Робер Сабатье - Шведские спички
Мальчишки бежали следом и за колонной официантов кафе — те шли в своих белых передниках, покачивая в руках подносы с бутылкой аперитива и стаканчиком, которые по условиям состязаний ни в коем случае нельзя было уронить, а также сопровождали продавцов газет, нагруженных своим товаром. Все эти соревнования придавали улицам праздничный вид.
Затем благодаря своей дружбе с Принцессой Мадо Оливье провел еще несколько восхитительных вечеров. Принцесса была свободна и посвящала мальчику немало времени: то звала его к себе домой, чтоб чем-нибудь угостить, то доверяла ему погулять с собачками, с которыми он бегал от одного газового фонаря к другому, намотав поводок вокруг руки. Как-то вечером Мадо постучалась в квартиру Жана, который встретил ее со сдержанным восхищением.
— Вы позволите мне взять с собой Оливье? Я его свожу в кино…
Сначала Элоди проявляла недоверчивость, но Мадо улыбалась так, что сопротивляться было трудно, к тому же она умела отпустить парочку очень приятных комплиментов, вроде: «Как у вас мило дома!», или «Вы сегодня чудесно причесаны!», и постепенно все улаживалось.
Оливье быстро надевал свой костюм со штанишками-гольф, смачивал волосы, чтобы хорошо проложить пробор, чуть выше обычного — так было теперь в моде.
Мадо сажала его в такси, и они уезжали далеко от своей улицы в поисках какого-нибудь легкого фильма вроде: «Дорога в рай», «Женщина и соловей», «Маленькая Лиза» или «Моя кузина из Варшавы». Оливье был в восторге и тогда, когда Мадо перелистывала киножурналы, в которых целые страницы посвящались кошачьей грации Колет Дарфей, глазам Жоан Крефорд, блеску Эльвиры Попеско или холодному великолепию неподражаемой Греты Гарбо. Он смотрел на фотографию Брижит Хельм, и ему казалось, что он видит Мадо, так они были похожи. Мальчик сказал ей об этом, и польщенная Принцесса вознаградила его нежным взглядом.
Мадо читала ему вслух разные новости, сплетни, распространяемые в ответах на письма читателей, ближайшие планы кинозвезд, рассказы об их путешествиях, личных связях — и все это выглядело таким значительным! Расслабленным голосом Мадо говорила: «Это звезда фирмы Парамоунт!», или: «Она участница фильмов Юнайтед Артистс!», и эти чужестранные названия еще увеличивали волшебство. Раззолоченный, незнакомый мир возникал перед мальчиком, дополненный блеском Больших бульваров, которые они перед тем проезжали в черно-красном такси с водителем в серой блузе.
— Ну как, понравился тебе фильм?
Оливье всегда отвечал «да», даже если ничего не понял. Когда сеанс кончался, Мадо нередко вела его в большие кафе, где пахло вермутом и плакали скрипки цыганского оркестра. Для себя она заказывала «джин-физз», а для мальчика — лимонад. Обстановка, окружавшая их, пьянила Оливье, к тому же Мадо беседовала с ним с такой неподдельной нежностью. Ей казалось, что Оливье не такой, как другие дети этой улицы. Она находила его более деликатным и нежным. Она старалась научить его поведению в обществе, приличным манерам: «Нет, Оливье, не надо говорить «За ваше!». Улыбнись и просто подними свой бокал!» Или: «Тебе следует уступить свободное место даме, с которой ты вместе идешь». Или еще: «Ты ведь мужчина, так протяни руку и помоги мне выйти из такси».
В кафе со всех сторон были зеркальные стены, они отражали и как бы множили до бесконечности находящихся тут людей. Балансируя нагруженными подносами, повсюду сновали официанты, которые выглядели такими веселыми, будто для них это была игра, а не работа. Если какой-нибудь мужчина, пользуясь случаем, пытался завязать с Мадо разговор, она королевским жестом отклоняла эту попытку.
— Не докучайте мне. Разве вы не видите, я с сыном!
И Оливье грезил, что он здесь сидит вместе с мамой Виржини. Это игра, и потому мама нарядилась совсем как киноактриса. Иногда Мадо делала ему сюрпризы, вытаскивая из сумки какие-нибудь лакомства, а однажды вечером, когда она за ним зашла, принесла клетчатый шотландский галстук, который он уже потом не снимал.
— Странно, — сказала Элоди, — очень странно, что подобная девушка так любит детей!
— Да нет же, — отвечал Жан, тайно ревнуя мальчика, — тут не требуется особого объяснения, просто она скучает! Когда она найдет себе подходящего парня, то напрочь забудет мальчишку. О-ля-ля!.. Ты совсем не знаешь таких девиц!
Когда Бугра встречал своего юного дружка, так хорошо одетого, он свистел сквозь зубы и говорил с иронией: «Вот так штука!» и «Черт побери!», а потом уж: «Ей же ей, это, право, лорд!» А Капдевер не постеснялся сказать Оливье: «Значит, пошел гулять со своей шикарной курочкой» — но мальчик в ответ ограничился неопределенной и надменной улыбкой. Альбертина же не скрывала своего восхищения:
— Когда ты прилично одет, ты не похож на шалопая. Вот видишь, если б ты сам захотел…
И мальчик шел, стараясь не сутулиться, засунув руку в карман курточки и выставив наружу большой палец.
Только Красавчик Мак ничем не проявлял своего отношения. Оливье столкнулся с ним как-то на лестнице — тот вел за руку брюнетку, источавшую запах сладких духов. «Каид» не обратил на Оливье никакого внимания. Он был несомненно задет тем, что Оливье видел, как его тогда унизил Бугра. Однажды, когда ребенок лихо поддернул свои штанишки, а на замечание Мадо ответил: «Так меня Мак научил!» — Принцесса сказала только: «Но это дурные манеры…» — и ничего не добавила, будто она никогда и не знала Мака. Странными казались ему отношения взрослых. Лучше, пожалуй, в них не вникать.
*Начало велогонок «Тур де Франс» объединило интересы всех местных жителей, на улице Лаба только об этом и толковали. Мужчины прогуливались с газетами, развернутыми на спортивной странице — там можно было лицезреть предполагаемого чемпиона Андре Ледюка. Всюду по городу были расклеены афиши с фотографиями схожих с какими-то большими насекомыми спортсменов, во всю нажимающих на педали. Кроме того, целые караваны рекламных машин разъезжали по улицам и на ходу разбрасывали листки с сообщением обо всех городах-этапах на пути к Вавилону велосипедного спорта. В кафе и пивных висели черные доски, и на них отмечалось мелом, кто идет впереди на дистанциях и по гонке в целом, указывался километраж пробегов и время отставания от желтых маек (то есть от ведущих спортсменов), и люди, рассматривая эти цифры, нескончаемо спорили. Как будто бы вся Франция в эти часы пропиталась жирным запахом смазочных масел, подталкивала велосипеды своих излюбленных чемпионов, поила и кормила их на ходу.
— А у меня, — сказал Бугра, — прострел в пояснице, и притом без всяких подвигов на спортивной дорожке. Да еще в разгар лета — что может быть глупей!
Оказалось, что Бугра вызвался кому-то помочь и понес на пятый этаж слишком тяжелый груз. После этого он во время ходьбы то и дело с проклятием хватался за поясницу. Оливье позаботился о старике: сделал ему горчичники, обмотал поясницу толстым слоем красной фланели, причем Бугра вертелся как алжирский дозорный стрелок, чтобы фланель плотнее обвилась вокруг его тела.
Чтоб вознаградить себя за вынужденное бездействие, он готовил густой суп в гигантских кастрюлях, в которые закладывал, как он сам выражался, «все, что требуется брюху!» — добрую порцию костей, подаренных ему мясником, корки хлеба, овощи и лапшу. Затем наливал себе полную миску, крошил туда еще хлеба, подливал красного винца, и получалось что-то похожее на похлебку шабро, которую готовят на юге Франции. Бугра ел, чавкая и крепко зажав в руке ложку.