Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
Марья Трофимовна не разрешает стирать в тетрадках, только в альбоме, но девочки все равно стирают. Если тереть аккуратненько, она не замечает. Главное, чтобы бумага не сделалась слишком тонкой, иначе на свет будет видно. Нельзя торопиться, нужно тереть чуть-чуть, легонечко, едва касаясь листа.
Марьи Трофимовны нет в классе. Я стираю ошибку — лишний крючочек, нужно было написать «о», а я написала «а». Девочки стоят вокруг и смотрят, как у меня получается. Чтобы бумага осталась такой, как прежде, нужно загладить шершавое место ногтем.
— Ты промокашку подложи, — советует Надя. Белые кудряшки почти касаются моего лица. — Промокашку подложи, будет лучше.
— Может, это у тебя руки грязные, — говорю я громко (она ведь плохо слышит, чтобы она услышала, нужно говорить громко), — а у меня чистые!
Надя смотрит на меня с удивлением — как будто не верит, что правильно расслышала, — ничего не говорит и отходит.
Любая другая девочка на ее месте ответила бы, хотя бы сказала: «У меня тоже чистые», а она ничего.
— Она правильно сказала, — говорит Инна, — нужно тереть через промокашку, а то будет блестеть.
Я знаю, что правильно. Я знаю! Надя самая тихая, самая незаметная девочка в классе. Ни к кому не пристает, ни с кем не ссорится. Зачем мне потребовалось обидеть ее? Может, из-за ластика? Я ведь никогда никому так не отвечала… А вдруг Надя знает, что это ее ластик? Знает, но не говорит…
Я встаю — как будто хочу выйти из класса, — беру ластик и незаметно бросаю Наде под парту. Пускай думает, что он все время лежал там.
На следующий день я прихожу в школу и вижу свой ластик. Наш с Надей ластик. Он лежит у меня на парте. Кто-то подобрал его и положил на край моей парты. Но я все равно больше не возьму его. Ни за что не возьму. Пойду домой и по дороге выброшу. Пускай кто-нибудь найдет его. Кто хочет, пусть найдет.
Кто-то стучит в дверь.
— Пришли! — сообщает бабушка.
— Можно подумать, что я без тебя не слышу, — бурчит мама. — Да-да!
Никто не входит.
— Да-да, заходите! — повторяет мама погромче.
Дверь потихоньку открывается, на пороге стоит девушка в белом вязаном берете.
— Я вас слушаю, — говорит мама.
— Мне сказали, вы ищете… — Девушка потихоньку оглядывает комнату и нас с бабушкой. — Чтобы по хозяйству помогать…
— А, да, — кивает мама. — Это вас Дуся прислала?
— Уж не знаю, как ее звать. Которая возле дверей сидит. Я спросила, говорю, может, тут кому требуется? А она говорит: в семнадцатую квартиру иди, там спрашивали. Вот я, значит, и пришла.
— Да, очень хорошо, — говорит мама. — Да вы присаживайтесь.
— Я постою, — смущается девушка.
— Зачем же стоять, когда можно сесть? Присаживайтесь, присаживайтесь. Как говорится, без церемоний. Я терпеть не могу, когда церемонятся.
Девушка присаживается на кончик стула.
— Вы сама откуда? — спрашивает мама.
— Я в Боткинской работаю, санитаркой, — рассказывает девушка. — И живу там же — в общежитии.
— Да вы расстегнитесь, а то запаритесь.
Наверно, чтобы не огорчать маму и не церемониться, девушка расстегивает пуговицы на пальто. Она очень хорошенькая: личико белое, а носик тоненький, как запятая у меня в прописях — только хвостиком вверх.
— Так я через день работаю, — говорит девушка, — а через день тогда к вам буду…
— Сколько же вы хотите? — спрашивает мама.
— Ой, я не знаю… — Она опускает глаза — опять стесняется.
— Что значит не знаете? Ваша работа, значит, вам и говорить.
— А что делать-то?
— Ну, прежде всего, конечно, стирка, — перечисляет мама. — Постирать, погладить… Ну, что еще? Посуду вымыть, убрать, пыль протереть. Иногда окна помыть. Готовлю я сама, но если нужно — картошку почистить, мясо прокрутить… В общем, все, что потребуется. Так сколько же?
Девушка молчит.
— Кстати, скажите, как вас зовут, — говорит мама.
— Надей.
— Так вот, Наденька, не надо мяться и не надо жеманиться, назовите, сколько вы предполагаете, и покончим с этим делом.
— Я не знаю, — повторяет девушка. — Вы уж сами положите…
— Нет, нет, — отказывается мама. — Я не хочу, чтобы потом были какие-то обиды. Вы назовите цену, а я скажу, подходит мне это или нет.
— Я правда не знаю…
— Ну, тогда посоветуйтесь с кем-нибудь. Наверно, есть кто-нибудь, кто может вам подсказать.
— Прямо не знаю… Сто пятьдесят, что ли…
— Хорошо, пусть будет сто пятьдесят. Обедать, разумеется, будете вместе с нами. Что мы едим, то и вы. Я еды никогда никому не жалею. Значит, договорились. Так когда вас ждать?
— Завтра я работаю, а послезавтра приду. Часов в восемь, да?
— Нет, нет, — говорит мама. — В восемь — это рано. Приходите в девять.
Девушка застегивает пальто, прощается и уходит.
— Чужому человеку деньги платить! — кряхтит бабушка. — Я бы, Ниноленьки, сама все сделала.
— Ты мне уже сделала! — хмыкает мама. — После твоего деланья двоих нужно звать переделывать.
Мы с папой идем в «Правду».
— Расскажи что-нибудь, — прошу я.
— Что же я, маленький, могу рассказать? — вздыхает папа. — Я уже рассказал тебе все, что знал.
— Что-нибудь… — упрашиваю я.
Он снова вздыхает:
— Ну, слушай… Однажды в одном городе развелось столько крыс, что жители просто не знали, как от них спастись. Все припасы сожрали проклятые ворюги: и колбасу, и сыр, и муку, и крупу, и хлеб… Даже картошку сожрали. И чего только не придумывали горожане, и какие только ловушки не ставили, и какие капканы не мастерили — ничего не помогало. Отчаялись жители и решили вырыть глубокую-преглубокую канаву на берегу реки. Чтобы сбросить всех крыс в эту канаву. Дело в том, что крысы ходили на водопой к реке. Весь день сидели в городе в своих норах, а по ночам вылазили и шли на водопой. Так вот, когда канава была готова, каждый горожанин встал на валу с лопатой в руках. Решили, что, как только крысы попадают в канаву, их забросают сверху землей, и они задохнутся в канаве. Но не тут-то было… Крыс оказалось так много, что они заполнили собой всю канаву, и задние побежали как ни в чем не бывало по спинам передних. Тогда какой-то умник сказал, что нужно изловить сотню крыс и сжечь на площади перед ратушей. Дескать, когда крысы увидят, что случилось с их приятельницами, они испугаются и сами убегут из города. Только вышло все наоборот: крысы учуяли запах жареного мяса и сбежались со всех концов города на площадь. А жители, увидев тысячи и тысячи стекающихся отовсюду крыс, пришли в ужас, побросали дома и работу и с воплями понеслись в сторону леса. Один бургомистр остался в здании ратуши, потому что побоялся выйти на улицу, полную крыс.
