь.
— Так тому и быть, — ляпнул я.
А что мне было говорить? Просить его о чем-то все равно было бы бесполезно, зачем давать повод лишний раз поглумиться?
Асеф кликнул охранников.
— Слушать меня. Сейчас я закрою дверь. С ним у меня старые счеты. Входить в комнату строго запрещаю! Поняли? В любом случае оставаться на местах!
— Слушаемся, ага-сагиб, — гаркнули парни.
— Когда все будет кончено, один из нас выйдет отсюда живым. Если это будет он, значит, он заслужил свободу. Пусть себе идет. Ясно?
Охранники замялись.
— Но, ага-сагиб…
— Если это будет он, не задерживать! — рявкнул Асеф.
На этот раз охранники не стали спорить, хотя рожи у них были кислые.
Уходя, они хотели увести Сохраба с собой.
— Оставьте его! — велел Асеф. И усмехнулся: — Пусть посмотрит. Ему полезно.
Когда дверь захлопнулась, Асеф отложил четки в сторону и полез в нагрудный карман. Я не особенно удивился, увидев, что он оттуда вытащил.
Конечно же, кастет из нержавеющей стали.
