Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни
— Папа, я рад, что ты дома. Думаю, все будет хорошо.
— Спасибо, сынок, за поздравление. Обнимаю тебя. Приезжайте.
Потом позвонила Надя, с ней говорила Иринка, сказала, что через час они могут приехать. Ада ждала такого сообщения, готовилась и все же встревожилась: хватит ли наготовленной еды? Но была у нее и другая тревога: почему не звонит Андреев приятель из комитета по экологии? Он звонил месяц назад, сокрушался, что Андрея нет, поскольку у них намечается вакансия.
— Может, поздравь Михаила? Чего ты стесняешься? — шепнула мужу.
— Я звонил ему на работу. Передал секретарше. Он знает, что я дома. Позвонит.
— А я не ждала бы, — с подтекстом сказала Ада, мол, снова упрямишься, цену себе набиваешь, — корона не свалится, если поздравишь нужного человека.
Раздражение вспыхнуло в душе Андрея, но он сдержался, ничего не сказал жене, повернулся к Петру, завел беседу про «Погоню», про то, что народ мало знает о наших исторических символах.
— А кто о них говорил народу? Твои друзья-идеологи? Или мои коллеги с телерадио? Только теперь почувствовали смелость. А то ж наш извечный национальный флаг называли полицейским штандартом. Издевательство над нашей историей, над нашим языком. Теперь нужна национальная идея, которая бы объединила народ. Объединила бы нацию.
— Петро, ну, ты как на митинге, — усмехнулась Ева и добавила: — Хотя, если порассуждать, может, и правда, нужна такая идея.
Хитрая особа, подумал Андрей, как будто упрекнула, а потом похвалила, поддержала. У моей Ады — только белое и черное. И никаких нюансов: есть рубль, так есть, а нет, так нет. Рассуждения профессиональной финансистки.
— Ну и что столичная интеллигенция предлагает народу? Какую идею?
Ева уловила иронию в этих словах, глянула на Андрея, будто хотела сказать: ну чего ты задираешься?
— Не знаю, что думает интеллигенция. Я предложил бы вот что. Первое — это самостоятельность. Какое государство без суверенитета? Без самостоятельности? Второе — самобытность. Это наша культура, традиции, язык, наши песни. Одним словом — наши корни, — Петро перевел дух, или, может, собирался с мыслями или дал возможность переварить услышанное. — Третье — достаток. Чтобы и поесть было что, и надеть. И чем поле пахать, и на чем по дорогам ездить. Ну, тут вся экономика. Базис.
— Мне кажется, правильная идея, — первой поддержала гостя хозяйка. Она как раз вернулась с кухни, когда Петро начал разговор про национальную идею. — Особенно — насчет достатка. Чтобы был хлеб и к хлебу. Тогда и песни будут.
— Ну и что получается? Два «с» и «д». У Гитлера было СД, — начал Андрей, но Петро перебил его.
— Ну, ты ж не путай горох с капустой. Это из другой оперы.
— Мне кажется, для равновесия нужно добавить — духовность. Перед достатком. Подожди, подожди, — Андрей прервал разгоряченного друга. — Ты хочешь сказать, что самобытность это все вбирает. Но это не совсем так. Духовность издревле была свойственна нашему народу. Иной раз он больше заботился о душе, чем о животе. Больше думал о песне, чем о куске хлеба. Я тоже кое-что читал. У Максима Горецкого об этом хорошо сказано. Не помню точно: народ наш — лирник, народ — певец и так далее. Так вот, тогда будет: самостоятельность, самобытность, духовность, достаток. Два «с», два «д». Это как некогда критиковали стиль работы райкамов. Правда, тогда и по белорусски писали и говорили — райкомов. Вопреки белорусской же грамматике. Так называли чиновницкий стиль: дэ квадрат, ша квадрат. Давай-давай, шуруй-шуруй.
— Я поддерживаю духовность. Ну, и равновесие. Четыре слова как четыре стороны света. Как четыре времени года. Четыре угла хаты. Два «с», два «д». Отлично! Все тут сконцентрировано, — важно заметила Ева, будто только от нее зависело принятие национальной идеи.
— От имени народа. От имени всех финансистов я приветствую эту идею, — с улыбкой сказала Ада. — И предлагаю за нее выпить. А то мне обидно. Все стоит на столе. Картошка остыла. Холодец тает. Наливай, Андрей. Дети сейчас приедут.
— Так ты хочешь, чтобы мы были пьяными до их приезда? — хохотнул Петро. — Но за национальную идею стоит поднять добрую чарку.
— Не пьяными, а веселыми и счастливыми, — начала Ада, но тут залился трелью телефон. Она сняла трубку и с радостью позвала Андрея, поскольку узнала басистый голос Михаила Иосифовича.
Ей очень хотелось послушать, о чем будет разговор, но она чувствовала неловкость ситуации и неохотно подалась к гостям. Не сдержалась, чтоб не сказать, кто звонит, заинтриговала, мол, много зависит от этого разговора.
Когда Андрей вернулся, все посмотрели на него очень внимательно. Ада спросила:
— Ну, что он сказал?
— Поздравил с Новым годом. Пожелал, чтобы следующий год я встречал в качестве их сотрудника.
— Так это ж отлично! — засветилась от радости Ада, чмокнула мужа в щеку. — Но год — это перебор. Лучше полгода. Еще лучше — один квартал. Потому что эти три месяца длились для меня как три года.
— А что это за человек? — поинтересовался Петро.
Андрей сказал, что звонил заместитель председателя комитета по экологии, что их комитет через некоторое время будет называться Министерством природных ресурсов и охраны окружающей среды, будет расширен…
Петро и Ева незаметно переглянулись: на днях они спорили, Ева с обидой в голосе заявляла, что бывшие партийные боссы захватили все ключевые должности в исполкомах, хватают льготные кредиты, делят вокруг Минска землю под коттеджи, приватизацию превратили в прихватизацию. Петро сперва возражал, но жена убедила, что все на самом деле так происходит. И вот еще одно доказательство непотопляемости партийных функционеров.
— Когда о чем-то начинают говорить, то оно и сбывается. Экология выходит на первый план. Я б добавил сюда экологию души, — задумчиво сказал Петро.
— Так, дорогой мой дружище. Я полностью согласен с тобой, — Андрей пристально взглянул на друга, поднял бокал. — За Новый год! За новую жизнь!
Андрей Сахута, бывший секретарь обкома по идеологии, а теперь главный лесничий радиационного прибеседского лесхоза, впервые почувствовал, что ему не хочется возвращаться в столицу.
На исходе был первый час нового, тысяча девятьсот девяносто второго года.
XXI
И над родной Беседью повернулась ночь на другой бок. Сквозь лохматые тучи заблестел рыжеватый месяц, в просветах замерцали звезды. Над безмолвным заснеженным пространством, над вершинами древ мчался упругий леденящий зюйд-ост — ветер из Чернобыля. В его колючем дыхании ощущался неистребимый аромат иссохшей, промерзлой полыни.
Полынный ветер не знал покоя и отдыха даже в новогоднюю ночь.
О Ветер, Ветер! Ты самый могучий на свете! Ты способен просочиться в щель, ворваться в приоткрытую форточку. Ты можешь охватить половину океана и все небо. Ты приносишь дождь, снег и град. Ты срываешь крыши, валишь электромачты, выворачиваешь с корнем могучие дубы, высоченные ели, толстенные ольхи и осины. Я никогда не забуду зрелища, увиденного в сентябре 1963 года. Тогда сын Твой, смерч, истоптал полтораста гектаров прибеседского леса. Словно кули с житом, лежали поваленные деревья, маленькие сосенки Ты прижал к земле, будто погладил ладонью, кучками стояли крученные-перекрученные деревья, словно Ты хватал их за чубы и хотел скрутить перевясла.
О Ветер, Ветер! Ты — самый свободный и самый богатый, ибо сколько людей бросают Тебе слова, время и богатство!
Ты и сам, Ветер, великий труженик. Издревле носишь по морю-океану рыбацкие парусники, военные фрегаты, флибустьерские бригантины, надуваешь косые паруса разных шхун и белоснежных красавиц яхт. Без Тебя, Ветер, Колумб не открыл бы Америку. Ты издавна кормишь человека хлебом, ибо неутомимо машешь крыльями ветряков, меля зерно. Тебе по плечу спасти мир от экологической катастрофы, Ты можешь обеспечить человечество самой дешевой электроэнергией.
О Ветер, Ветер! Я приветствую Твой свежий порыв! Радуюсь, когда ты вздымаешь морские волны, потому что люблю нырять в них, чтобы схватить за пенистую гриву бурлящий вал соленой воды. А как тешат сердце и взор блестяще-зеленые волны, которые Ты катишь по житному полю. Любишь Ты, проказник ветер, задирать девичью юбчонку, ласкать манящие коленки…
А когда Ты, Полынный ветер, залетаешь в дом, то призываешь к обновлению. Ты рушишь все, что устарело, сгнило и отжило свой век. А сам Ты, Ветер, нигде не рождаешься и нигде никогда не умираешь, ибо Ты вечен.
Как вечна наша Земля-Матушка. И на ней Человек.
Декабрь 2002 — март 2008
Примечания
1
Прости мне мой вздох глубокий:
В душе задувает ветер.
О, как одиноко на этом свете,
Хоть столько напротив окон!
