Том Вулф - Голос крови
Магдалена даже не пытается отвечать. Только улыбается. Гадая, выглядит ли ее улыбка такой фальшивой, какой она ее чувствует. Самое главное – делать вид, что тебя это ни капли не трогает. Малейший признак волнения – и Норман не преминет повторить. Нос лежит на воде, но «Гипоманьяк» не режет воду, как другие катера и лодки… И не скользит по ней, как парусники… Ой, смотри-ка на вон тот! Какой большой! Может, это… яхта? В представлении Магдалены яхта – это обязательно большое судно с огромными парусами… В этот сияющий день все парусники – как вспышки белого холста по бухте… искрящейся солнечными вспышками на каждой морщинке поверхности отсюда и до горизонта… но, конечно, Магдалене не до разглядывания деталей… Прогулочная скорость на сигаретнице, по понятиям Нормана, – это пятьдесят пять миль в час вместо семидесяти… на таком ходу лодку мотает и подбрасывает… и бросает вперед… гипоманиакальными подскоками… и подскоками… Гипоманьяк у руля подскакивает и летит над водой… и кого ни заметит Магдалена, все тут же летят мимо. На лице Нормана – улыбка ошеломления от самого себя. Обе руки на руле… Ему нравится поворачивать лодку в стороны… сюда – расходясь со встречными судами… туда – обгоняя попутные.
Никого из встречных и попутных дикая скачка «Гипоманьяка» не впечатляет, как самого Нормана. Даже его пассажирка остается равнодушной. Только Норман… только Норман… С других лодок на них косятся, зыркают, качают головами, бросают непристойные жесты, кто пальцем, кто всей рукой – на! на! – машут большим пальцем вниз, кричат – судя по искаженным лицам, сердито. Конечно, экипажу «Гипоманьяка» не слышно ни слова. Уж точно не Норману там, за штурвалом. Он подается вперед с кожаного пилотского сиденья, проживая наяву счастливую мечту.
Терпит он недолго. Еще дважды оборачивается к Магдалене с криком «ДЕРЖИСЬ!..» и скалится, будто говоря: «Хочешь еще подрожать? Ты села к правильному капитану!» Еще дважды выжимает газ до отказа. Еще дважды нос лодки задирается к небу, и Магдалену внезапным рывком откидывает и вдавливает в сиденье, и она снова и снова думает, какой была дурой, что вообще согласилась на эту поездку. Дважды лодка бросается вперед с гипоманиакальной похотью к верховенству и рисовке. Еще два раза стоящие на якоре суда летят мимо размытыми пятнами. Во второй раз спидометр показывает восемьдесят миль в час, и Норман торжествующе тычет кулаком в небо и бросает быстрый взгляд на Магдалену. Быстрый, потому что даже гипоманьяк не отваживается на такой скорости править не глядя.
Наконец Норман сбрасывает газ, нос лодки ложится на воду, и Магдалена говорит про себя:::::: Только не нужно поворачиваться ко мне, оскаливаться этим твоим оскалом и говорить: «Угадай, какая была скорость!» и после этого делать такую рожу, будто все должны тут же выпасть в осадок.::::::
Норман поворачивается к ней с улыбкой изумления собой и произносит:
– Самому не верится! – Он указывает на приборную панель. – Ты видела?! Я же вроде не слепой?! Восемьдесят миль в час! Клянусь, даже не слыхал, чтобы сигаретница могла так летать! Я прямо чувствовал эти восемьдесят! Уверен, ты тоже!
Норман сверкает на нее взглядом, в очередной раз намекающим на восторженную реакцию.:::::: Отвечай как угодно, только не этим, иначе он никогда не перестанет. Лопается от гордости.:::::: Магдалена отвешивает Норману принужденную мертворожденную улыбку, от которой любой нормальный мужчина окаменеет. Норману это – лишь легкий холодок.
Двадцать миль до Элиот-Ки сигаретница пролетает только так. Норман с Магдаленой понимают, что прибыли, еще не видя самого острова, и как раз именно поэтому. Остров заслонен разношерстым скопищем судов, растянувшимся, по крайней мере, на полмили… на глаз, их здесь тысячи, тысячи – какие-то на якоре, какие-то связаны вместе борт к борту, до десятка в ряд. Между большими судами снуют юркие моторки… А это что? Оказывается, каяк… на носу гребец стоя орудует веслом. Позади него развалились парень и девчонка с пластиковыми стаканчиками в руках.
Волны музыки из бог весть скольких мощных динамиков катятся над водой – рэп, рок, раннин-рок, диско, метробилли, реггей, сальса, румба, мамбо, монбак – и сталкиваются на фоне громкого и беспрестанного гула двух тысяч, четырех тысяч, восьми тысяч, шестнадцати тысяч легких, исторгающих крики, визг, вопли, завывания, смех, больше всего смех смех смех смех смех смех, натужный смех людей, показывающих, что именно здесь происходит все самое интересное и они находятся в самом центре событий… Встречаются суда с двумя и тремя палубами, большие корабли, и повсюду видны подпрыгивающие и раскачивающиеся – танцующие – человеческие силуэты… и Норман ведет сигаретницу в глубь мешанины судов, и идет тихо, совсем тихо, и тысячесильные моторы рокочут рокочут рокочут так глухо, глухо, глухо… вокруг этой яхты… между этих двух… вдоль строя лодок, связанных бортами, близко, так близко… вглядываясь в людей… которые танцуют и пьют, визжат и смеются, смеются, смеются, смеются, смеются – мы здесь, мы здесь, где все происходит… происходит… происходит… происходит… под пульс – непременный пульс – октофонических динамиков, плюющих наэлектризованные ритмы, ритмы, сладостритмы, и певицы, а здесь только женские голоса, и сами превращаются в глухую пульсацию… без мелодии… только сладостритмы… басовые струны, барабаны, ритм-девчонки…
Чем ближе они подходят к острову – а он все еще не виден, – тем больше встречается им лодок, связанных бортами в самом широком месте палубы. Так получается одна большая общая гульба, хоть палубы и на разном уровне. Девица в стринг-бикини – с пышной копной светлых волос – раскачивается на краю палубы там, где связаны две яхты, и визжит от… От чего она визжит? от страха? из кокетства? ради флирта? от чистой радости быть там, где происходят события? И парни бросаются к ней и тянут руки поддержать. Другая девица в стринг-бикини ловко перепрыгивает с яхты на яхту. Парни одобрительно и чуть насмешливо гомонят, а один не переставая вопит: «Стал бы, стал бы!»… и динамики бьют бьют бьют ритм и ритм и ритм и ритм.
:::::: Что это придумал Норман?:::::: проходя вдоль ряда связанных яхт, он резко бросает в топку добрую порцию горючего, и моторы в тысячу сил РЕВУТ, и с палуб все смотрят на них и приветствуют криками, пьяными и насмешливыми. Здесь много и мелких лодок, путающихся туда-сюда в куче кораблей… ялики, моторки, и то и дело каяк – тот самый каяк! – парень на носу теперь пьяно распевает… какую-то песню… а парочка позади пьяно вытягивает ноги, одну, потом другую… и Магдалена, выглянув, видит девицу, как та лежит на боку… ее голую задницу с плетеной веревочкой бикини между ягодиц, и видит парня в мешковатых пляжных шортах, подсунувшего девице под голову руку и сжимающего ее плечо. С виду ужасно неудобно: пытаться улечься на дне каяка… Половина девушек, танцующих на палубах – на всех палубах – в стрингах… разрезающих зад на пару идеальных дынек, только-только созревших для сбора… и вон та девица, не дальше чем в десяти футах от них, по лесенке выбирающаяся из моря на борт двухпалубной моторной яхты, – ее ягодицы, ее филейная часть, ее, ее… ее… жопа – ни одно другое слово не годится и не передает образа – совсем засосала лепесток красных стрингов, так что Магдалена не сразу замечает, что трусы вообще есть… Мокрые волосы девушки слиплись в массу, стекающую много ниже лопаток, и, хотя от воды они стали темными, Магдалена готова спорить, что перед ней блондинка – las gringas, – их такая пропасть на этих яхтах! В танце светлые волосы разлетаются. И вспыхивают, когда те запрокидывают головы верещать… выделываться… смеяться, смеяться, смеяться, смеяться на палубе, где все происходит… возле Элиот-Ки… на секс-регате, в самой гуще которой оказалась Магдалена, и разжигают в ней, вопреки всякому здравому суждению, желание показать им всем – всем эти gringas! – чем богата она сама. Магдалена выпрямляется на сиденье, ставит спину по струнке, втягивает живот и откидывает назад плечи, чтобы груди идеально стояли, и ей хочется, чтобы все esos gringos y gringas пялились на нее, а она бы перехватывала их взгляды… вон тот!.. а тот?.. и вон тот, подальше?..
