Джон Берендт - Полночь в саду добра и зла
– Вы хотите, чтобы я рассказал вам, что он нашел?!
– Нет, не особенно. Но поведайте мне – не подумайте, правда, что это меня действительно интересует кто выиграл сегодняшний матч?
– Джорджия. Девятнадцать – семь.
– Это хорошо. Зейлер будет в прекрасном расположении духа. Все это совершеннейшее детство. Когда Джорджия проигрывает, он становится совершенно невменяемым. Это настолько выбивает его из колеи, что он несколько дней не может работать.
– В таком случае, он будет защищать вас с удвоенной энергией, счет весьма крупный.
– Надеюсь, это была не слишком большая победа, а то Сонни захочет расслабиться на процессе.
– Нет, игра была не из важных, – успокоил я Уильямса.
– Чудесно, – проговорил Уильямс. – Очень не хочется, чтобы он отвлекался и витал в облаках. Он должен быть свежим и бодрым. Да, это сработает. – Уильямс замолчал. В стакане звякнули кубики льда. – Да, это должно очень хорошо сработать.
Глава XXI
ЗАМЕТКИ С ПРОЦЕССА
Уильямсу снова не повезло с жюри. Шесть мужчин, шесть женщин; семь черных, пять белых. Когда судья Оливер предложил им явиться назавтра в суд с достаточным запасом одежды для двухнедельного пребывания в Саванне, четыре женщины разразились слезами, а один из мужчин даже подпрыгнул на месте: «Я отказываюсь. Отказываюсь! Я потеряю работу и буду вымещать зло на подсудимом!» Другой мужчина бросился к дверям и, если бы не два судебных пристава, которые схватили его, попросту сбежал бы. «Можете посадить меня в тюрьму, – кричал он, – но я не стану участвовать в этом деле!» Судья собрал шестерых строптивых присяжных в своей комнате и выслушал их жалобы, после чего еще раз велел им отправляться домой и паковать вещи.
Спенсер Лоутон начал с вызова полицейского фотографа, сержанта Донны Стивенс. Давая показания, Донна демонстрировала залу увеличенные до неправдоподобных размеров снимки. «Это вид дома снаружи… Это холл и перевернутые старинные часы… Это дверь кабинета, через которую видна лежащая на полу жертва… Это пятно крови на ковре…»
Когда она закончила, к допросу приступил Зейлер.
– Вы помните, как фотографировали кошелек и ножку кресла? – спрашивает он.
– Да, – отвечает Стивенс.
– Вы сфотографировали их сразу, как только вошли к кабинет?
– Да, сэр, именно так.
– Делали ли вы повторные снимки после того, как в кабинете побывали детективы и полицейские?
– Да.
Зейлер предъявляет Стивенс две фотографии, на которых кошелек и ножка кресла находятся в разных положениях.
– Меня интересуют перемещения кошелька, – говорит Сонни, приподняв бровь.
Сержант Стивенс признает, что кресло было сдвинуто с места, но отрицает, что кто-то трогал кошелек. Зейлер говорит, что по рисунку ковра видно: кошелек тоже сдвинули с места. Стивенс отвечает, что она ничего такого не видит. Зейлер настаивает.
– Давайте посмотрим на первый снимок и посчитаем вот эти точки на ковре, – предлагает он. – Одна, две, три, четыре… пять… шесть! А здесь? Только две. Правильно?
Сержант Стивенс неохотно признает, что кошелек тоже сдвинули с места.
Зейлер ловит присяжных на крючок своих манер. Он одевается в сшитые на заказ костюмы, носит французские манжеты и начищенные до зеркального блеска дорогие ботинки. Он расхаживает по залу взад и вперед, мечет громы и молнии. Его интонации меняются в диапазоне от любопытства и сарказма до ярости и изумления. По сравнению с ним Лоутон смотрится просто скучно. Выступая, он стоит, как столб, в своем мятом костюме. Ведет он себя застенчиво и неуверенно. Он вздрагивает всякий раз, когда Зейлер громовым голосом восклицает со своего места: «Я протестую! Мистер Лоутон снова давит на свидетеля». Зейлер делает это только для того, чтобы вывести Лоутона из себя и показать присяжным, что окружной прокурор не имеет ни малейшего понятия о судебной процедуре.
В аптеке Клэри Рут вслух интересуется, будет ли процесс таким же колоритным, как предыдущий. Лютер Дриггерс считает, что Уильямс допустил большую ошибку после того, как застрелил Дэнни.
– Ему надо было вывезти тело за город, выдрать ему зубы, растворить их в азотной кислоте, содрать с Дэнни кожу и бросить труп в воду на съедение крабам.
– Зачем такие сложности? – спрашивает Рут. Лютер пожимает плечами.
– Это гораздо лучше, чем оставлять труп в Мерсер-хауз.
– Джим Уильямс мог делать с трупом все, что угодно, но тактику защиты ему следовало бы избрать другую, говорит Квентин Лавджой, аккуратно ставя на стол чашку кофе. Мистер Лавджой – классический образчик ученого – ему за шестьдесят, у него тихий голос и обходительные манеры. Он живет со своей теткой – старой девой – в древнем викторианском доме. – Все эти разговоры о том, что Дэнни Хэнсфорд необузданный жестокий преступник, сущий вздор! Джим Уильямс подрывает доверие к себе, так отзываясь о мальчике.
– Но, Квентин, – протестует Рут, – Дэнни Хэнсфорд избил свою сестру! Чтобы защититься от него, матери пришлось прибегнуть к помощи полиции. Его арестовывали несчетное число раз. Он побывал в тюрьме. Он точно был преступником.
– Вовсе нет, – отвечает мистер Лавджой голосом тихим, словно шепот. – Единственное преступление, которое совершил этот парень, заключается в том, что он дожил до двадцати лет.
Зейлер возражает против постоянного употребления свидетелями обвинения термина «место преступления».
– Судом еще не установлено, было ли совершено преступление, – говорит он.
Судья Оливер не слышит возражений Зейлера. Он дремлет. Глаза судьи закрыты, подбородок безвольно опущен к груди. Своими вздохами, зевотой и дремотой судья дает всем понять, что ему смертельно наскучил этот повторный процесс. Его сон во время заседаний стал притчей во языцех. Как бы то ни было, он не реагирует на протест Зейлера. Меньше, чем через минуту, очередной свидетель употребляет словосочетание «место преступления». На этот раз Зейлер промолчал.
Выйдя в коридор во время перерыва, я заметил знакомые пурпурные очки. Минерва сидит на банкетке у стены и держит на коленях пластиковый мешок. Я сел радом, и она рассказала мне, что ее вызвали в суд для дачи показаний о характере Уильямса. Защита надеется, что ей удастся тронуть сердца семерых черных присяжных. Минерва представится прачкой, каковой на самом деле и является, но свое положение на месте свидетеля использует для того, чтобы посмотреть в глаза окружному прокурору, судье и присяжным. Это поможет ей навести порчу на любого из них.
Ожидая вызова, она сидит, что-то гортанно бормоча себе под нос. Иногда она приоткрывает дверь и заглядывает в зал суда.
Мать Дэнни Хэнсфорда – Эмили Баннистер – тоже сидит в коридоре. Сонни Зейлер, вслед за Бобби Ли Куком, ввели ее в число свидетелей защиты, чтобы не пустить в зал судебного заседания. Она спокойна и собранна, и меня вдруг озаряет: Зейлер боится отнюдь не сцены, которую она может устроить. Он опасается, что женщина может возбудить жалость в сердцах присяжных. Как бы то ни было, она по-прежнему отказывается общаться с прессой (и со мной). Пока идет суд, миссис Баннистер сидит в коридоре и либо читает, либо что-то записывает в записной книжке, либо чистит ногти.
В первое же субботнее заседание Сонни Зейлер и судья Оливер одинаково бодры. Оба обеспокоены исходом матча Миссисипи – Джорджия, который проходит сегодня в Афинах. Зейлер посадил в коридоре своего помощника и поручил ему слушать трансляцию матча по радио. Оливер, бывший президент Футбольного клуба Университета Джорджии, просит Зейлера держать его в курсе. Сонни так и делает, время от времени подходя к Оливеру и что-то шепча ему на ухо. Джорджия побеждает – 20:7.
Понедельник. Утреннее заседание. К месту свидетеля вызывается Уильямс. Перед заседанием, стоя в коридоре, Джим выглядел абсолютно спокойным.
– Сонни звонил мне вчера и убеждал изобразить смирение и раскаяние, – сказал Уильямс. – Не знаю, как у меня это получится, но я искренне старался выглядеть нищим. На мне тот же блейзер, в котором я был в пятницу. Присяжные подумают, что мне нечего надеть. Правда, они никогда не узнают, что пиджак сшит на заказ у Данхилла, а в каждой пуговице восемнадцать карат чистого золота.
Зейлер начал выполнять свой план. Перед тем, как Джим вышел к месту свидетеля, его сестра проводила миссис Уильямс к выходу. Вслед за этим Зейлер попросил Джима охарактеризовать свои отношения с Дэнни Хэнсфордом.
– Он был чудесный парень, – говорит Уильямс. – Мог быть просто очаровательным. У него имелась подруга, у меня тоже. Но мне кажется, что секс – это совершенно нормальное явление. Мы с Дэнни несколько раз им занимались. Это не смущало ни его, ни меня. У нас с ним были подруги. То, что произошло, обычное, естественное дело.
По выражению лиц присяжных стало ясно, что они не считают такие дела обычными и естественными.
