Наталия Терентьева - Чистая речка
Зачем я буду на занятии рассказывать преподавателю свои мысли, в которых и сама разобраться не могу? Попробовала их нарисовать, получилось невесть что.
– Хочешь, я скажу тебе, о чем твоя абстракция?
Я покачала головой:
– Нет.
– В смысле? – удивилась Лариса Вольфганговна. – Так, ясно. – Она подсела ко мне. – Рассказывай.
Я бы, может, и рассказала ей что-нибудь. Но с чего начать? С того, как в класс пришла Маша? С того, как еще года три назад я как-то выделила для себя среди всех наших Веселухина? Или с того, как с прошлого лета, когда мы пытались сажать клубнику, Паша неотступно следует за мной – если не физически, то взглядом?
Нам тогда какой-то фермер из области послал в подарок несколько коробок рассады. Было много споров, куда и как ее сажать. Тетя Таня предлагала нам пойти на поле за пару километров, где пасутся коровы и бараны, и набрать навоза, вскопать и удобрить некопаное поле за детским домом. Дядя Гриша объяснял, что сейчас вообще сажать не время, никто в середине лета клубнику не сажает. Тетя Таня на него кричала, объясняла, что она, мол, всю жизнь мечтала иметь в огороде клубнику. У нее огорода нет, она живет где-то далеко, в другом районе, но не в своем доме, а в блочном. Поэтому нашим подсобным хозяйством она заправляет как своим. У каждого воспитателя тоже было свое мнение – где сажать и как сажать. Кто-то со знанием дела объяснял, что сажать лучше всего в июле, но в пасмурный день, как раз погода подходит.
Старших – и меня в том числе – выгнали с утра пораньше с лопатами, и мы сидели, мерзли во дворе. Я помню, что утро было прохладное, не летнее, накрапывал даже дождик. Я собиралась пойти в корпус за курткой, как ко мне подошел Паша. Я Пашу отлично знала, мы же сто лет вместе в детдоме и учимся в одном классе. Но в то лето он стал меняться. Резко вытянулся, у него начал ломаться голос, пошли чуть-чуть пробиваться усы. До этого он был очень хорошеньким мальчиком. То, как он изменился, может быть, и огрубило его внешность, но мне он как-то еще больше понравился.
Паша тогда сел рядом и стал рассказывать что-то смешное. Потом дал мне свою куртку. Потом сбегал в корпус, принес сухарики. Серафима однажды кричала, что сухарики и чипсы – самая вредная пища в мире, химическая, ядовитая. Я с тех пор с опаской к ним отношусь, но если угощают, то ем. Как-то Анна Михайловна прислала мне посылку с шоколадом и сухариками – я сама просила. Серафима говорит, что в них добавляют специальный порошок, который вызывает привыкание. Чем больше ешь, тем больше хочется. Как с лимонадом – сколько ни пей, никогда не напьешься. Я не уверена, что это так. Просто у нас такая невкусная еда, что все время хочется чего-то, в чем есть яркий, острый вкус.
Мы сидели тогда с Пашей, разговаривали, смеялись – это было так необычно. С тех пор, как увезли Тасю, я общалась со всеми и ни с кем в отдельности. Тем более тогда была еще жива Надежда Сергеевна, и мне не было одиноко. А потом, когда ее не стало, вот тут я по-настоящему почувствовала себя одинокой. И когда рядом появился Паша, мне поначалу стало тепло и хорошо. Мне казалось, что с ним можно откровенно говорить вообще обо всем – о Лерке, у которой снесло крышу, об учителях, о том, что домашние – такие же, как мы, просто нам по жизни не повезло, о том, как мы будем жить, когда выпустимся.
Я даже толком не помню, как мы посадили эту клубнику – все равно она погибла, прав был, наверно, дядя Гриша. Или просто лето холодное и одновременно засушливое было, а посадили далеко, невозможно было часто ходить поливать. А без тепла и ухода всем плохо растется – и клубнике, и людям.
До конца лета мы дружили с Веселухиным. Вместе сидели в столовой, вместе ходили купаться рано утром на озеро, пока нас не начинали гнать рыбаки, вместе собирали в лесу орехи и грибы, часть съедали, часть продавали на рынке. Так прошло полтора месяца, наступил учебный год. В школе Паша не сел со мной, потому что он любит сидеть подальше, а я в середине – не перед самым носом у учителя, но чтобы было все видно и слышно. Со мной сел Артем, который что есть, что его нет. И не мешает, и сам внимания на тебя никакого не обращает. Некоторые его боятся, а я знаю, что он и мухи не обидит, главное, чтобы его самого никто не стал обижать. Он крупный и совершенно беспомощный. К Артему Паша не ревновал, да тогда я еще и не понимала, что Паша невероятно ревнивый. Все перемены мы проводили вместе, а на уроках он неотрывно на меня смотрел, и мне это было приятно, даже лучше, чем если бы он сидел рядом, болтал бы со мной и мешал учиться. Так продолжалось всю осень. А зимой, в Новый год мальчики откуда-то взяли вино. Может быть, купили – кому-то шеф прислал деньги в подарок на Новый год, может быть, выменяли на что-то.
Не знаю, сколько у них было вина, но уже часам к двум-трем ночи мальчики сильно изменились. Кто-то прыгал, как заведенный, под телевизор, кто-то уже спал, прямо на диванчике в холле, Паша же сидел румяный, вращал глазами и громко смеялся.
– Потанцуем? – несколько раз кричал он мне.
Я тоже смеялась и отмахивалась. В начале первого мы все вместе танцевали, и это было очень весело, но к тому моменту по телевизору уже шла последняя часть ночной новогодней программы, которая рассчитана на сильно пьяных людей. В телевизоре все падали, говорили странные вещи, вели себя как умственно неполноценные. Я решила пойти подарить малышам – Любы еще не было в детском доме, но были уже мои маленькие друзья Витя и Леша, с которыми я бегаю по утрам, – небольшие подарки, которые у меня были для них. Подарки появились неожиданно.
В начале декабря я как-то гуляла по поселку, ждала танцев, и увидела на пустой детской площадке яркий пакет. Подошла поближе. На чистом желтом пакете сверху была прикреплена степлером записка: «Возьмите, пожалуйста, вещи, они чистые и хорошие. Может быть, вам пригодятся». Я с большой осторожностью открыла пакет, серьезно нарушая правила безопасности, о которых нам всегда говорят и в детском доме, и особенно на уроках ОБЖ. Как раз в таких пакетах бывает взрывчатка. Но я не удержалась. Почерк был похож на почерк моей мамы – я отлично его помню – аккуратный, буквы овальные, без завиточков, ровно склонившиеся вправо, не сильно, чуть-чуть, правильно проставлены все запятые. И помню, какое странное чувство было у меня тогда. Как будто это мама прислала мне пакет.
В нем оказались мягкие игрушки, две небольшие куклы в красивых платьях, книжка, которую я потом много раз читала, трогательные и смешные рассказы о детях, живущих далеко-далеко на севере Европы, в Норвегии, где еще холоднее, чем у нас; две блузки, пришедшиеся мне ровно впору, я их ношу до сих пор; черные балетки ровно на мой размер (!), в которых я занимаюсь классикой, когда Виктор Сергеевич ставит нас к станку, и пара водяных пистолетов – как будто как раз для того, чтобы я могла подарить их своим маленьким друзьям.
