Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма
– Дурдом, – говорит она, но не тот, на который я надеялась, и моя история бежит меня. Персонажи делаются расплывчатыми: поверх Гудрун наслоилась Грет, а когда я пытаюсь представить Беньямина, вижу только Даниила. Даже Йозеф уплывает в прошлое, так ему и надо. Может, я для него – призрак… А Лили шла по коридору от него – и стала совсем маленькая, далеко. Йозеф побежал, гулко топая по полированному дереву, но каждый шаг лишь увеличивал разрыв, пока Лили стала не больше бледной тени, призрака, видения, существа лунного света.
– Проснись, девонька, – орет ведьма, передавая мне вниз горсть мелких белых яиц. Лестница движется дальше, от гнезда к гнезду, а я иду следом и держу урожай в сложенных чашкой руках.
Собрав сколько надо, Агнешка спускается и выводит меня на солнце, мы продираемся сквозь заросли кустов, пока не оказываемся позади разрушенного дома. Из древней колонки капает вода. Туда-сюда по мшистым камням мотает перья, а на кровавое месиво, частично прикрытое черепицей, слетаются мухи. Здесь никто больше не живет. Гора костей в конце длинной цепи показывает, где обитал сторожевой пес, привязанный к стене. Я забираю его питьевую плошку – понесу в ней Даниилу воду.
Эта сторона дома сохранилась хуже переда. Стены рухнули, балками и кладкой завалило все двери. Ведьма кивает на окно.
– Полезай. – Я медлю, и она меня слегка подталкивает. – Давай, ну. Подтянись на раме. Это просто. Я сразу за тобой. – Она думает, что я einfaltig, слабоумная: все знают, что́ дальше в сказке происходит.
– Не могу. Не умею. А вдруг упаду. – Ив доказательство начинаю хныкать.
– Dummkopf Jammerer[130]. Смотри внимательно, куда я ноги ставлю, потом сама сможешь, без нытья.
Забравшись внутрь, она протягивает мне руку, но я уже тут как тут. Когда-то здесь была кухня, а теперь все под открытым небом, однако тут все еще стоят на полках котлы, на крюках висят сковородки, и, как я и предполагала, есть здоровенная плита с духовкой, в которой можно изжарить слона. Я хожу мимо ведьмы бочком, всегда спиной к стене, но понимаю, что пока все безопасно: она забыла растопить печь. Ведьма ломает обгорелые дрова и разводит огонь в железной бочке – сварить голубиные яйца. Когда они готовы, она их делит поровну на троих, но я все равно ей не доверяю.
Весь вечер Агнешка вынуждает Даниила поучить ее еще польскому. Поначалу он выдает по одному слову, неохотно.
– Medycyna — медицина.
– Medycyna. Medycyna.
– Penicylina — пенициллин.
– Penicylina. Penicylina. Все просто, – каркает она. – Ничего такого.
Даниил хмурится.
– Мой отец говорил, польский учить сложнее, чем почти любой другой язык.
– И где теперь твой отец? – мерзко спрашивает ведьма. Он не отвечает. – Научи меня числам, – говорит она. – Мне нужно уметь считать хотя бы до двадцати.
– Jeden, dwa, trzy, cztery… – начинает Даниил. После еды ему вроде получше. Глаза у него странно блестят, и он опять пыхтит. Если Агнешка и медсестра, то, видимо, не очень хорошая.
– Что с ним такое?
– Инфекция, – говорит она, пожимая плечами, и повторяет числа дальше, на манер дурацкой песенки, пока меня не подмывает заорать.
Снаружи я осторожно вскрываю фасолевый стручок и разламываю один боб – посмотреть, есть ли там душа. Пытаюсь вдумать себя обратно в историю и перепридумываю Йозефа таким настоящим, чтобы он смог поехать в Линц. Я все еще не решила, как убью мальчика Адольфа, но это не трудно: я видела, как это делают многими способами. Ханна говорила, что он, по слухам, был одиноким ребенком, так что подружиться с ним было бы легко.
Я возвращаюсь в сарай, там ведьма требует рассказа про польские города. Она хочет тихое место, где нетрудно будет найти работу и жилье. Даниил притулился у стены. Глаза у него закрыты, и он долго не отвечает.
– Едвабне71, – говорит он и выпрямляется, внезапно бодрее. – Можешь сказать, что ты из Едвабне. Это на северо-востоке, рядом с Белостоком.
– Едвабне? – Ведьма хмурится на это название. – Я наверняка о нем слышала. Он знаменит? Что-то там произошло? Ты был в этом городке? Вернее сказать – это хорошее место для житья?
Даниил кивает, но я замечаю, как он сжимает кулаки.
– Едвабне был когда-то городом ткачей. У меня там дедушка с бабушкой жили. Вокруг красивые леса, там долгое, теплое лето. За последние годы так много людей… уехало, что там навалом пустых домов и лавок. – Он сжимает губы. – Думаю, тебе там будет самое место. Только надо выучить «Pochodzq z Jebwadnego» – «Я из Едвабне».
– Теперь поедим, – заявляет Агнешка, явно обрадованная таким будущим. – Будем пировать. Мальчик попоет нам польские песни. А потом ты, – она смотрит на меня, – поможешь мне состричь волосы. И я тогда расскажу, какая у меня есть новая мысль.
Но перед пиром нам предстоит кровавое убийство. Мы возвращаемся в башню.
Надвигается вечер, и голуби летят домой ночевать. Топ-топ-топ — топают ведьмины ноги, это она карабкается по лестнице, фии-фай-фо-фам[131] — и здоровенный деревянный храповик, который дает ручкам поворачивать столб посередке, скрипит и стонет. Некоторые голуби вылетают наружу, многие хлопают крыльями и возятся под крышей, а кое-какие даже пытаются сесть Агнешке на голову-лютик… но наседки лишь пригибаются, расправляют крылья, чтобы защитить деток. Однако без толку: ведьма убьет всех до единого, если надо будет, она сотрет все голубиное население с лица земли. Ее ручищи тянутся, отпихивают матерей к стенке, выхватывают неоперившихся птенцов. Щелк! – и шейки у них ломаются. Бум! – мелкие тушки падают мне в подставленный подол. Я пытаюсь сделать то же, что обычно: сбежать в свою тайную часть, где волшебством или геройством я все исправляю, а вместо себя оставить автоматон, машину без всяких чувств, – только сегодня я так не могу. Дверь закрылась. Фантазии ушли. Слов нет. Может, такое бывает, когда придумываешь истории в историях, а сами они – тоже внутри историй: тогда они делаются чудовищно всамделишными.
Во дворе ведьма, ликуя, выкладывает птенцов для подсчета. Она отрезает им крылья медицинскими ножницами, крутит и тянет их за головы, пока те не отрываются, ощипывает редкие перья с их грудок, а потом отдирает их от остальной тушки, которую выбрасывает прочь. Мы забираемся в кухню, и там она варит в видавшем виды котле похлебку с Jungtaube[132], приправленную зеленью с огорода. Когда похлебка принимается бурлить и плеваться в нефтяной бочке, Агнешка на несколько минут оставляет меня одну.
– Будь здесь и следи, чтоб не сгорело, – кричит она через плечо. Из дальнейшего шума делается ясно, что она перебирается через завалы в соседних комнатах, но хоть я и хочу поглядеть, что она там затеяла, мне куда интереснее сковородка, которую ведьма, когда мы пришли, тайком сунула подальше с глаз. Я поднимаю крышку, и до меня доходит, что все происходит не в том порядке: Гретель нашла драгоценные каменья после того, как ведьма сгинула. Но, опять-таки, Гретель не была такая любопытная, как я, – и такая находчивая. И к тому же тут золотые часы, кольца и броши, жемчужные ожерелья и золотые зубы, а не сказочные драгоценности.
Я хочу и не хочу есть суп из голубят. Он очень другой, нежели те, к которым я уже привыкла. В конце концов несколько глотков съедаю, а Даниил сжирает все остальное. Никакого пения и танцев потом не происходит, да и никакой стрижки: Агнешка горит желанием поделиться с нами новым планом.
– Нет. – Даниил качает головой, не успевает она договорить. – Нет. Не могу. Не буду. Лучше умру.
– Может, так оно и будет, – говорит ведьма любезно. – У нас кончается время. Я вам даю всего одну ночь на размышления.
– О чем это она? – шепчу я Даниилу, когда мы укладываемся на мешках. – Как это – кончается время? Что она такого знает, чего не знаем мы?
Даниил молчит долго, и мне кажется, что он уснул.
– Может, тут будут бои, – наконец говорит он. – Мне все равно. Я ж говорю, я лучше останусь тут и умру, чем сделаю вид, что она моя мать.
– Если она покажет нам, куда идти, какая разница, что она тебя заставляет говорить? – донимаю его я. —
Что изменит еще одна врака? – Он не отвечает. – Скажи, что она твоя злая мачеха, раз так. Можешь?
Он шмыгает носом.
– Наверное…
– Надо. Мы тут не останемся – и мы не умрем.
– Но моя мать… – Голос у него с зацепкой.
– Не стоит. – Мы договорились, что о таких вещах говорить не будем, пока все не закончится. – Слушай, у тебя никогда не было мачехи, и поэтому не важно, если притворишься. Все равно Агнешка, или как там ее по-настоящему зовут, долго не сможет людям голову морочить. С такой-то громадной попой, как у нее, – кто ей поверит, что она вообще когда-нибудь голодала?
