Арнольд Цвейг - Радуга
Но прежде всего, друг мой, овладей собой, своим волнением. Забудь о случившемся, приведи в порядок свои чувства, возьмись за работу. В случае нужды можно и карандашом записать важные для тебя мысли. Соблюдать душевное равновесие — вопрос гордости для интеллигентного человека; он умеет сам справляться со своими затруднениями в отличие от обывателя, который немедленно бросается за помощью к полиции. Раздевайся, забудь — я так хочу — об этом эпизоде, пока не придет пора заняться им. Пусть эта ручка, последний дар друзей, которых ты вынужден был покинуть в Риме, приросла к твоему сердцу; пусть расход на ремонт поколеблет твой строго ограниченный и чувствительный бюджет, — теперь ты должен думать о косяках сельди, о времени метания икры, о морских течениях, о команде весельных судов, отличающихся высоко поднятым носом — грубо сделанной головой змеи со злыми глазами и двойным рядом оскаленных зубов, викинги называли ее морским драконом.
Когда Сервато записал все, что нанизывалось на эту нить, не потеряв ни одной мысли, он вытянулся в кровати, потушил все лампы, даже ту, что горела у письменного стола, и сосредоточился на одном вопросе: кто это мог быть? Очевидно, некто, имевший право входить в его комнату и не нарушавший этим размеренное течение дня в гостинице, обычный здесь распорядок. Комната дона Сервато была в два окна; длинные, почти до пола, они выходили на треугольный дворик, где единственное деревцо изображало природу в борьбе с мрачными дворовыми постройками. Темно-красные обои, темно-красные занавеси… В мозгу отдыхающего человека проходят фигуры служащих, которых он мало знает, так как мало бывает дома. Долгие месяцы не было никаких нарушений порядка, и он колеблется: кого винить? После долгих сомнений ум его, словно световой конус от карманного фонаря, останавливается на воспоминании: днем прачка забрала его рубашки, носки, носовые платки. Может быть, она не нашла списка, который дон Сервато, аккуратный, как всегда, оставил перед уходом, написала новый и по неловкости уронила ручку на пол?
Но вместе с бельем исчез и листок со списком. И после недолгих размышлений дон Пабло приходит к выводу, что здесь, должно быть, действовала совсем беспомощная рука — детская. Судя по всему, авторучку сломала маленькая прелестная То.
На эту мысль дон Пабло навели воспоминания о двух-трех незначительных эпизодах. Однажды он застал То в своей комнате, когда горничная, проворная и ловкая Виктуар, занималась уборкой. Другой раз он не нашел в ванной своей губки, она как сквозь землю провалилась. На следующее утро он спросил об этом Виктуар; она сделала удивленное лицо, а когда он пришел перед обедом домой, то нашел губку, этот маленький кирпичик из красной резины, в сетке совершенно сухою. Третий раз исчез зажим для брюк. Поиски стоили дону Пабло драгоценных минут и заставили его проделать неприятные гимнастические упражнения: достойный ученый лег плашмя на пол, чтобы поглядеть, не найдется ли зажим под шкафом или под кроватью. Предмет, состоящий из металлических скоб, темных, отполированных деревянных боковинок и двух полос красного сукна, не может же распасться на атомы, чтобы с помощью пятого измерения уплыть из комнаты! На следующее утро зажим оказался на месте! Вернувшись к себе после завтрака, дон Пабло обнаружил, что он висит в шкафу и с невинным видом качается на своем крючке.
Разумеется, То, заключает дон Пабло свои рассуждения, мне остается только доказать твою вину. За ремонт обязан уплатить Грио, а не я.
Поскорей внести определенность в неопределенное положение — это одно из правил жизни Сервато. Встать, выйти, спуститься вниз. На Елисейских полях, не очень далеко от гостиницы, рядом с табачной лавкой, он заметил магазин, где продают и ремонтируют авторучки. Дон Пабло время от времени рассматривал витрины этого магазина, не подозревая, что вскоре ему придется побывать здесь в качестве клиента, и сквозь стекла видел, как молодые продавщицы подают американские ручки покупателям, которые их пробуют. Если поторопиться, то он поспеет в магазин еще до закрытия; а затем поужинает.
Собственно говоря, теперь уже восьмой час, но магазины закрывают не столь уж точно. Темноволосая девушка сочувственно морщит красные губы, рассматривая сломанное острие.
— Ручка будет готова послезавтра; придется, само собой, вставить новое перо. Это стоит семьдесят восемь франков.
— Семьдесят восемь? — сдержанно переспрашивает дои Пабло.
— Конечно, мсье. Ведь плохое перо вам ни к чему. Золотое острие с наплавкой иридия. Цена известная.
— Значит, в субботу вечером? — уточняет дон Пабло. Благодарит, кланяется и исчезает в толпе прохожих.
Дон Пабло машинально направляется в ресторан, где имеет обыкновение ужинать четыре раза в неделю; остальные три вечера он проводит у себя в номере, и ужин его состоит из хлеба с сыром, фруктов и вина. Человек, которому приходится зарабатывать себе на жизнь умственным трудом и поддерживать свой бюджет в искусственном равновесии, подобен канатному плясуну; все его движения на туго натянутой дорожке должны быть точно рассчитаны контролирующим мозгом. Ремонт авторучки становится важным происшествием, он может вывести из равновесия. Золотой паритет европейских валют постоянно меняется, и когда курс хромает, стоимость жизни растет — медленно, но неизбежно повышаются цены на продукты, производимые природой и человеческим трудом. Человек становится все менее искусным, с горечью думает дон Пабло, отыскивая глазами место в ярко освещенном зале, в который он вошел через маленький палисадник. У меня на родине перо исправили бы, вместо того чтобы заменять его новым. Твой геройский подвиг, маленькая То, стоит мне четырех ужинов, многих поездок на метро, новых подметок на башмаки. Как будет недоволен мсье Грио и какое неприятное объяснение мне предстоит! Родители любят своих детей, но когда те становятся виновниками неожиданных расходов, на них сердятся, их наказывают. Зато отец и мать мстят нарушителю их спокойствия, заподозрившему милое им дитя. Улики и те не меняют дела, а у меня даже нет этих улик. Будь у меня возможность увеличить свой заработок! Но исследования генеалогического древа моих клиентов оплачиваются по твердым ценам, да и охота за еврейскими предками наших сановников пока приносит мало дохода, а тем временем франк того и гляди снова упадет. Горе тому, кому пришлось бежать с родины! Он вынужден стоять чуть не голый под стрелами судьбы, на нем дырявые латы, и щит его слишком мал. Ну ладно, так или иначе, вооружимся. Войдем в пещеру врага, в которую вдруг превратился маленький отель, ставший моим домом… Попытаемся доказать в сущности недоказуемое, скрытое в маленькой душе То.
Когда дон Сервато своими тихими шагами прошел через вестибюль гостиницы, его ищущие глаза не обнаружили на стуле у конторки за деревянной оградой ни мсье Грио, ни мадам. На стуле сидела То. Она писала. Усердно нажимая указательным пальцем, она двигала ручкой, обычно лежавшей на приборе, опускала стальное перо в чернильницу и вырисовывала цифры в своей тетради. Дон Сервато смотрел на нее с удивлением, почти с радостью. То играла «в маму». Пройдя мимо и поздоровавшись с девочкой, он обнаружил, что перед ней лежала не школьная тетрадь и что страница была исписана вкривь и вкось, без всякого порядка, — каракули букв сменялись цифрами. Для него, человека, привыкшего к логическому мышлению, эта картина обладала силой доказательства. Вот точно так же То играла «в маму» и за его письменным столом; она писала ручкой дона Пабло, подражая матери, которую она так часто видела за этим занятием. Но добьется ли дон Пабло от нее признания? Расскажет ли девочка, как неудачно кончилась ее игра? Тогда можно было бы посмеяться над неприятным происшествием и не возбудить недовольства родителей.
То, маленькая То, как всколыхнуть твою кристальную душу? Быть может, ты не только хорошенькая девочка, но юное существо, становящееся человеком, способным взять на себя вину, исправить причиненное зло, облегчить сердце признанием, примирить с собой обиженного? Маленькая дочь цивилизованной нации, которой варвары соседи наделали так много хлопот, протянешь ли ты мне свою маленькую ладошку, развеешь ли огорчение, которое нечаянно причинила мне?
С этими мыслями Сервато прошел мимо нее и уже дошел до лифта, который вызывают сверху нажатием кнопки. Но за это короткое время дон Пабло принял решение действовать, поговорить с То. И вот он наедине с девочкой в небольшом помещении, рядом с которым ее родители еще сидят за ужином; сюда выходит лестница, ведущая на верхние этажи. Слышится стук тарелок и звяканье приборов. Когда еще ему представится такой благоприятный случай для разговора по душам? И Пабло поворачивается к малютке и, словно мимоходом, с тем же дружеским видом, как всегда, небрежно делает шаг по направлению к ней. Ибо он и То хорошо знают друг друга, их можно было бы назвать друзьями, если бы родители не воспитали в девочке своего рода вежливую сдержанность; а может быть, она робка по натуре. Девочке на вид лет пять; возможно, что она на полгода моложе или старше; она проводит утро в детском саду или с матерью в тех немногих комнатах, которые супруги Грио оставили за собой. Но дон Пабло Сервато знает, как надо разговаривать с детьми: точно так же, как со взрослыми, наделенными тонкими душевными покровами и нежным сердцем. Он терпеть не может манерности и сюсюканья, которые только показывают детям, до чего глупы некоторые люди.
