Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни
Тихо скрипнула дверь, вошла одетая Марина.
— Ну как вы, Евдокимович?
— Малость оклемался. Не умею похмеляться. Но пришлось. Может, выпьешь каплю?
— Не могу. Шампанское допили. А водки не хочу. Воды попью.
— Во, компот грушевый, — Мамута налил ей и себе компота.
Марина жадно осушила чашку, надела пальто.
— Гляну, что на дворе творится.
Ее не было долго. Мамута уже встревожился, оделся, взял фонарик, осветил циферблат ходиков — стрелки показывали половину седьмого. Вошла Марина. Спросила, который час.
— Ну, так уже утро. А на дворе так хорошо! Тихо, свежо. Морозец ударил изрядный. И снега подкинуло. Загляденье!
Мамута обрадовался, что у Марины улучшилось настроение. Вспомнил, что вчера договорились старый Новый год встречать у Бравусовых. «Там уже буду держать все под контролем. Чтобы до еткого свинства не допуститься», — подумал старый учитель. Но какой-то другой человек будто шептал на ухо: «А чего ты, старый хрыч, упираешься? Бога боишься? Так Аллах разрешает своим верующим иметь четыре жены. А султаны, богатеи содержат целые гаремы. И совесть их не мучает». «Но я ж не мусульманин, — защищался от греха Мамута. — Православным такое нельзя». «Так ты же атеист! Сколько докладов, лекций прочитал против Бога!»
Усилием воли Мамута отогнал прочь грешные мысли, тихо сказал:
— Иди отдохни, Марина. Не будем их будить.
Эти слова, сказанные им самим, сильно поразили его: он боится разбудить свою законную жену, пускай себе и вторую, жену, которая спит с другим мужчиной! Что творится на свете! Но внутренний голос не сдавался: а те, что занимаются свингерством, — или как это называется? — живут не в зоне, а в столичных, культурных городах. Нет, не только Чернобыль тут виноват.
— Говоришь, загляденье на дворе? Пойду и я. А ты приляг, поспи. Хозяйством заниматься еще рано.
Мамута потопал по двору. Свежий снег мягко скрипел под ногами. Месяц будто на глазах худел, истончался, светлел. А звезды, крупные, мерцающие, будто обрадованные, что месяц мало мешает им, усыпали высокий небесный купол. Мамута походил по улице. Нигде не было ни души, нигде не светился ни единый огонек.
Великая тишь царила над Прибеседьем. Но эта тишь не радовала, в ней недоставало звуков живой жизни.
Походив, подышав свежим воздухом, Мамута вдруг почувствовал сильное желание заснуть, аж рот разрывала зевота. Марина затихла на диване, а он опрокинулся на кровать и будто провалился в темную бездну — заснул как пшеницу продавши.
Проснулся Мамута, когда в окна светило низкое яркое солнце. Подошла Юзя, одетая, аккуратно причесанная, даже глаза подвела слегка, чего раньше в деревне не делала.
— Ну, как ты себя чувствуешь? Крепко ты спал. Конечно, после чужой бабы. Помоложе, — Юзины глаза проказливо глянули на него, но во взгляде были и настороженность: что скажет муж-моралист?
— Что мне уже помоложе? Ничего у нас не было. Не получилось. Она стеснительная, и я такой же. Да еще и старый.
— И у нас то же самое. Ты не обижайся. Ну, пошутили под Новый год. Да и все. А свое — оно и есть свое. Близкое, родное, привычное.
О, как хотелось Петру Евдокимовичу поверить жене!
XX
Андрей Сахута приехал в Минск в половине двенадцатого ночи. С легким чемоданчиком вышел на привокзальную площадь. Поразило яркое освещение домов, множество машин, длинный хвост очереди на такси. Бросился в глаза огромный плакат над фасадом дома напротив вокзала: бородатый Дед Мороз и буквы: «З Новым годам, Беларусь!» Мелькнула мысль: обкома нет, а наглядная агитация есть, да на родном языке, чтобы любой приезжий почувствовал, что приехал не лишь бы куда, а в столицу независимого государства Беларусь.
А еще подумалось: на его улице в райцентре нет ни единого фонаря, а тут такая светлынь! И хозяйка его квартиры Дарья Азарова сейчас уже спит, поскольку ложится в десять. Даже если мучается от бессонницы, так все равно света не включает, лежит, уткнув глаза в темный потолок, перебирает, словно лущеные орехи, события своей довольно долгой жизни.
В очередь на такси Андрей не пошел, лучше доехать на метро до Немиги, а там пройти пешком. Если бы приехал раньше, то, может, прошел бы пешком до своего дома: хотелось посмотреть на праздничный город, подмывало дать оценку нынешней власти. Невольно вспомнил, как в ноябре 1961 года приехал из Лобановки в столицу — вызвали в ЦК комсомола на утверждение, поскольку его тогда избрали комсомольским вожаком района. Голосовала за него на пленуме и деревенский комсорг Полина. Шел тогда Андрей от вокзала до ЦК пешком. Было сырое, туманное утро. В ту ночь снесли памятник Сталину, который величественно возвышался на Центральной площади.
В тот год Андрей женился, стал отцом. На то лето выпал их с Адой медовый месяц. Как мудро придумали люди! Медовый месяц был у них настоящий. Врезались в память жаркие ночи на пахучем сене на всю жизнь. Потом такой первородной радости уже не было: заботы, хлопоты, рождение детей, бесконечные совещания и заседания, лекции и доклады не отпускали в мыслях даже во время отдыха.
Эти воспоминания промелькнули, когда Андрей стоял на ярко освещенной станции метро в ожидании поезда. Метро он оценил, когда лишился персональной «Волги». Запрет «монолитной и могучей» КПСС, а потом распад Союза — эти события бывший обкомовский идеолог еще до сих пор не мог осознать и осмыслить… Чернобыль переиначил жизнь трети Беларуси, особенно жителей зоны, отселенных деревень. Распад КПСС и Советского Союза переиначил, а то и сломал судьбы миллионов людей.
В радиационной зоне жизнь катилась извечным порядком, но невидимая радиация, словно непреодолимая запруда, повернула жизненное течение в другое русло. И судьбе Андрея Сахуты пришлось сделать крутой вираж, при котором он чуть не выпал «в осадок», как говорит сын Денис. Однако не сломался, выстоял, имеет работу, ответственную должность, имеет перспективу снова вернуться в столицу.
Добрался домой довольно быстро. Перед своим подъездом приостановился, взглянул на окна квартиры: ярко светилось окно кухни, мягко, уютно — лоджия, на которую выходили двери спальни. «Наверное, Надя на кухне, а жена читает или смотрит телевизор», — подумал он. Открыл двери своим ключом, тихо вошел, поставил чемодан. Из кухни вышла Ада в пестром халате. Этот халатик он подарил когда-то ей в день рождения. Ада утеплила халат шерстяным платком и зимой любила надевать его. А сегодня, может быть, надела нарочно. Обнялись, поцеловались. Андрей почувствовал знакомый запах жениных волос, и желание близости сразу овладело им.
— Ну, как доехал? Я уже заждалась, — Ада снова приникла к нему, снова поцеловались.
— Да, действительно ехал долго. Поезд полз, как сонный. И только в пригородной зоне прибавил хода. А то останавливался у каждого столба. Надя, Толик спят? Как у них? Все хорошо? Поправился малыш?
— Немного кашляет. Температура нормальная. А я варю холодец. Боюсь, застынет ли. Ну, мой руки. Будем ужинать. А может, душ примешь?
— Да, лучше душ. Но я быстро.
В ванной комнате приятно пахло медовым шампунем, витал тонкий аромат парфюмерии. Эх, сейчас бы полежать с полчаса в теплой воде, вспененной шампунем, потешить грешное тело! Но понимал, что поздно уже, Ада ждала, и ему хотелось любви. Поэтому нырнул под теплый душ. Невольно подумал: и в лесничестве, и теперь в райцентре не имеет ни теплого душа, ни теплого клозета, не говоря о ванной или метро. Не удивительно, что молодежь «тянется» в город. Да и не только молодежь. Если б имел человек приличный надел, свой дом со всеми удобствами, так зачем ему клетка-квартира в городской многоэтажке? Но такое, верно, будет у нас очень нескоро. Хоть он слышал, что в последнее время вокруг Минска закипело строительство коттеджей, банки выдают льготные кредиты, только стройся. Это экономический подрыв идеологии социализма: человек, имеющий трехэтажный коттедж, в коммунизм не поверит и ждать его прихода не пожелает, и все будет делать, чтобы равенство и братство не пустить на порог.
Андрей и Ада выпили по стопке за приезд. Он смотрел жене в глаза, разглядывал ее лицо, такое знакомое, родное, приметил возле ушей прядки седых волос. «Постарела моя бабулька», — Андрей поймал себя на мысли, что сравнивает ее с Полиной. Там было новое, острое чувство, а тут все знакомое, близкое, привычное, женщина, с которой прожито столько лет, вырастили детей, уже растут внуки. Да, она, может, излишне допекала, что долго ходил без работы после обкома, возражала, когда ехал работать в зону — понятно, беспокоилась о его здоровье, хотела быть вместе, а не жить порознь. Любовь не прощает добровольной разлуки. Однако ж ему пришлось туда ехать, жизнь загнала его в радиационную зону. И неизвестно, как бы отнеслась к его намерению другая женщина, та же Полина. Нет, Полину на месте жены представить не мог, слишком мало они знают друг друга. «И вообще, ты дома. Гони прочь всякие мысли. Изголодавшаяся жена тебя ждет», — настойчиво посоветовал внутренний голос Андрея.
