Наталия Терентьева - Чистая речка
Вот как раз эти пистолеты я и понесла Вите и Леше.
Мальчики, почти уже разобранные ко сну, страшно обрадовались, понеслись в одних трусах набирать воду, а я решила, что больше к телевизору не пойду, посижу в коридоре. За окном было очень красиво – над заснеженным лесом взошла круглая, полная, но не страшная, как иногда бывает, а какая-то очень симпатичная луна, теплого желтоватого цвета, так иногда рисуют в мультфильмах. Где-то я читала, что нужно на полную луну загадать желание. Я села на подоконник, сосредоточилась – чтобы правильно сформулировать желание, но сказать его не успела, услышала рядом шаги и веселый голос Паши:
– А-а-а… вот ты где!
Паша прыгнул на подоконник рядом со мной, но промахнулся, сам упал на бок и как-то накрыл меня собой. Я попыталась высвободиться, засмеялась. Но Паша смеяться не стал. Он крепко держал меня обеими руками и не давал слезть с подоконника.
– Паша, пусти, – сказала я мягко.
Паша только что-то промычал и еще крепче прижал меня к себе. От него пахло вином, сладкими булочками с повидлом, которые тетя Таня напекла в таком количестве, что мы потом ели их неделю. Паша тогда еще не курил.
– Пойдем… – прошептал Паша, громко сопя мне в ухо.
– Куда?
– Пойдем, там секрет… У меня для тебя подарок.
Мне были приятны его объятия и… не очень приятны. Даже не знаю, как это может быть. Паша оказался тяжелый, неловкий, я понимала, что он пьян. Но не так, как бывает дядя Гриша, когда он шатается и разговаривает с кем-то невидимым, спорит с ним или с ними – их бывает много, и вокруг дяди Гриши, и за забором, и даже под ногами, что-то до слез им доказывает. И не так, как я как-то раз видела в поселке – идет человек, не знает, куда идет, глаза безумные, лицо страшное – убьет и не вспомнит потом, кого и за что убил. А Паше просто было как будто очень жарко, очень весело и ему мешали собственные руки и ноги, которые вдруг стали огромные и грузные.
– Подарок? – недоверчиво спросила я.
– Да! – счастливый непонятно от чего Паша встал с подоконника, покачнулся, но удержался на ногах. – Пошли. – Он потянул меня за руку.
– Паша, давай ты мне завтра подаришь, – сказала я с некоторым сомнением. Я его никогда не видела в таком состоянии.
– Не-ет… – засмеялся Паша. – Это нужно только сейчас подарить, понимаешь? Ты не понимаешь… Руська… Я давно готовил…
Он крепко обнял меня и повел по коридору. Я не люблю это чувство – когда меня куда-то не пускают или куда-то заставляют идти. Но в Пашиных объятьях я как-то размякла и шла, чувствуя всем телом его непривычную близость. Мы пришли в его комнату, Паша полез куда-то под кровать, с трудом оттуда вылез.
– Ч-черт… – сказал он. – Где же она?
Он открыл шкаф, закрыл его, походил по комнате, задевая кровати других мальчиков. Потом взял стул и придвинул его к двери.
– А и ладно! Раздевайся, – сказал он, повернувшись ко мне. Сам он сел на этот стул и стал расстегивать пуговицы на рубашке, никак не попадая пальцами в петлицы. – А! – Паша рванул рубашку, сбросил ее и принялся за брюки. Это ему удалось быстрее. – Разденься сама, а то у вас там всякие… не знаю… – глупо засмеялся Паша. – Ну, что ты? Давай быстрее, пока пацаны там…
– Паш… – я подошла к двери, хотела ее открыть, но у двери же как раз и сидел Паша.
Я сделала это напрасно. Паша, без рубашки, в полурасстегнутых штанах схватил меня мертвой хваткой и стал неловко обнимать, пытаясь одновременно что-то с меня снять. Откуда-то он знал – или уже пробовал, или просто думал об этом, – что, действительно, разобраться, где и как у меня что застегивается, было непросто. Короткие блестящие шортики, которые я, к своей великой радости, нашла в мешках с вещами у Зинаиды, вообще не застегивались, держались на тугой резинке, но у них была спереди обманная застежка с золотыми пуговичками в виде сердечек. Блузка была зашнурована спереди, но чтобы снять ее, нужно расстегнуть молнию сбоку.
Паша ткнулся туда, сюда и стал просто неумело залезать руками под мою одежду. Это не было приятно, хоть мне Паша и нравился. Но он вспотел, от него пахло потом и вином, взгляд был малоосмысленный, влажными губами он пытался ухватить меня то за шею, то за ухо. Я не знала, как его остановить, чтобы не поднимать шум на весь детский дом. В обоих холлах, где у нас телевизоры, гремела музыка, но если бы я начала визжать и вырываться, это бы точно услышали. Такое у нас не пропустят.
– Паш… Подожди… Выпусти меня на минутку. Мне нужно… Я сейчас вернусь.
– Правда? – Паша сжал меня изо всех сил, обслюнявил всю шею и отпустил. – Я буду здесь… Давай быстрее!
Я кивнула и выскользнула из дверей. Я не знала тогда еще степень настойчивости Паши, но что-то подсказало мне, что не нужно идти в свою комнату и ложиться спать. Я пошла к малышам, которые тоже еще не спали, посмотрела, что у них творится, а потом накинула пальто и вышла на улицу. Где-то далеко в городе, был фейерверк. В тишине были слышны хлопки и над лесом мерцало разноцветное зарево. Из нашего корпуса раздавались взрывы хохота и грохотала музыка.
Я постояла немного во дворе и пошла в семейный корпус. Там была наряжена своя елка, часть детей веселилась вместе со всеми в нашем здании, но кто-то остался у себя. Никто не удивился, что я пришла. Я села, налила себе чаю, посмотрела телевизор, есть ничего не стала – это не принято, они сами готовят, сами и едят. Когда все разошлись по своим комнатам, я прилегла на диванчик и уснула.
На следующий день помятый, всклокоченный Паша подошел ко мне на обеде. До этого я гуляла, был отличный солнечный день, а он, наверно, спал.
– Я тебе этого никогда не прощу! – сказал Веселухин и даже толкнул меня в плечо.
Я убрала его руку и пожала плечами.
– Скажи что-нибудь! – потребовал Паша. – Я ждал тебя как идиот!
– В расстегнутых штанах? – негромко спросила я.
У Паши на моих глазах поползли по щекам и лбу его обычные нервные пятна. Он выматерился, резко развернулся и ушел. После этого наша дружба как-то пошла сикось-накось. Я все каникулы каталась на лыжах – была очень снежная зима, и ходила в школу на танцы. Несмотря на каникулы, Виктор Сергеевич вел занятия.
Еще я нашла в библиотеке старую, всю заклеенную-переклеенную книгу «Мастер и Маргарита» и погрузилась в совершенно иной мир, переходя из России начала двадцатого века в Римскую империю первого века. Если что-то и происходило вокруг меня в то время, я совершенно не помню. Ничего подобного я никогда еще не испытывала. Книга произвела на меня огромное впечатление, сравнимое разве что с двумя-тремя фильмами, после которых я никак не могла прийти в себя.
