Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2010)
— Ну, некоторые, наверное, знают. Профессор Бар-Йосеф, например. А в общем — нет, не знают. Понятия не имеют.
— Да? А как же тогда они могут понимать эти стихи? Без русского контекста?
— А они и не понимают.
— Так что же, мы со словарем понимаем ивритскую классику лучше, чем израильтяне, у которых иврит — родной язык?
— А что тебя так удивляет? Твой родной язык — русский, а ты уверен, что понимаешь Гоголя? Прямо вот так все понимаешь? Знаешь, был такой израильский писатель и переводчик Ицхак Шенгар, он перевел на иврит “Мертвые души” и в этом переводе подчеркнул библейские коннотации в лирических отступлениях. Возвел гоголевскую поэму к ее первоисточнику — к пророкам, к Ирмиягу, Иехезкелю, Иешаягу (Иеремии, Иезекиилю, Исайе). Получилось потрясающе. Этот ивритский перевод открыл для меня совсем другого Гоголя… хотя это был точный перевод, очень точный. И знаешь, израильские студенты, которые в школе учили книги пророков (хотя бы в отрывках), очень хорошо слышат в этом переводе именно этот пророческий звенящий голос… Как будто в некоторых местах весь модус текста совершенно меняется и из него вдруг поднимается указующий перст, устремленный “на него же, на него, на текущее поколение”. То есть прямо на тебя. Очень может быть, что в этом смысле израильтяне понимают Гоголя лучше, чем ты или я.
Вообще я тебе должна сказать, что когда люди не понимают тексты или друг друга — это в моих глазах как раз очень банально и тривиально. А вот когда кто-то что-то понимает , несмотря на все “стены и двери”, — это чудо! Одна из самых чудесных вещей на свете! Ради нее я работаю, ради нее вы учитесь, и глядишь, вдруг раз — и что-то поймете! И я заодно с вами!
От элитарного к массовому и обратно
— Ты знаешь, сколько мы платим за свое обучение? Зачем же ты нам, Елена, подсовываешь такую лажу? Это же Фенимор Купер! Это же Майн Рид! Карл Май! Это же какое-то низкопробное развлекательное чтиво!
Так выговаривали мне студенты Университета Бен-Гурион, когда в рамках курса “Поэтика пространства” я предложила им прочитать “Капитанскую дочку” в старом переводе Вольфовского (пятидесятые годы, нового пока нет).
Невежды бескультурные! Это про прозу Пушкина такое сказать! Да это же самый лучший текст на русском языке! Пришвин пишет где-то: “Вот говорят: родина, родина… Я столько раз слышал это слово и только теперь понял, что оно значит. Моя родина — это „Капитанская дочка””…
Н-да-а… просмотрела я снова перевод Вольфовского — вполне добросовестный перевод. Но что может сделать переводчик с эпиграфами? Ничего, ну ровно ничего подобного русскому восемнадцатому веку и русским народным песням — ничего этого нет на иврите. Не к чему отослать читателя, нет аналогичного интертекста. Разве что… может быть… Книги царств? Нет, не подойдет: для современного читателя библейские царства — история очень давняя. Миф. А для Пушкина ужасы пугачевского бунта — вчерашний день. Ну в крайнем случае — позавчерашний. Нет, это была бы безвкусная стилизация,
и правильно сделал Вольфовский, что не пошел по этому пути.
Но что же можно сделать? Наверное, ничего. Вся эпическая аура “Капитанской дочки” улетучилась. Воздух пропал. И так и будет.
И что осталось? Правильно, остался приключенческий роман с благородным вожаком бандитов (вариант — краснокожих), который любезно возвращает герою его возлюбленную в нетронутом состоянии. И другие стандартные черты жанра, о котором московский литературовед Натан Тамарченко написал замечательную работу, существенно дополнив теорию Бахтина.
И ведь это там всегда было! Но когда я преподавала Пушкина в России русским студентам, как-то я этого не замечала…
А вот обратная история. Предложили мне как-то прочитать курс ивритской литературы для русскоязычной молодежи, приехавшей в Иерусалим по какой-то сохнутовской программе. Один мальчик, прочитав новеллу “Хозяйка и коробейник” Агнона (в моем переводе), уверенно сказал: “Ну, это совсем простой рассказ. Это про Бабу-ягу. Избушка на курьих ножках”.
Ничего себе! Простой рассказ! Тут люди сидят и пишут монографию за монографией о символах и архетипах у Агнона, о психоаналитической подоплеке отношений хозяйки и коробейника и по Юнгу и по Фрейду, о еврейском Эдипе, об опыте Катастрофы и о многом, многом другом… Я лично сама об этом писала. А он такое говорит!
И ведь в точку попал! Баба-яга — это ведь действительно один из женских символов коллективного бессознательного, а также и лес, и избушка, и многие другие детали в этой новелле. Но Баба-яга — это русский персонаж. В еврейском фольклоре такого нет (есть похожее — демоница Лилит и птичьи ноги у беса Ашмодая).
А я-то думала, что традиция переводов с иврита на русский еще не создана, а что, дескать, придет наконец гениальный переводчик, придумает какую-нибудь фишку — и читатель все почувствует, даже если не поймет!
Но читатель и так понимает — хотя и не все… но всего ведь никто не понимает…
Батарейки
Молоденькая бедуинка, совсем девочка, с небольшими яркими внимательными глазами, в самом начале семестра ходила с огромнейшим животом, а через неделю появилась уже без живота. Я ей тихонько сказала:
— Ты знаешь, у тебя ведь есть право на отпуск после родов. Если ты по жаре будешь ездить в такую даль, у тебя может пропасть молоко. Посиди дома.
— Нет, — твердо ответила она. — Это очень важный материал, я не могу пропускать занятия. Мне нужны хорошие оценки.
И вот она приходит ко мне на консультацию, усаживается поудобнее, раскладывает свои бумажки и спрашивает:
— Во-первых, скажи пожалуйста, доктор Елена (в иврите нет разграничения между “ты” и “вы”. — Е. Р. ), как ты готовишь ужин своему мужу?
— В смысле?
— В смысле готовишь ужин.
— Тебе рецепты, что ли, продиктовать? Чолнт? Фаршированная рыба? Кугель?
— Да нет, рецептов мне не надо. Я про другое. Я вижу, что ты много работаешь. Как ты справляешься с домашними делами? Когда ты готовишь еду и как? Как ты организуешь свое время? Я решила спросить тебя, потому что в нашей семье никто из женщин не работает вне дома и мне не с кого брать пример.
Я первая из всей семьи учусь в университете, на меня все смотрят… знаешь, родственницы мужа, свекровь, золовки, мы ведь в семье живем… Я не хочу, чтобы обо мне говорили: вот, получает высшее образование, а муж у нее голодный.
А “семья” у них — это хамула, клан. Много народу. Может быть, целый поселок. Вот молодец девочка!
— Ну, видишь ли, — не без гордости сказала я, — мой муж не любит каждый день есть одно и то же. Поэтому я все готовлю в пятницу, много разного, кое-что кладу в морозилку и потом размораживаю. Так что у нас всегда каждый день есть разнообразная и вкусная еда! Ну иногда, если много гостей, к концу недели не хватает, тогда я покупаю здесь, в студенческой столовой, готовые обеды. Тут очень дешево и, знаешь, ничего, вкусно. Хотя и не так, как дома.
К конце моего рассказа лицо у бедуинки стало совсем грустное.
— Нет, это мне не подходит, — сказала она. — Мой муж не станет есть разогретую еду.
— Погоди-погоди, это как? Ты что хочешь сказать? Ты каждый день готовишь обед? Все с самого начала?
— Конечно.
— И сколько у тебя уходит на это времени?
— Три-четыре часа. Иногда больше. У нас очень сложная кухня. Особенная. И холодильника у нас нет.
— И ребенок маленький?
— Да, — сказала она и вся просияла. — Сын.
— А когда же ты делаешь домашние задания?
— Ночью, когда все спят.
— А когда же ты спишь?
— В попутке.
— Как в попутке? Почему ты ездишь на попутных машинах? Есть же микроавтобус, который развозит по Негеву бедуинских студентов!
— До моего дома он не доезжает. Я очень далеко живу…
(На попутках, по раскаленной пустыне, с грудью, разрывающейся от молока… Да ты же не выдержишь, упадешь от такой жизни, хотела я сказать, но воздержалась. Лучше не говорить — может, и выдержит…)
— И второй вопрос, который я хотела с тобой обсудить, — тема для семинарской работы, — начинает она после краткой паузы. — Я выбрала тему “Комедии Шекспира”.
— Да ведь я вам такую тему не предлагала. Это, конечно, очень интересно, но знаешь, эти старые переводы... Там очень трудный иврит. Давай поищем что-нибудь полегче.
