Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2010)
Но, кроме того, в невежестве мне иногда чудится что-то очень глубокое. Какое-то пророчество, что ли… Козлиная песнь, как писал Вагинов. Известно, что на закате больших цивилизаций культура распространяется вширь и при этом мелеет. Например, в эпоху упадка греко-римской цивилизации уже не появлялись всеобъемлющие гении типа Аристотеля, зато широко распространилась грамотность, в том числе среди средних и даже низших слоев общества. Платон в свое время с подозрением относился к письменному слову, потому что записанная мудрость становится доступной всем, кто способен разбирать буквы. Такие же сомнения возникали у наших мудрецов в ту эпоху, когда начинали записывать Устную Тору. При устной передаче знания наставник может проконтролировать, не искажается ли истина в восприятии ученика. А когда знание попадает в книгу, все пущено на самотек.
Интернет — это грандиозная культурная революция, сопоставимая даже не с книгопечатанием, а с распространением письменности. В Сети знание становится легкодоступным и совершенно обесценивается. Все доступно, и никто ничего не знает.
Между незнанием и непониманием есть разница, но она не всегда уловима. Годы преподавания натаскали меня на практическую герменевтику, и я думаю, что иногда (может быть, даже часто) непонимание — это одна из начальных стадий нового понимания и творчества. Хэролд Блум, один из столпов постмодернистской критики, писал, что всякое содержательное, творческое чтение — это misreading (на русский язык это переводится как-то вроде “кривочтения”). Он это формулировал очень категорично: “Всякое письмо — кривочтение, и всякое кривочтение — письмо”. Некоторых раздражает это снобистское профессорское краснобайство, но ведь Блум прав. Приходится, ох приходится иметь дело если не с писателями, то с читателями, которые… м-м-м… ну вот как-то очень своеобразно понимают тексты. Включая учебники. И даже новости по радио.
А чего же это ты мычишь, Елена? Скажи уж прямо: с полными дураками, которые чуть ли не ложку в ухо несут! С людьми, находящимися на грани умственной отсталости, и давно перешедшими эту грань! Потому что кто в наше время пойдет в израильский университет учить литературу, кроме безответственных и ни на что не способных болванов?
А вот не скажу! Я имею в виду вот что: бывает, что люди настолько криво, настолько своеобразно и необыкновенно понимают текст, что кажется, будто мне выпала невероятная возможность присутствовать при рождении чего-то совершенно нового. Какая-то новая парадигма выстраивается на моих глазах. Новый культурный канон, что ли… Ну да, крушение Рима… города пустеют, дороги зарастают травой, начало нового Средневековья… но мы ведь культурные люди и не считаем Средневековье “темными веками”. Просто это другая эпоха… Не зря на ее исходе один умнейший человек, Эразм Роттердамский, написал книгу под названием “Похвала глупости”.
Сапепа
Ивритское письмо, как известно, устроено так, что в нем нет гласных. Записываются только согласные, а гласные читатель сам мысленно подставляет — исходя из контекста, из позиции слова в предложении и так далее. Можно сказать, что согласные — это костяк постоянного значения корня, а гласные — переменное значение (в том числе грамматическое). Эта древняя и мудрая система прекрасно работает, когда все слова в тексте — еврейские и на слуху. А вот с иностранными бывают проблемы.
Когда моя подруга, античница К., начала преподавать древнегреческую литературу в одном израильском университете, к ней после экзамена подошли две студентки и стали что-то спрашивать, но что — она никак не могла понять. “Они мне все толкуют про какую-то сапепу. Я им честно говорю: я не знаю, что это такое. А они смотрят на меня с презрением — надо же, не знает материала своего собственного курса! Наконец до меня дошло — это они про Сафо! На лекции они не ходили, почитали чьи-то конспекты… но на иврите же нет гласных, вот они и прочитали „самех-алеф-пей-пей-вав” как сапепа! Но поскольку экзамены у нас анонимные, эти две дурехи получили вполне приличные оценки. Раньше я либерально относилась к пропускам, но после этого случая стала очень тщательно проверять посещаемость”.
И назовет меня всяк сущий в ней язык
Один раз в Университете Бен-Гурион ко мне подошел второкурсник и застенчиво сказал:
— Послушай-ка, Елена, я тут недавно перелистывал книжки в библиотеке и наткнулся на замечательную книгу. В переводе на иврит. Знаешь, есть такой русский поэт — Фошкин?
— Нет, не знаю.
— Как же так? — удивился студент. — Ты же русия (“русская”)…
Мне стало стыдно. Ведь если этого поэта перевели на иврит — он должен быть известный. А я вот о нем ничего не знаю и даже имени его никогда не слышала…
— Этот Фошкин написал роман в стихах! — с воодушевлением продолжал мальчик. — Я даже не знал, что такое бывает!
Тут до меня наконец дошло.
— Так это, наверное, “Евгений Онегин”! В переводе Авраама Шлионского! Это Пушкин! Пушкин, да?
— А я не знаю, — смутился студент. — Там обложка без огласовок. Может, это надо по-другому читать — не Фошкин, а… как ты сказала? Пушкин? Пушкин… Может, и Пушкин. Да, так вот я говорю, замечательный поэт, ты о нем ничего не слыхала?
Так обитающий ныне в Израиле гордый внук беженцев из Салоников, пра-правнук беженцев с Пиренейского полуострова, назвал имя великого русского поэта на сущем в нашей стране вечном языке. И назвал он его неправильно, поскольку в этом языке нет огласовок и каждый читатель вчитывает в текст свои собственные гласные. Возможно, такова цена бессмертия…
Читая со словарем
В израильской критике время от времени всплывают вялые дискуссии о том, кто у нас национальный поэт. С национальным прозаиком понятно: это Агнон. А вот насчет национального поэта нет консенсуса: когда-то им считался Бялик, сейчас вроде бы Натан Альтерман. Его стихи превратились в шлягеры, некоторые по два-три раза положены на музыку и у всех на слуху. Но…
Но второе программное стихотворение из книги Альтермана “Звезды на просторе” называется “Бесконечная встреча ” и начинается так: “Ты обрушилась на меня, я буду вечно Тебя воспевать. / Напрасно я воздвиг бы перед Тобой стену, напрасно стал бы запирать двери. / К Тебе моя страсть, / Для меня Твой сад, / По Тебе обмирает мое растерянное сердце. // Для всех моих книг Ты — и вина, и судья. / Навеки неожиданная!” и так далее.
Это, конечно, подстрочник, очень вольный и неточный. Одна из вольностей, допущенных в переводе, — заглавное Т в слове “Ты”. В еврейском алфавите вообще нет заглавных букв.
Поэтому у израильских студентов семинар по лирике Альтермана начинается под коллективное мурлыканье популярной песенки на эти стихи. А затем кто-нибудь обязательно догадается:
— А я ведь здесь совершенно ничего не понимаю! Вообще не понимаю, о чем тут речь! Как будто это не на иврите написано! Все слова по отдельности вроде понимаю, а вместе — нет! Ну кто это такая, которая на него набрасывается? И почему он не защищается, а, наоборот, радуется, что он перед ней беззащитен? Красиво, но непонятно. Ерунда какая-то.
В религиозном колледже обязательно кто-нибудь скажет:
— А-а, это Страна Израиля!
И наоборот: студенты второго курса МГУ (Институт стран Азии и Африки, кафедра иудаики и еврейской цивилизации) долго-долго ползают по этому тексту со словарем, а потом бодро рапортуют:
— Лирическое “Ты” в этих стихах — это мифологическая женская сущность. Типа это музыка, природа, вдохновение, поэзия, вообще жизненная энергия.
А один мальчик, у которого иврит был очень даже средний, по правде говоря, хуже, чем у всех, старательно перевел все стихотворение слово за словом и проницательно заметил:
— Да ведь это гностическая София! Прекрасная дама! Это Блок! “Ты, держащая море и сушу / Неподвижно тонкой рукой”. И может быть, Соловьев. Вообще русский символизм. А что, израильтяне так хорошо знают Блока?
— Ну, некоторые, наверное, знают. Профессор Бар-Йосеф, например. А в общем — нет, не знают. Понятия не имеют.
— Да? А как же тогда они могут понимать эти стихи? Без русского контекста?
— А они и не понимают.
— Так что же, мы со словарем понимаем ивритскую классику лучше, чем израильтяне, у которых иврит — родной язык?
