Сергей Залыгин - Тропы Алтая
Отца в свое время занесло каким-то случаем на географический факультет, и он был доволен — выбирать ему не приходилось Не из чего было.
Перед Андреем все двери были открыты — попробуй выбери. В физику идти или в географию? Или в биологию?
Но Андрей вовсе не собирается решать, кому легче, кому труднее. Каждому свое. Каждому свое в свое время.
В разном возрасте у него было разное отношение к отцу.
В детстве он в нем души не чаял.
Лет в пятнадцать или в шестнадцать стал стесняться своих путешествий с отцом: в его годы люди юнгами уходили на парусниках в кругосветные плавания, а Джек Лондон командовал сторожевым катером и был грозой устричных пиратов, — он же каждое лето держится за папочкины штаны.
На младших курсах университета Андрей страшно тяготился тем, что его отец — профессор, что это дает ему какие-то преимущества. Профессорскому сынку легче постигать науки, он уже натаскан. А тут еще один болван доцент, принимая у него экзамен, разулыбался: «Сын Константина Владимировича? Как же, как же! Мы вместе с вашим папашей…» Андрей взял зачетку, поднялся и ушел.
Ему поставили двойку, и он остался без стипендии.
Он не был ни буяном, ни выпивохой, но два-три раза в год считал долгом выпить и пошуметь в общежитии, чтобы комендант потом бегал по комнатам и доискивался, кто же все-таки шумел.
На первых двух курсах Андрей, кроме стипендии, получал деньги от отца и охотно «сбрасывался» на любое мероприятие своей комнаты и еще соседних комнат общежития, а в конце месяца занимал у кого-нибудь пятерку. Потом он поступил на вечернюю работу — препаратором кафедры почвоведения и тотчас телеграфировал отцу, что в деньгах больше не нуждается.
Приезжая домой на каникулы, Андрюха рассказывал о своих ребятах — прежде всего о том, какие они бесшабашные, как умеют «разыгрывать» преподавателей. Вершинин же старший раздражался и недоумевал. Еще бы: «Мы в ваши годы…»
Понятия если не мужской, то уже и не мальчишеской чести были чужды Вершинину-старшему. Вершинин-старший не принимал в расчет, что если комсомольское собрание «своих» ребят решало сдать сессию на полном серьезе, гак это решение имело больше значения, чем все вместе взятые увещевания профессоров и доцентов.
Он не понимал, как это сын однажды изменил ему и присоединился к тунгусской экспедиции каких-то мальчишек и девчонок. Мальчишки и девчонки вот уже несколько лет на свой страх и риск пытались разгадать тайну знаменитого метеорита. И Андрей отправился па Тунгуску — ему надо было увидеть то, о чем шли споры.
Он вносил свою лепту в сокровищницу знаний и понятий, но только не в ту, которую создавал Вершинпн-старший и которую легко можно было постигнуть, перечитав и даже просто перелистав его многотомные труды, а в другую — ютившуюся не в очень-то опрятных комнатах студенческого общежития, в курилках и на подоконниках старого университетского здания, только изредка достигавшую таких инстанций, как доклады в кружках НСО — Научного студенческого общества. Андрей отнюдь не собирался соперничать с отцом, просто на пути в науку он не мог миновать мудрость курилок, подоконников и кружков НСО. Отец не понимал очевидного, у него не хватало какого-то смысла понять все самое главное. И когда Андрей захотел узнать, кто прав в дискуссии между академиками Сукачевым и Лысенко, отец не смог этого сказать. «Ладно, — подумал тогда Андрей, — это область биологии, а отец говорит о себе, что он «в основном» географ. Узнаю, кто прав из двух академиков-географов — Герасимов или Григорьев?» Но… не узнал.
Андрей хотел узнать, что отец считает в науке самым главным для своего сына, в каком направлении сыну пойти, а тот горячо говорил о том, какая тема самая податливая, лежит на поверхности, так что ее легко «поднять» и защитить кандидатскую диссертацию.
Но если ты только вступаешь в науку, если у тебя вся жизнь впереди, разве не обидно уже в это время очутиться не на главном, а на каком-то второстепенном направлении?
Напрасно, оказывается, Андрей так стеснялся отца-профессора, так боялся, что отец повсюду будет навязывать ему свою школу: школы у него не было.
Наконец он решил узнать, каким образом профессор Вершинин пришел к своей «Карте»? Почему он ею занимается? Для чего? Если человек занят очень большим делом, все остальное ему можно ведь и простить?
Что же выяснилось? Что отец взялся за «Карту» потому, что дело было совсем нетрудным. Существовали уже почвенная карта Горного Алтая академика Корабельникова, карта растительности А. В. Куминовой, карта и типология лесов Алтая доктора наук Г. В. Крылова. Были классические исследования растительности Алтая таких ученых, как П. Н. Крылов и Б. А. Келлер. Обобщить все эти карты и сведения, свести их, только чуть пополнив собственными наблюдениями, — и будет новая «Карта растительных ресурсов». Вот и все.
Для Левы Реутского такое дело, наверное, оказалось бы солидным. А для отца, который занимался проблемами Кузбасса и Барабы? Голодал и пел только революционные песни?
И Андрей почти год не приезжал домой, а прошлое лето провел в тунгусской самодеятельной экспедиции.
Но вот что он понял за этот год: что он любит своего старика и не хочет с ним расставаться. Здорово любит.
Не будь в свое время отцовского влияния, Андрей пошел бы в радиотехнику или в другую отрасль инженерной физики, где, ему казалось, он обязательно нашел бы самое главное для себя, где было что открывать и делать своими руками. Но отец пристрастил его к путешествиям, к живой природе. И география и биология нынче все в поисках главного, и беда не в том, что отец главного не знал, — он его и не искал. Ему без главного было удобнее. Предстояло поработать за отца.
Тогда же понял Андрей, почему отец так любит энских краеведов: краеведам в этом городке ничего не надо было объяснять по существу, с ними можно было обмениваться фактами, словно почтовыми марками из коллекции. Факт за факт. Иногда за факт — два и три. Отец при обмене не скупился, был щедрым. Энские краеведы его любили.
Им было просто, краеведам, и за эту простоту Андрей их не любил. И понимал, что это нехорошо, но не любил.
Андрей долго и нелегко думал. И не напрасно — понял, что нужно сделать: нужно стать с отцом «на равных». Не получилось дружбы студента с профессором, получится дружба двух равных. И в нынешнем году он снова отправился в экспедицию с отцом, надеясь, что отец откажется и от поучений, и от каких-то заискиваний, которые были еще хуже поучений и которые Андрей не хотел называть своим именем, так оно было нелепо: «заискивания».
На равных… А тогда все будет просто и ясно.
Тогда перестанет иметь значение, что у отца в чем-то не хватает толку…
Если бы года два назад кто-нибудь из друзей Андрея сказал это об отце, так, наверное, Андрей очень просто мог бы дать в морду: друг должен понимать, куда не следует совать свой нос. Теперь Андрей знает, что кое-кто из людей — и не так уж этих людей мало — довольно просто догадывается о том, что за человек его отец. Никуда от этого не уйдешь, потому что бестолковость отца — факт. Ну что же, у Андрея тоже наверняка не хватает какого-нибудь толка, и это не мешает ему иметь друзей?!
Однако прежде всего нужно доказать отцу, что они могут спорить, могут сходиться и расходиться во мнениях. А для этого необходимо приобрести то, что отец назвал бы открытием. Самостоятельным открытием.
И оно — открытие — было, было совершено еще в позапрошлом году, но тогда Андрей сам-то оказался мальчишкой и не придал ему значения.
В позапрошлом году он открыл на Алтае никому не известные почвы. Буроземы. О которых все учебники говорят, будто в Союзе они существуют только в условиях субтропиков, на Кавказе. Буроземы, которых нет и в помине на той самой почвенной карте Корабельникова, которую, в свою очередь, отец кладет в основу «Карты растительных ресурсов».
И вот Андрей ехал в кедрачи с давними своими надеждами. Ехал и думал о том, что день нынче и в самом деле необыкновенный… День для него очень важный: он отправился сделать открытие. Не бог весть какое, но свое собственное.
Тропа была черной и влажной, довольно глубоко втоптанной в землю, но уже в нескольких шагах впереди она терялась в густо-зеленой траве, которую лошади раздвигали грудью и рвали на ходу, не нагибая головы. Кольца уздечек, удила и губы лошадей были покрыты каплями зеленой пены… Прихотливые изгибы тропы, подъемы и спуски, валежины и камни, по которым вдруг звонко и неожиданно начинали стучать подковы лошадей, — все это было скрыто от глаз травой, и казалось, что лошади поворачивают то в одну, то в другую сторону, прыгают вверх и приседают по какой-то прихоти, исполняя один и тот же танец, иногда с головой погружаясь в зеленые волны трав, иногда почти растворяясь в темных тенях, отбрасываемых деревьями, иногда же они вскакивали на каменные глыбы, залитые лучами солнца. Было любопытно смотреть, как за лошадью Лопарева этот танец повторяла и лошадь Рязанцева, а потом и сам, придерживаясь за луку, тоже падаешь вниз, или вздымаешься вверх, или просто клонишься всем телом в сторону, чтобы миновать лапы кедров и лиственниц, которые всегда нацелены в твою физиономию.
