Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
И тут в городе появился юноша с флейтой. На нем были красные штаны, зеленая куртка, на голове малиновая шляпа с пером, а на ногах серые чулки в клеточку и башмаки из грубой желтой кожи. Незнакомец шел как ни в чем не бывало по улице, играл на флейте, и крысы расступались перед ним, словно преисполнившись почтения. Бургомистр высунулся в окошко и не мог поверить своим глазам. Юноша подошел к ратуше, поклонился бургомистру и сказал: «Здравствуйте, господин бургомистр! Не желаете ли вы, чтобы я избавил ваш город от крыс?» — «Конечно, желаю!» — воскликнул бургомистр. «Что дадите за труд?» — спросил флейтист. «Все, что пожелаешь!» — ответил бургомистр. Он еще не очень-то верил, что флейтист сумеет одолеть крыс. «Желаю получить тысячу гульденов», — сказал юноша. «Хоть две тысячи!» — закричал бургомистр. «Нет, достаточно тысячи», — отвечал флейтист. И вот ночью, когда крысы как обычно отправились на водопой…
Мы входим в здание «Правды» и подымаемся на лифте наверх.
— А дальше? — спрашиваю я.
— Дальше — потом расскажу, — говорит папа. — Когда пойдем обратно. Подожди меня, маленький, здесь.
Он оставляет меня в полутемном коридоре, а сам скрывается за серой перегородкой.
Я сажусь на стул и думаю про крыс. У нас в квартире тоже один раз были крысы. Я их, правда, не видела, но мама с Елизаветой Николаевной нашли их нору в коридоре и заткнули ее замазкой. А в замазку напихали иголок, чтобы крысы укололись и убежали в другое место. Наверно, они убежали в булочную.
Папы уже долго нету. Почему он сидит там столько времени? Я встаю и иду в конец коридора. За перегородкой большое окно, около окна стоят два стола, за столами сидят дяденьки. Но папы тут нет. Куда же он подевался? Не может быть, чтобы он забыл про меня. Он придет. Обязательно придет. Я только должна сидеть и ждать.
Я возвращаюсь на свое место, сажусь и жду. Иногда по коридору проходят люди, но они почти не глядят на меня.
— Величко спустили? — спрашивает женский голос за перегородкой.
— Давно уже, — отвечает мужской голос.
Я сижу и сижу.
— Ты что, девочка, — спрашивает вдруг какая-то тетенька, — ждешь кого-нибудь?
— Папу, — говорю я.
— Он тут работает?
— Нет, мы просто так пришли.
— К кому?
— Я не знаю…
— Странно, — говорит она. — Чья это девочка тут? — Она заглядывает за перегородку. — Кто-нибудь знает? Она тут уже часа два сидит…
— Девочка, ты чья? — спрашивает дяденька.
— Я с папой пришла…
— А как фамилия твоего папы?
— Штейнберг.
— Василий Семенович, вы знаете такого — Штейнберг?
— Откуда мне знать, — отвечает голос за перегородкой.
Они уходят, а я опять сижу и жду. Наконец появляется папа.
— Почему ты так долго? — спрашиваю я.
— Нужно было, маленький, вычитать гранки, — объясняет он. — А они еще не были готовы. Пришлось ждать.
Мы спускаемся по лестнице и встречаем какого-то дяденьку с сыном. Папа приподымает шляпу, раскланивается с дяденькой, жмет ему руку и принимается разговаривать. Сын дяденьки размахивает большой красной деревянной саблей. Хорошо бы мне купили такую саблю… Нет, мне не купят — у нас нет денег… Мне ужасно, ужасно хочется такую же красную саблю! Но даже если бы у нас были деньги, мама все равно сказала бы, что я уже вышла из детского возраста. Я знаю, она все время так говорит.
Я потихоньку дергаю папу за руку: папа, пойдем!..
— Подожди, маленький, — отвечает он и продолжает разговаривать.
Разговаривает и смеется. Как будто этот дяденька рассказывает что-то очень смешное. По-моему, ничего смешного он не рассказывает.
Я не хочу смотреть, как этот мальчишка машет своей саблей. Он нарочно дразнит меня. Я отпускаю папину руку и иду на нижнюю площадку. Папа все разговаривает и смеется наверху. Даже и не думает прощаться…
— Зачем ты так долго разговаривал? — спрашиваю я, когда мы наконец выходим из здания.
— Тише, маленький, — говорит папа. — Понимаешь, это очень-очень нужный человек…
— Зачем он нужный?
— Это критик Яцовский. Когда твой старый мудрый отец закончит наконец свой роман и когда этот роман напечатают, Яцовский напишет на него положительную рецензию…
— А если ты не будешь с ним разговаривать, он не напишет?
— Если не буду, то, скорее всего, не напишет.
— Ниноленьки, Сашка хочет ехать в гости! — сообщает бабушка.
— Какой Сашка? Какие гости? Что ты ерунду болтаешь! — Мама ставит на подоконник горячий чайник.
— Мой брат Сашка. К нам в гости. Вот — письмо прислал.
— Только его мне тут не хватало! Нет, как вам это нравится — сначала выставил дорогую сестрицу на мороз, а теперь готов ехать к ней в гости! А может, ты его сама пригласила? С тебя станется! — Мама отбирает у бабушки письмо и принимается читать.
— Я не приглашала, я только писала, что Павел Александрович вернулся из Германии и привез много вещей.
— Ну, что ты ненормальная, это давно известно. — Мама бросает листки на стол. — Но чтобы приглашать эту свинью, этого мерзавца — нет, просто уму непостижимо! Он ее вышвырнул из дому как собаку, а она, оказывается, ведет с ним переписку!
Бабушка кряхтит, топчется возле стола, поправляет на носу пенсне.
— В гости приглашает! Жаль, очень жаль, что ты там не сдохла, на этом вокзале.
— Это не он вышвырнул, это Маруська, — заступается бабушка за брата Сашку.
— Маруська? А кто «руки в бруки»? Кто не соизволил даже ответить на мое письмо, когда я просила, чтобы он разыскал тебя? Брат! Сукин сын, мерзавец, каких свет не видывал! Нет, я не могу, мне от этого всего просто плохо сделалось. — Мама опускается на стул. — В гости он, видите ли, желает! Напиши, что мы чрезвычайно тронуты. Бесконечно счастливы!
— Он, Ниноленьки, станет спать на полу.
— У себя дома! Хоть на полу, хоть под полом. У себя дома!
— Может, Ниноленьки, — бабушка начинает всхлипывать, — это последний раз… Может, умру и больше его не увижу…
— Невелика потеря. На том свете свидитесь.
— Ты не знаешь, — плачет бабушка, — он маленький настоящий ангелочек был… Бывало, спит, а я сижу и смотру… Такое важное дитя… Лобик беленький, щечки пухленькие…
Папа сопит в своем углу, потирает ладонью подбородок, собирается как будто что-то сказать, но ничего не говорит.
— Ну, что с ненормальной разговаривать! — Мама поджимает губы. — Что ни день, то новые фокусы.
— Он был на четыре года младше меня… — всхлипывает бабушка. — Нельзя, Ниноленьки, родная кровь… Он нам сала привезет…
— Да, прежде был на четыре года младше, а теперь сделался на восемь старше! Все, не желаю этого слушать! Сейчас же садись и пиши, чтобы не смел и думать! Близко к дому не подпущу! Понятно? И покажешь, что ты там насочиняла.
